Эта мысль заставила ее побыстрее свернуть интервью.

— Вы молодец. Сейчас идите домой, покушайте и ложитесь спать. Вам нужно отдохнуть и восстановить силы.

Она отпустила его запястье и пошла к лифту. Охранник потопал за ней следом.

Соблазны

Не став ничего выяснять и дожидаться лифта, Павел рванул вниз по лестнице, но далеко уйти не смог. Его перехватила соседка, живущая под ним этажом ниже. Наверное, она услышала его шаги по квартире и выскочила на перехват.

Год назад он имел глупость наложить на ее мужа заклятие от пьянства — уж больно она достала его своими жалобами и криками, которыми пыталась воспитывать супруга, когда тот бывал подшофе, а поскольку выпивал он часто и бессистемно, то громогласные нравоучения приходилось выслушивать всем соседям в самое разное время суток, в том числе по ночам. Теперь мужик не пил, но семья от этого счастливей не выглядела. Похоже, что отец семейства выпивал по большей части для того, чтобы забыться, уйти от суровой действительности в лице собственной супруги, находившей теперь иные поводы для скандалов. Сначала Павел хотел поставить заклятие ей на голос или еще на что, но потом плюнул, решив, что это не его дело в чужую жизнь вмешиваться, и просто поставил защиту на свою квартиру. Теперь он не только не слышал визгливых криков Зои Ивановны, но и она не могла к нему попасть никоим образом — ни дозвониться, ни достучаться сквозь защиту. Зато шаги его слышала и в результате могла поджидать его под дверью — этого он как-то не учел. В других случаях она перехватывала его на улице.

— Павел! — горячо воскликнула она таким голосом, с такой патетикой, будто ей только что, прямо сейчас, сделал предложение руки и сердца человек, в которого она была давно и страстно влюблена.

— Здравствуйте, — кивнул он, стараясь не замедлять хода и делая вид, что не понимает ее призывно-молящего тона.

— Помогите мне!

— Хорошо-хорошо, — скороговоркой проговорил он, все еще делая попытку протиснуться между соседкой и стенкой, но та блокировала его маневр с ловкостью чемпиона Олимпийских игр по хоккею с шайбой, так что Павел вынужден был остановиться, глядя сверху вниз в глубокий разрез ее домашнего халата, в котором хорошо просматривались подвявшие мешочки ее грудей. — Зайдите ко мне вечером.

Видно, такую попытку она уже делала, а может, и неоднократно, поэтому на уловку не поддалась.

— Это срочно.

— Извините, Зоя Ивановна, я спешу. Очень спешу.

— Но это всего лишь минута!

— Зоя Ивановна…

— Вы врач, вы не можете мне отказать! Вы давали клятву Гиппократа!

Господи, как же его достала эта клятва, которую он никогда не давал. Но все его попытки апеллировать к этому непреложному факту никогда не приводили к успеху.

— Я вам уже говорил, что я не врач.

— Но ведь вы лечите! Я разговаривала о вас со своей подругой, она большой специалист в этих вопросах, так вот она говорит…

— Разрешите мне пройти, — решительно потребовал он, резким движением дергая вверх «молнию» куртки. Но этот мужественный жест не произвел на соседку никакого впечатления.

— Павел, у меня беда! Помогите. Только вы можете мне помочь.

Ох… Ну и что тут делать? Послать ее куда подальше? Так потом самого совесть замучает. Да и растрезвонит еще.

— Ну хорошо, минута. Одна минута! Говорите.

— Давайте пройдем ко мне, я вам все подробно…

— Вечером! — сказал он деревянным голосом профессионального диспетчера на телефоне, привыкшего отражать атаки клиентов.

— Мне неудобно, соседи услышат, — сказала она резко пониженным голосом.

«Ты бы сиськи свои закрыла, стыдливая ты наша!»

— Как угодно.

— Мой муж… — потупилась «стыдливая».

— Опять пьет? — слегка удивился Павел. Помнится, он наложил на него очень хорошее заклятие — его ребята-компьютерщики сварганили из трех молитв, образа иконы «Неупиваемая чаша» и отличного отворота от спиртного, включающего самые отвратные картинки алкашей и медицинских наблюдений за злоупотребляющими спиртным. Действует безотказно. По офису по сию пору гуляет глумливый слух, что парни сами не могут придумать ему противодействия. Мается там кое-кто, сдуру испробовав формулу на себе.

— Он завел себе любовницу.

Полусдувшиеся мешочки в такт вздоху сначала поползли вверх, а потом вслед за хныканьем, подрагивая, стали опускаться.

«А ты бы не пилила мужика».

— Серьезное дело. Очень серьезное. Значит, так. Тут у науки пока нет однозначного ответа. Но можно попытаться помочь этому делу. Сегодня вечером приходите ко мне вместе с любовницей. Постараюсь вам помочь.

— Спасибо вам боль…

— До свидания! — перебил ее Павел и, обогнув препятствие, устремился вниз. Уже двумя пролетами ниже услышал отчаянный вопль: «Что?! С кем прийти?!»

Ни сегодня вечером, ни завтра дома он появляться не собирался.

Разогнавшись на лестнице, он пулей вылетел на улицу и едва не сбил с ног человека в расстегнутой кожаной куртке, как раз поднимавшегося на бетонный приступок у подъезда.

— Извините, — буркнул Павел, пытаясь для избежания лобового столкновения сделать обходной маневр, но он не удался по причине того, что его крепко схватили за рукав куртки повыше локтя.

— Минуточку, — попросил незнакомец.

— Что?

— Гражданин Мамонтов?

У Павла нехорошо похолодело за грудиной. Особенно после того, как за незнакомцем он увидел еще две крепенькие фигуры, а левее — легковушку с синим милицейским номером на переднем бампере.

— А вы кто? — ответил он вопросом на вопрос, пытаясь выиграть время и хоть что-то сообразить, но явно не на тех напал.

Эти люди не только хорошо знали свое дело, но и неплохо реагировали, демонстрируя опыт, полученный во время многих подобных инцидентов. Впрочем, это для кого-то, может, инциденты, а для кого-то обычная героическая работа.

— Милиция, — мелькнул перед его лицом удостоверением человек из второго ряда, тогда как первый продолжал держать за рукав.

— Понятно, — пробормотал Павел.

Раскидать всех троих и деморализовать водителя, маячившего за лобовым стеклом, было делом двух секунд, если не меньше, если б не существующее табу на воздействие на государевых людей. Впрочем, вчера он его нарушил. Может, они как раз по этому поводу?

— Я, — наконец сознался он, краем глаза пытаясь заметить, не видит ли этот позор кто-нибудь из соседей.

— Пройдемте с нами, — якобы попросил кожаный.

— По какому поводу?

— Мы вам все объясним. Прошу.

Это сопровождалось весьма ощутимым потягиванием за материал куртки Павла, свидетельствующим о серьезности намерений незнакомцев.

— Нет уж. Объясняйте здесь, — уперся Павел, — Вы меня арестовываете?

— Пока что приглашаем.

— По какому поводу? — продолжал упорствовать он, одновременно пытаясь вспомнить свои законно-конституционные права.

Ничего путного у него не получилось, если не считать того, что он почерпнул из кинофильмов, почему-то преимущественно американских, и детективных книжек, почти поголовно страдающих, как он сейчас понял, абсолютной правовой безграмотностью. Американцы неизменно требовали пригласить адвоката или дать сделать один законный звонок, а наши супермены откровенно били в морду, на манер комбайна «Дон» кося противника, как пшеницу под Полтавой, — снопами, валками, грядками или как там это называется.

— Не стоит сейчас сопротивляться. Просто поехали с нами, и все.

— «Все» в каком смысле?

— Вы куда-то собрались? — спросил третий, обходя слева.

— На отдых!

— За границу?

— В здравницу. Да отпустите вы меня! — дернул он рукой на себя, пытаясь высвободиться, и это ему неожиданно удалось.

— Сопротивление при задержании! — провозгласил неизвестно кто, и это привело к оживлению всех троих.

На этом уровне телевизионные программы вполне доступно объясняют содержание «Закона о милиции». Во всяком случае, Павлу этого хватило. Он увидел свою перспективу в душной камере на железных нарах, где спят в очередь, с воняющей парашей и прочими ужасами отечественных казематов, и разозлился. Да с какой стати?!

Жахнул он так, что в позвоночнике запекло, где-то на уровне лопаток.

Все трое разом попадали, корчась. Рты разинуты в беззвучном крике. Отчего-то особенно запомнились глаза того, что хватал его за рукав. Они были готовы выскочить наземь, на истоптанный тонкий снежок, до того, что видны стали красные сочленения между глазными яблоками и внутренней поверхностью век. В этих вываливающихся глазах не было ни удивления, ни страха. В них была боль, боль с самой большой буквы, какую только может испытывать человек, живое существо, которое в этот момент никакое не мыслящее, как пишут в учебниках, не разумное, но лишь страдающее.

После вида этих глаз с водителем Павел поступил, если можно так сказать, гуманно. Тот просто подпрыгнул на сиденье и выскочил наружу, хватаясь за спину и изумленно таращась внутрь салона. По его брюкам растекалось темное пятно, но он этого не замечал, испуганно пытаясь пощупать собственную спину.

Глядеть на всех четверых было неприятно в высшей степени. Это было как укор, как свидетельство о совершенном им… Что совершенном? Преступлении? Нарушении? Павел сейчас не мог и не собирался давать определения тому, что он сделал. На это не было ни сил, ни времени. Да и желания, честно говоря, тоже.

Он перешагнул через корчащееся тело и успел сделать едва пару шагов по направлению к машине с синими номерами, когда услышал кряканье спецсигнала, такого, который устанавливают на самые что ни на есть специальные машины. Повернул голову и увидел едущий по дороге вдоль дома черный лимузин, поблескивающий сине-белыми галогенными фонарями.

Обложили.

Это-то кто еще? Очень похоже на машину из правительственного гаража. Ну все, приехали. С автоматами, наверное. Арестовывать будут? Или так, полюбоваться захотели? Да фиг вам! Только сунетесь — тоже получите. Только ведь эти, на лимузинах, мстительные.

Да теперь-то уже что! Какая разница?! Отщепенец! Сколько их там? Всех разом.

— Павел!!! — вдруг грохнуло из мощного динамика. — Остановись! Это Роман Георгиевич.

От неожиданности он застопорился, поскользнувшись на снежной пленке, но сумел сохранить равновесие. Ничего не понятно. Кто?

Задняя дверца лимузина распахнулась, и из нее поспешно вышел Роман, весь из себя такой импозантный, солидный и хорошо упакованный. Этот на всякую скромность плевать хотел с самой высокой колокольни, этот — видно по нему — хотел всего и сразу.

Это первое, что пришло в голову Павлу. При этом он совсем не удивился появлению маг-директора, чей следок он совсем недавно учуял в своей квартире.

Перегуда приближался, слегка раскинув руки, будто обниматься собрался. За ним следовал коротко стриженный крепыш в расстегнутом полупальто. Естественно, такому важному дяденьке без охраны никак нельзя, даже как-то не солидно.

При всей вальяжности и напыщенности глаз у Перегуды был острым.

— С милицией воюешь? — спросил он издали.

— Я? Боже сохрани! Я вообще ни с кем не воюю, — заявил Павел таким тоном, что и полный дурак понял бы: врет. Причем врет нагло, с вызовом. — Я человек мирный и законопослушный.

Словно в ответ на его заявление сзади застонали, но Павел даже не обернулся, словно это его никоим образом не касалось.

— Ну конечно, — похожим тоном согласился Перегуда и протянул руку для пожатия. — Ну здравствуй.

Павел с приветствием спешить не стал.

— Что вам надо?

— Поговорить. — Протянутая рука все еще оставалась на весу. — Или ты против? Даже руки не подаешь. Чем это я перед тобой провинился?

— Здравствуйте, — наконец поздоровался Павел и ответил на рукопожатие.

— Ну вот и славно. Виктор, — Перегуда обернулся к крепышу, стоящему за его левым плечом, — разберись тут, объясни ситуацию, а мы пока в машине побеседуем.

Виктор, флегматично кивнув, обошел их, глядя за спину Павла и одновременно что-то доставая из кармана. Интересно. Неужто добивать станет?

— А если я не захочу?

— Что именно?

— Например, в машину садиться.

Перегуда отчего-то посмотрел вверх и обвел взглядом окна.

— Холодновато здесь, — вынес он вердикт. — Да и любопытных много.

Павел обернулся. В окнах действительно маячили два-три лица — кто же пропустит такое шоу! А крепыш наклонился как раз над тем, в кожаной куртке, удобной в уличной драке и при захвате опасного преступника, и тихонько бил по щекам стонущего человека.

— Чем это вы его? — посмотрел он на Павла.

— Кирпичом, — буркнул тот и отвернулся. Смотреть на все это ему было неприятно. — Ладно, пошли в машину.

— А ты молодец, — одобрительно сказал Перегуда, когда они прошли с половину расстояния до лимузина.

— Чем это?

— Таких дел наворотил.

Павел остановился.

— Что вы имеете в виду?

— Уж больно ты горяч. Пошли-пошли. Потом будем разбираться. Сейчас надо твои проблемы решать, пока не поздно.

— И что, решите? — с вызовом спросил Павел.

— А то как же. Осязательно решу. Как поговорил с Горниным, так и понял, что тебя надо выручать. Причем срочно.

— Вы обо мне с Горниным говорили? — не поверил Павел. Слышать такое было странно.

— Обязательно говорил. — Перегуда распахнул дверцу. — Залезай.

Павел, пригнувшись, забрался в пахнущий дорогой кожей и хорошим табаком салон. Здесь было тепло и удобно, коричневая лайка, обтягивающая сиденья, манила и одновременно предостерегала, что посторонним, босоте всякой, здесь не место.

Усевшись рядом, Перегуда закинул ногу на ногу и предложил, кивнув на мини-бар:

— Коньячку? Или чего попроще?

— Я вам не верю.

— По поводу коньяка? Тут можешь не сомневаться. Все настоящее, с гарантией. Поставщик собственной душой клянется, что каждая бутылка получена им лично у производителя. Правда, такая работа без посредников обходится мне не так и дешево, зато я знаю, что не отравлюсь сам и мои друзья тоже.

— Я не об этом.

— О Петровиче? Понимаю. Только зря ты так, зря. Нет, честное слово. Я ведь хорошо к тебе отношусь. И всегда хорошо относился. Просто… — Он сделал неопределенный, но изящный жест. — Просто обстоятельства так сложились. Только и всего. А Петрович что ж — простая душа. По большому счету, по гамбургскому, как говорится, он мало что может. По сути — ничего. Ну что за мелкотемье такое? Ну? Глупости все. Суета и томленье духа. И что самое главное, он сам это понимает даже лучше, чем кто бы то ни было. Импотенция, Паша, это страшная вещь. Как физическая, так и — особенно — духовная. Она разрушает человека и корежит психику.

— Сколько? — спросил Павел.

— Что?

— За лекцию с меня сколько?

— Пустяки. Сочтемся, — небрежно отмахнулся Перегуда. — А что касается Горнина… Слушай, давай потом. Закончим сейчас здесь, поедем ко мне домой…

— Нет. Не поедем.

— Брось. Аллы нет, она давно уже живет самостоятельно. В последнее время я вообще ее редко вижу. Так, созваниваемся иногда.

— Все равно.

Перегуда повернулся и посмотрел Павлу в глаза. Он не давил — нет. Даже не пытался. Просто посмотрел. А потом, найдя на ощупь клавишу, поднял стекло, отгораживающее салон от водительского места.

Нагнулся, достал из бара хрустальную бутылку с коньяком, разлил по бокалам, один отдал, просто всунул Павлу в руку, второй взял сам.

— Давай по капле за встречу, — предложил он.

— Я знаю эти ваши фокусы.

— Не дури. Мы пьем с тобой из одной бутылки. Хочешь, можем обменяться. Или я у тебя пригублю.

— Нет.

— В конце концов, ты можешь сам проверить. Ты же можешь? — спросил он с нажимом на последнее слово.

Павел плотнее обхватил бокал и «вчитался» в жидкость. В ней было много солнца и труда, столетний дуб и виноград, какие-то страсти, в том числе сексуальное томление, алчность продавца и покупателя, фальшивые улыбки и восхваления, но следов Романа Перегуды в коньяке не наблюдалось.

Поднеся бокал ко рту, Павел щедро отхлебнул, не удосуживаясь наслаждением ароматом. Не до того.

Дорогой коньяк скользнул по небу и обжег пищевод. Это жжение напомнило о еде. Пора бы уже и поесть. До настоящего опьянения было еще далеко, но организм, отреагировав на знакомый продукт, несколько расслабился.

— Поверь, я не враг тебе. Скажу даже больше: я тебе всегда симпатизировал. Просто порой обстоятельства бывают выше и сильнее нас.

— Зачем вы меня искали?

— Зачем? Не буду скрывать очевидного. Просто ты мне нужен. Да, полагаю, ты и сам уже догадался.

— А Горнин? Вы что, предлагаете мне предать его? — зло спросил Павел.

Его тяготил этот разговор. Его тяготила ситуация. И еще ему трудно было с Романом Перегудой, в дочку которого он когда-то был… Нет, не так. Когда-то у него с Аллой были отношения.

— Ценю твое благородство.

— Можете называть это как угодно. Только…

— О! Посмотри, кажется, наши герои очухались. — Роман Георгиевич усмехнулся, колыхнув остатками коньяка в бокале. — Видишь?

Милиционеры действительно уже стояли на ногах и о чем-то разговаривали с крепеньким, как гриб-боровик, Виктором. Вид они имели одновременно воинственный и жалкий.

— Ну и хорошо, — скрывая облегчение, проговорил Павел.

— Хорошо будет, когда мой Витя тебя от них отмажет. Уж очень много ты наворотил, друг мой.

— Интересно, как это он меня отмазывать будет. Что-то не похож он на кудесника.

— Зато у него «корочка» волшебная имеется, — усмехнулся Перегуда. — Иногда хороший документ посильнее нашей с тобой магии будет, так-то вот.

Очень хотелось сказать что-то вроде «да плевать мне», но это был факт, а против факта не попрешь, тем более если ты еще недостаточно выпил. С фактами в трезвом виде приходится считаться.

Вместо этого он спросил, криво улыбнувшись:

— На вас уже люди с «корочками» работают?

— Со мной, — Роман Георгиевич подчеркнул это интонацией, — много кто работает. Ты скоро увидишь. Еще налить?

Павел посмотрел на бокал, там еще было, но он утвердительно кивнул. Маг-директор взял бутылку и щедро, больше чем на две трети, налил. Себе плеснул немного и сразу же пояснил тоном любезного хозяина:

— Извини, у меня еще дела.

— А у меня? — гундосо из-за «надетого» на нос бокала спросил Павел.

— Сегодня тебе предписываю отдых. Ну что там? — спросил он, непривычно быстро, рывком опуская стекло.

— Договорились, — доложил крепыш Виктор. — Но они напишут рапорт…

— Хоть песню! Садись, и так много времени потратили. И организуй там все. Ну сам знаешь.

— Мне на вокзал, — сказал Павел, чувствуя прибывающую легкость от выпитого. — На Белорусский.

— Слушай, Паша, не дури. Хотя бы сейчас. Нам надо поговорить. И очень серьезно.

— Вот по дороге и поговорим. Какие проблемы?

Виктор уселся на сиденье рядом с водителем — через разделительное стекло это было хорошо видно, — взял в руку коробочку рации и что-то проговорил. Звука не было слышно совершенно.

— Проблемы есть. В первую очередь — у тебя.

Машина тронулась, медленно пятясь назад. Павел рефлекторно, по-водительски, обернулся назад и увидел сзади прямоугольный черный джип. Тот тоже отступал. Эскорт. Роман Георгиевич всегда любил пускать пыль в глаза. Даже тогда, девять лет назад, когда совсем еще молоденький Павел впервые столкнулся с ним лицом к лицу в его роскошной до вычурности квартире, где до этого миловался с Аллой, Перегуда повел себя вельможей, которому подвластно все и вся.