В самом начале войны я, как и многие сверстники, только что окончившие десятилетку, помчался в военкомат. Там нам дали от ворот поворот. Сказали, что война будет скоротечной, Красная армия обойдется без нас. Весь июль я проработал в пригородном подсобном хозяйстве.

Все взрослые ребята и мужики нашей городской окраины, бывшей казачьей станицы Форштадт, ушли в армию. Мне приходилось вставать затемно, убирать навоз в конюшне, кормить лошадей. Потом я запрягал кобылу и до темноты возил снопы с поля на ток. Жали пшеницу серпами женщины и девчонки.

Вечером я распрягал кобылу, чистил ее, задавал овса и сена.

Когда я добирался до нашего саманного домика, то мечтал только о подушке.

— Терпи, казак, атаманом будешь, — постоянно говорил мне сторож дед Игнат, напоминая, что мы, Черкасовы, потомки черкасов — запорожских казаков, переселенных Екатериной на Оренбургскую пограничную линию.

В начале августа, возвращаясь с работы, я увидел ожидавшего меня одноклассника Сережку Матвеева.

— Едем завтра к часу в горком комсомола! Там добровольцев куда-то набирать будут, я сегодня узнал.

Утром я упросил деда Игната полдня поездить за меня.

В горкоме, отстояв очередь, я оказался в кабинете секретаря. Там же, за столом, сидел военный с капитанскими «шпалами». На вид ему было лет сорок. Вместо кисти правой руки из рукава гимнастерки торчал протез. Голова острижена «ежиком», смугло-желтая кожа лица и буденновские усы. У него был тяжелый пронзительный взгляд узких глаз.

Были вопросы об образовании, про спортивные разряды. Мельком глянув на значки «Ворошиловский стрелок» и ГТО на рубашке, военный, сверившись со списком, спросил:

— Отчество у тебя как? Отца Василием звали?

Так началась моя учеба на курсах Осоавиахима [Осоавиахим — Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Организация, занимавшаяся допризывной подготовкой. Предтеча ДОСААФ.].

А капитан Егор Иванович Подкидышев оказался сослуживцем моего отца, погибшего в Средней Азии в бою с басмачами.

Отобрал тогда Егор Иванович пятнадцать человек. В их числе был и Кайрат Туебаев. Он писал стихи и, будучи казахом, грамотнее всех нас изъяснялся по-русски.

Из пятнадцати курсантов обучение окончили только девять.

Тех, кто не соответствовал требованиям Подкидышева, отправили в военные училища.

Чему и как нас учили?

С утра до обеда шли занятия в радиоклассе. Хором осваивали напевы букв и цифр. Поначалу голова шла кругом от этих «по шести бери» и «я на горку шла». Позже стали осваивать передачу на ключе и прием на слух. Изучали международный радиокод.

После обеда и получасового отдыха за нас брался Егор Иваныч. Учил тому, чем занимался всю жизнь. А жизнь у него была еще та…

Родом он был из нагайбаков [Нагайбаки — субэтническая группа оренбургского казачества. Тюркский народ православного вероисповедания. Сейчас в основном компактно проживает в Нагайбакском районе Челябинской области.] станицы Подгорная. Когда завершил обучение в реальном училище, началась Первая мировая война. Несмотря на возраст, дома усидеть не смог.

Уже в пятнадцатом году вольноопределяющийся 10-го Оренбургского казачьего полка Егор Подкидышев начал службу в партизанском отряде [Партизанский, рейдовый разведотряд разведотдела штаба Юго-Западного фронта. Состоял в основном из оренбургских казаков.] капитана Леонтьева [Капитан Леонтьев — в 1914 году офицер 14-й артиллерийской бригады. В этом же соединении в 1812 г. служил будущий партизанский командир — капитан Фигнер. Добровольно перевелся в разведку. Погиб в ночь на 15 ноября 1915 г. при проведении налета на село Невель. При этом был захвачен командир 82-й пехотной дивизии ландвера генерал Фобариус. Посмертно награжден орденом Св. Георгия 3-й степени.].

После революции вернулся домой, где уже начиналась кровавая каша. Воевал против атамана Дутова под командой подъесаула Каширина [Сторонник установления советской власти на Южном Урале.]. Потом опять уехал на запад. Вместе с Кириллом Орловским ходил по польским тылам. В конце двадцатых воевал с китайцами на Дальнем Востоке. Когда в тридцатых бился с басмачами, мой отец, оказывается, был у него командиром взвода.

В тридцать втором году Иваныч вместе с Орловским на учениях под Москвой отрабатывали парашютную высадку разведгрупп.

Правда, в середине тридцатых, когда эту работу свернули, Егора Иваныча уволили из армии. Хорошо еще, что во вредительстве не обвинили. Это я узнал, служа в бригаде. Когда началась Испания, Хасан и Халхин-Гол, вспомнили и про него. Пуля японского снайпера достала его у озера Хасан.

Семьи у него не было.

Занятие проводились всегда одинаково. Мы начинали двигаться в ограниченном пространстве, сидя на корточках, стараясь не задевать друг друга. Потом то же самое, но уже на ногах. В плотной толпе учились чувствовать чужое воздействие. Учились дышать только «собачьим» дыханием. Со стороны все это очень похоже на русскую плясовую. «Играючи» нарабатывали движения ногами от таза, а руками — от груди. Минут через сорок начинали наносить и снимать телом удары, сыпавшиеся со всех сторон, причем все это в толпе.

На этом отсеялись первые два человека, которые раньше занимались боксом. Они не смогли переучиться, освоить, что здесь каждый работает за себя. Отсеянных курсантов отправили в военные училища. И моего одноклассника тоже. Мать писала, что лейтенант Сергей Матвеев сгорел в тридцатьчетверке под Прохоровкой год назад.

Потом разбивались на пары, изучали работу боевым ножом [Традиционный русский боевой нож не имеет гарды (упора). Система «нож-ножны» идеальна для боевого ножа. Фиксация ножа за счет трения очень жесткая. При этом нож выхватывается мгновенно и бесшумно. На Руси имел название «засапожник». В преступном мире имел термин «финка». Был запрещен в СССР. В руках профессионала очень эффективен. Держат его пластунским хватом, когда рукоять ножа упирается в торец ладони.].

Егор Иваныч не терпел слово «финка»:

— Финка — это девка из Гельсингфорса [Гельсингфорс — название Хельсинки до 1917 г.], пластунский нож так звать негоже. Его уважать надо, у него такая же душа, как у человека.

У него в сапоге всегда был наградной нож мастера Силина [Пластунский нож мастера Силина — наградной вариант боевого ножа. Награждались казаки-пластуны за восемь «языков» из числа офицеров. Производился в городе Златоусте.].

В нынешнем финском Хельсинки, а тогда главной базе Балтийского флота, Подкидышев когда-то проходил водолазную подготовку и изучал морские мины [Первую подводную диверсию провел не военный моряк, а оренбургский казак, старший урядник Илья Рябчиков. Он был награжден Георгиевским крестом.].

Учебные ножи Егор Иваныч делал сам из затупленных блестящих железных полос.

— Чтобы блеска шашки или ножа не боялись.

Деревянных учебных ножей он не признавал. Уже просто руками нарабатывали «троечки» и «хлесты» [«Троечки» и «хлесты» — название ударов в рукопашном бое, практикуемом казаками-пластунами.] ребром ладони. Потом начали нарабатывать и нижний маятник [Нижний маятник — общее название группы движений, приемов и уверток, выполняемых на поверхности (в нижней плоскости).]. Учились выполнять в ограниченном пространстве кувырки, перекаты и переползания. По мере наработки навыков начали выполнять и прыжки с высоты, уходя в кувырок.

После первой тренировки шло часовое занятие по военной топографии. Потом небольшой перерыв и еще одна тренировка.

Не все могли это освоить.

Мы с Кайратом месяца через два уже свободно работали одновременно двумя ножами. Поэтому, учась в бригадной школе, я, к удивлению преподавателей, довольно быстро освоил стрельбу из пистолетов с двух рук.

Закончили учебу мы в конце ноября.

Прощаясь, Егор Иваныч подарил мне и Кайрату ножи, сделанные под нашу руку. Клинок был от НР-40 [НР-40 — армейский нож с гардой. Состоял на вооружении РККА. Носился на поясном ремне, застегивался на заклепку.], наборная рукоять глубоко сидела в кожаных ножнах. Все это он делал одной рукой, зажимая заготовку в тисках.

Его нож сейчас на моей левой ноге.

Прощаясь, он дал нам несколько наказов:

— Главное, ребята, на войне, чтобы смертного греха на душе не было. Он все видит. — При этом Егор Иваныч указывал пальцем вверх. — Вы хоть и комсомольцы, но это крепко запомните.

Тогда я его не понял, но уже на войне убедился, что трусов и подлецов пуля находит первыми.

— Еще запомните. Если смерти бояться не будешь, в живых останешься. Наш кавалерийский полк ОГПУ был сформирован из уральских и оренбургских казаков. Так басмачи нас всегда от мужиков отличали. Старались не связываться. У нас и потерь почти не было. Твой батя не в счет, — вздохнул он и посмотрел мне в глаза. — Нам тогда английского майора живьем взять задачу поставили. Вот он и подставился. Еще скажу. Если есть возможность не убивать — не убивай. Меня этому еще дед учил. Ну, все. С Богом, ребята.

Он левой рукой перекрестил меня и Кайрата.

Где он сейчас? Кого учит старой казачьей науке? Мать писала, что летом сорок второго Подкидышев уехал из города. Я писал ему в мае сорок второго, когда собирался в Белоруссию. Передавал привет от Орловского.

Знаю, что такая ускоренная игровая форма обучения используется не только в нашем четвертом управлении, но и в контрразведке Смерш [Контрразведка Смерш Народного комиссариата обороны. Образована 19 апреля 1943 г. Считается самой эффективной спецслужбой в мировой истории.].

На вокзале меня тогда провожала мать Кайрата и его младшая сестра. Его отец уже погиб в окружении под Киевом. Сестра была на два года младше нас, я ее видел пару раз мельком. Запомнилась только длинная коса. Тогда, на перроне, мы взглянули друг другу в глаза и все поняли без слов. Вот уже почти три года между нами ходят письма — треугольники. В последнем письме Айжан писала, что уже оканчивает педучилище и скоро будет учить первоклассников.

Вспомнилась и учеба в бригадной школе. Февраль сорок второго…

И если бы не Семен Гудзенко [Семен Гудзенко — крупный советский поэт. В 1941–1946 гг. служил в специальных частях НКВД-НКГБ. Летом 1942 г. в немецком тылу был тяжело ранен. Умер в 1953 г.], не сидел бы я здесь сейчас.

Мне как раз тогда исполнилось восемнадцать, и это был мой первый в жизни разведвыход. Шло наше контрнаступление во время Битвы за Москву. Бригада несла большие потери, и нас, курсантов бригадной школы начсостава, отправили на пополнение боевых частей. Мне и еще двум курсантам предстояло действовать в подгруппе разминирования. Как выразился тогда наш командир Семен Гудзенко: «Производственная практика на свежем воздухе». Первый раз мне предстояло «тропить зеленую» [Пеший переход линии фронта (жарг.).].

Тогда ночью по нейтралке я полз за Семеном след в след. Когда мы начали работу, метрах в тридцати сзади залегла основная подгруппа. Эти бойцы, как и Семен, в бригаде с момента формирования. И задача у них еще та! Проползти через очищенный нами проход в минном поле через первую линию немецких траншей и, тихо сняв часовых, вырезать немецкую зенитную батарею калибра «восемь-восемь», поставленную на прямую наводку. Успех или гибель в назначенной на утро атаке танкового батальона зависели только от нас.

Я тогда почти завалил все дело. Семен снимал мины слева, а я справа. За нами тянулся шнур, указывающий проход. Обнаружил «шпринг-мину» [«Шпринг» (нем.) — лягушка. Неофициальное название выпрыгивающей мины SMI 35. Почти полной ее копией была советская мина ОЗМ-4.] с натяжным взрывателем, перекусил проволочку и, выкрутив взрыватель, отбросил его в сугроб. Рука, опустившись в снег в полуметре от обезвреженной мины, наткнулась на что-то твердое. Я тогда не успел толком испугаться, как услышал шепот Гудзенко: