Знаете, что оказалось на тех полках? Ни в жизнь не догадаетесь. Во всяком случае я сам несколько того, удивился. Учебники! От букваря для дошкольного изучения с цветными картинками до толстенного институтского толмуда по высшей математике и тома по истории КПСС. Геометрия, история, биология, география, физика — практически весь школьный курс и крохи институтского. Они тут что же, детей учат? Хотя чему удивляться. Нарожали детишек, теперь учат. Все правильно.
— По всей округе собирали, — раздался голос сзади.
Я обернулся. Пришел Кононов.
Да, дети. Еще одна проблема. Ну взрослые-то ладно, они уже устроили тут свою жизнь и, полагаю, по большому счету не хотят никаких перемен. Разве что косметических. В смысле чтоб жратвы побольше, одежды получше. Кому-то радио подавай с телевизором, а императору Сане так целый самолет. В общем, обычные человеческие хотения, ничего особо экстравагантного. А вот с малышней-то чего делать? Пусть не сейчас, через год, три или пять, но что-то же придется решать. Ведь рано или поздно им придется идти на контакт с внешним миром, приспосабливаться к нему, как-то устраиваться, вживаться. Не должно же такого быть, что посередке страны была резервация с чуть ли не первобытным строем.
— Да, понимаю, — сказал я. На душе у меня как-то потеплело. — Кстати, хотел спросить. А Лось это…
— Лось? — переспросил он и усмехнулся. — Вообще-то изначально ЛЭС.
— Лес? Не понял.
— ЛЭС. Линейная этнографическая станция. Так это тогда называлось. В целях маскировки, что ли. Не знали? Потом табличка истрепалась, а новую вешать не стали, да и смысла уже не было. Зачем? Но слово по созвучию осталось — Лось и Лось.
— Странно. Мне казалось, под этим подразумевается определенный человек, — аккуратно возразил я, удерживая возникшую между нами доверительную нотку.
— А чего вы удивляетесь? Нормальная практика персонификации непонятного. Кому-то нужен Яхве, кому-то Лось. Так людям проще, а спорить — зачем? К сожалению, ситуация такова, что кому-то что-то доказывать, убеждать, учить практически бесполезно. Нас слишком мало и совсем нет ресурсов. — Он замолчал. Вздохнул и продолжил: — По поводу бумаг я распорядился. А пока могу предложить что-то вроде экскурсии. Ведь все равно захотите посмотреть. За полчаса как раз управимся. Только одна просьба. Не стоит, по крайней мере пока, расспрашивать людей и тем более заходить в дома. Знаете, мы от этого отвыкли, в каждом доме оружие.
— Так предупредили бы людей-то.
— Одним предупреждением не отделаться. В общем, надеюсь, вы поняли меня. Так что, идем?
— Пошли.
— Вещи можно оставить тут, никто не тронет.
— Ничего, он не тяжелый. Хотя… Вы правы, чего таскать.
Мне он снова перестал нравиться. Сначала он легко ставит знак равенства между собой и божеством, потом не велит с людьми разговаривать. И одет ты не как все. Темнишь ты что-то, Кононов. Темнишь. Но ничего, я тебя просветлю. А уж с людьми-то поговорю просто обязательно, тут можешь не сомневаться.
Следуя за Кононовым, я вышел на крыльцо, откуда мы сразу свернули налево, к хоздвору, как будто меня интересуют их сельскохозяйственные достижения. Любопытно — да. Но не более. Я вполне могу без этой части экскурсии обойтись. Еще на крыльце я поймал затаенный взгляд автоматчика, интересовавшегося куревом, и успокоительно ему кивнул, с намеком склонив голову примерно в ту сторону, где остался мой мешок.
В меру, чтобы не переиграть, восторгаясь по поводу порядка и успехов по части самообеспечения, я задавал вопросы, интересующие меня куда больше размеров коровника или конного привода пилорамы, временно находящейся в простое.
— Как вы с окрестным народом контактируете?
— Сложно.
Односложные ответы меня никогда не удовлетворяли, поэтому я продолжил выспрашивать.
— Воюете, что ли?
— Нет, так тоже не скажешь. Все же вооружение у нас получше и вообще. Вот обратите внимание. Наш птичник. Куры, утки, гуси — полный набор. Круглый год свежие яйца. А это, можно сказать, молочный цех, — показал он на низенькое строение, наполовину врытое в землю. — Творог, сметана, все свежайшее.
— Великолепно. Можно только позавидовать.
— Вы еще не видели нашу канализацию!
— Боюсь, я несколько не по этой части, — поспешил я уклониться от столь лестного предложения.
— Ну-ну! Все не так страшно. Прямоток уходит далеко в озеро. Трубы из цельных стволов лиственницы. Внутренний диаметр в верхней части больше полуметра и, обратите внимание, не замерзает и не протекает.
— Удивительно. Но я так и не понял. Вы общаетесь с соседями или как? Какие-то отношения у вас существуют?
— Вы же сами сказали, соседи. Так что совсем без отношений не обойтись. Встречаемся, даже немножко торгуем, помогаем, чем может. Но главным образом учим, разъясняем. Извините, я тоже хотел спросить. Это у вас на руке что? Часы?
— Коммуникатор. В общем, и часы тоже.
— А еще что?
— Ну, компас, например. К сожалению, в этих краях вещь во многом бесполезная.
— Что так? Почему бесполезная?
Ну вот! Давайте теперь я буду лекцию читать. Однако, закрывая тему, постарался ответить предельно вежливо.
— Тут, похоже, неслабая магнитная аномалия. Так что как часы еще туда-сюда, а так… — махнул я рукой. — Кстати, по поводу аномалии. Вы в курсе? Что тут вообще творится?
— Раньше пытались проводить эксперименты, что-то исследовать, но теперь-то что исследовать? Да и кому это нужно? Если требуется, я подготовлю отчеты, там все подробно написано. Сейчас же у нас нет возможностей для полноценной научной работы. Вот! Это вы обязательно должны посмотреть.
Мы уже прошли весь хозяйственный сектор и вплотную приблизились к двухэтажному строению, которое я окрестил про себя промышленным. Уж очень это было похоже на небольшую фабричку провинциального значения. Прямоугольно, казенно и предельно скучно. Но показывал Кононов не на него, а чуть правее, на приземистое строение с несколькими распахнутыми дверьми по фасаду. От него быстрым шагом уходил мужчина в выцветшей штормовке с большой заплатой на спине, дважды оглянувшийся на нас. Как мне показалось, с настороженностью, если не сказать, с испугом.
— Ни за что не догадаетесь, что это такое, — с некоторым оживлением сказал Кононов. Теперь я не сомневался, что именно он и есть Лось. Интересно, чего он открещивается?
— Пожалуй. И что это?
— Ну уж нет. Давайте посмотрим вблизи. В упор, так сказать. Если и там не угадаете, скажу. Но готов спорить, что мне придется объяснять. Наша разработка!
Чего он так разволновался-то? Аж румянец прорезался.
— Да просто скажите и все.
— Нет-нет! Я настаиваю. Товарищ Попов!
Ладно, черт бы с тобой. Посмотрю. Ради поддержания отношений. На пусковую шахту баллистической ракеты не похоже, и на том спасибо. Что они там, чертей разводят, что ли?
— Хорошо, показывайте.
— Прошу, — он гостеприимно простер вперед правую руку. Дескать, только после вас. Только теперь я заметил, что пальцы на ней скрючены, а кожа словно изъедена. Такое бывает при термических или химических ожогах. Где это его так угораздило? Не повезло мужику. Быть калекой на территории все равно что не быть. Тут и здоровые-то с трудом выживают, если вообще выживают, а уж увечные… Крепко ему не повезло.
Мы подошли и я, следуя приглашению, заглянул внутрь. Темно и не видно ни хрена. Лишь понятно, что наклонный спуск типа большого желоба уходит вниз, в темноту. Подсветить, что ли?
— И что это?
— Минуту. Тут ступенька вниз, аккуратно. Становитесь.
И я встал. Как последний дурак. Как имбицил, олигофрен законченный. Так я давненько не подставлялся. Потому что, едва я переместился на ступеньку вниз, тут же получил мощный пинок в область копчика. Балансировать оказалось негде. Цепляться тоже не за что.
С-с-су-ука!
Я успел в полете сгруппироваться и только потому не получил травм серьезнее, чем ушиб бедра и левого плеча. Некоторое время я стремительно скользил в темноту и сырость, хотя, наверное, во время этого падения сырости я, скорее всего, не чувствовал. Ее я почувствовал потом, позже. Я махал руками, силясь найти зацепку, но ее не было. Ужас, я вам скажу, непередаваемый. К счастью — смешно, да? — полет в виде скольжения по скользкой горке оказался коротким, вскоре я потерял контакт с твердой опорой и после короткого свободного полета больно приземлился на задницу, ей же почувствовав сырость.
В таком положении долго мечтать не принято, поэтому я живенько поднялся на ноги и посмотрел наверх, при этом одной рукой доставая пистолет, а другой фонарик. Светлый квадрат надо мной с треском захлопнулся. И — тишина.
Ты попался, Попов. Как зеленый пацан. Как… Как не знаю кто. Как лопух. Дебил клинический. Кретин. Просто лох законченный.
Пройдясь лучом света вокруг себя, наверх и под ногами, я понял, что попал хуже некуда. Это была какая-то емкость, вроде здоровенной бочки, да, в сущности, именно бочка и была, только высотой метра четыре и около трех в диаметре. Судя по отметинам выше моего роста, раньше тут хранили какие-то жидкости. Полагаю, все же не огурцы солили. А по желобу, по которому я сюда скатился, это что-то заливали или сбрасывали. А еще наверху, как раз над моей макушкой, скрывающей такие дрянные, такие никчемные мозги, имелась какая-то заглушка или что-то в этом роде, очевидно для вентиляции. Под ногами хлюпало, у стены сидела лягушка и таращилась на меня, моргая, но в целом уровень не превышал сантиметра. Черная вода, какие-то комки, мелкие ветки, непонятного вида тряпка, а в одном месте проросло что-то белое и тонкое.
Я подошел к стенке и несколько раз ударил по ней рукояткой пистолета. Звук глухой. Очевидно, там земля. Я постарался успокоиться и припомнил вид этого сооружения снаружи. Сколько там было дверей? Четыре? Или пять? Нет, четыре. Точно. Мы подошли к крайней справа. Я повернулся спиной к желобу. Теперь получилось, что слева от меня еще три такие же бочки. Так, расстояние между дверьми было метра три, много — четыре. Нет, четырех не было. Перед тем, как шагнуть на ступеньку — олух деревянный! — я успел глянуть влево. Там у стены лежала совковая лопата с грубым, самодельным черенком, затертым до полировки, положенным верхним концом на приступку у соседней двери. И посмотрел я туда именно потому, что меня привлек цвет этого отполированного руками черенка. Он был белый у того конца. А сама лопата, ее ковш, порядком ржавый. Так вот от него до меня было никак не больше двух метров. Какая длина лопаты? Где-то метр сорок. Значит, от оси одной бочки до оси другой порядка трех с половиной метров. То есть между стенками около полуметра. Ну и правильно, к чему больше-то? Можно попробовать прорваться туда. Деревянные стены я расстреляю без труда. С землей тоже справлюсь.
И что дальше?
Может, там есть лестница или веревка какая? Шест. Могли ведь забыть? Вполне. А если та бочка не пустая? Кстати, что же тут хранят? Если судить по лягушке, то, как будто, ничего. То, что не топливо, факт. Во-первых, запах. Во-вторых, зачем тогда нужен желоб? И вообще, я еще не сталкивался с хранением нефтепродуктов в деревянной таре. Даже не слыхал про такое. И когда мы сюда подходили, никакого особого запаха я не ощутил. Со скотного двора слегка тянуло специфически, здесь же ничего. Может, это были бассейны для рыбы? А что, оригинально. Хотя имея под боком целое озеро, какой в этом смысл?
Нет, пробиваться в соседний танк я пока не стану. Оставлю это на потом. На крайний случай. Но можно попробовать вырубить ступеньки в стенке. Я пошарил лучом света, прикидывая маршрут. Высота совсем не запредельная. В сущности, нет нужды даже стрелять. У меня с собой достаточно качественного железа, чтобы такие ступени просто вбить. Только вот как бы не порезаться при восхождении о собственные примочки. Я ковырнул стенку ногтем. Прочная. Ну что, начинаем?
В это время надо мной скрипнуло, и я задрал голову. Дверь чуть приоткрылась, впустив косой пласт солнечного света. Я потушил фонарик.
— Эй, Попов! — крикнули сверху. Это не Кононов, другой, тот, что меня встречал на берегу. Как там его? Прохоров, да.
— Чего? — не стал я его томить, хотя желание поиграть на нервах у меня имелось.
— Сейчас тебе спустят сумку. Положишь в нее оружие. Все.
— С какой это стати?
— Иначе фанату брошу. Хочешь?
— Не бросишь.
Я его высматривал не для того, чтобы пристрелить, а, в общем, высматривал. Но руки чесались жуть как.
— Это еще почему?
— Скоро мои люди будут здесь.
— Да что-то не видать никого.
— Они же не дураки под пули лезть.
— Болтай, болтай.
И дверь захлопнулась. Подействовало. Наверное, пошел советоваться. Далеко ли? Может, успею? А они? Уже прочесали окрестности? Сколько прошло времени? Меньше часа. В отсутствии хорошей связи это не срок. А радиосвязи у них нет. Пока туда добраться, на берег, пошарить там, да хорошо пошарить, причем желательно скрытно, потом обратно. Впрочем, можно особо и не скрываться. А у них что, есть основания сомневаться в моих словах? Почему бы нет? Могут, если у них существуют отношения с соседями. А они должны быть. Но насколько они тесные и, главное, оперативные? Этого я не знаю. Нет, ну ведь надо ж так! За два дня два таких прокола. Теряю квалификацию. Ладушки, будем отыгрываться.
Я выбрал маршрут наверх и начал готовиться к восхождению, экстренно проводя инспектирование моих запасов.
И тут сверху раздался шум. Голоса какие-то, даже крики. Я замер, прислушиваясь.
Сначала какое-то невнятное бормотание. Или даже мычание. Вот! «Иди, сволочь!» Опять мычание. «О себе только думаешь». Это уже другой голос, постарше. Но незнакомый. «Чего?» «Вынь у него. Все равно уж».
— Братцы!
— Не ори, плесень.
— Братцы, я только попробовал, — уже тише продолжил. А этот голосок мы слыхали. Тот, с пристани. Что про покурить спросил. — Вдруг там такое чего.
— Сволота.
— Вы скажите Лосю, скажите, — зачастил он словами. — Не со зла я. Ну вот честное комсомольское, как лучше хотел. Не надо меня туда.
— Надо! Другой раз узнаешь, как одному пробовать.
— Во-во! Мы, может, тоже хотели вождя спасти.
— Ну братцы! Я отблагодарю. Ну пусть я тут, на приступочке, а вы скажете, дескать…
— Знаем мы тебя. Все в одну рожу норовишь. Пошел!
— Хоть руки развяжите!
В общем, я понял. Страдалец добрался-таки до моей поклажи и продегустировал содержимое. А его прихватили. За что и суют — куда? Ко мне? Рядом? Ну-ка, ну-ка.
— А в пасть не хочешь снова? — спросил голос постарше.
— Ну я же сказал, отблагодарю. Ну как мне потом с такими руками-то, а? Как работать-то? Сами поймите.
— Ладно, поверим. Но тока смотри, Йоська. Если обманешь с обещанным…
— Ванечка, ну как я могу обмануть, как? Скажи! — блажил любитель кайфа. — Когда я тебя обманывал? Все, как сказано, сделаю.
— Говори где.
— Ну там, — притушил голос Йоська. — На берегу, сам понимаешь. Не здесь же. Выйду и сразу, вот честное слово.
— Ладно, развернись.
— Так, может, я на приступочке? Никто не увидит.
— Скажи спасибо, что сам поедешь, а не кинем. Хотя надо бы для памяти.
— Ребята, ну! Братцы…
— П-пошел!
— Договоримся.
— Прохор скачет! — сказал молодой. — Живо! Не хватало еще, нас заодно с тобой туда наладит.
— Во-во. И не шуми там.
Я уже определил по звуку, что они рядом, у соседней двери. Прислушался. Может, звук какой. Ничего. Как в вату.
— Вы чего тут толчетесь? — Это уже Прохоров. Эх, посижу тут с недельку, по шагам стану узнавать.
— Да мы Йоську тут наладили, — ответил тот, что постарше.
— Марш на периметр. И глаз не спускать. Быстро, быстро!
— Пообедать бы.
— Бе-эгом!
Да уж, по поводу пообедать они в точку. Не помешало бы. Пока подождем. Послушаем господина Прохорова. Хотя, наверное, правильно говорить товарища. Как я понимаю, тут все зависит от интонации. Можно «господин» так произнести, что человек со стыда готов провалиться. А можно — о-о!
Дверь надо мной снова немного приоткрылась. А ведь он боится, что я его пристрелю! И правильно делает. Пристрелю. Но позже. А может, и нет. Посмотрим. Какое настроение будет.
— Попов!
— Сдаваться пришел? Долго думал.
— А некому сдаваться!
— Ну а я на что? Смотри, торопись. Поздно будет.
Он коротко помолчал. Похоже, мой блеф все еще действует
— Оружие приготовил?
— Ага. Посмотреть хочешь? Гляди.
— Нарываешься?
— На тебя? Смеешься? Голова-то как, не болит? А то, знаешь, бывает.
— Сюда слушать!
— Куда сюда?
— Сюда. Сейчас я тебе опущу телефон.
— На черта он мне?
— Говорить с тобой будут.
Вот это новость так новость. Всем новостям фору даст. У них тут есть телефон? Ну про сотовый я даже не говорю, хотя в первый момент подумал именно о нем. Ну а о чем еще? Только вряд ли сотовые операторы сюда добрались. Но все равно. Телефон — это же не просто аппарат с двумя проводками, торчащими из «попки». Это система, нуждающаяся как минимум в электропитании. От батареи ли или сети — неважно. Если в домашнем аппарате нет батареи или он не подключен к электросети, то это всего лишь значит, что электрический импульс идет с АТС, пусть и малого напряжения. Так что же, тут есть электричество? О батареях и любого рода аккумуляторах речь заведомо идти не может; не живут они столько. Если только сухо заряженные, то есть без кислоты. А что, вариант. Аккумулятор отдельно, кислота отдельно. Сейчас такого в обиходе уже нет, но раньше автомобильные аккумуляторы были именно такими. Хранение практически вечное. Ангар у них вон какой здоровенный.
— Потрепаться я могу, время есть. Только куда я его дену? В воду поставлю?
В ответ я расслышал только «мать» с восклицательной интонацией и несколько удаляющихся шагов. Я посветил на лягушку. Она сидела на прежнем месте и, часто пульсируя горлом, смотрела на меня сине-зелеными глазами. Сокамерника. Останешься тут или вместе станем выбираться? Похоже, я впадаю в истерику. Поаккуратнее бы надо.
Да уж, картина мира здорово меняется. Мы многого не учли. Как выясняется, слишком многого. Надо было внимательнее, тщательнее вглядываться в соответствующую эпоху. Если сейчас у солдата в каске нет компьютера, то это не солдат, а статист на поле боя. Даже хуже того, мишень. На душу населения приходится по нескольку — до полутора десятков — электронных устройств. А тогда? На всю страну да такого класса ни одного. Что там на страну. На весь мир! Я не эксперт, хотя, как сказано в одном замечательном фильме, побросало меня по свету. Пришлось повидать как дикую нищету, так и дикую, просто неуправляемую роскошь. Земля и небо. Причем земля самая грязьнючая, говняная и пыльная, а небо, само собой, необычайно, невероятно золотое в щедрой бриллиантовой россыпи. При этом, замечу в скобках и не сильно по теме, процент счастливых людей там и там далеко не всегда соответствует окружающей индивидуума обстановке. Впрочем, среди бедных несчастливых всегда больше.
Черт! Чем дальше, тем больше меня почему-то стала интересовать тема бедности и богатства, хотя умом я понимаю, что это всего лишь стон, который песней зовется. Ведь все же понятно. Хочешь много денег — крутись-вертись волчком. Правда, тут мы, прокурорские, всегда рядышком, не забывайте о нас. Нет — лежи, открыв пасть, и жди, когда в нее упадет банан. Или яблоко. Или ни хрена не упадет. Старею, должно быть. Или это каземат так давит на мозг? В застенках все стонут одинаково. Только тут какие-то уж больно ядреные. Я начал ощущать, что мне не хватает кислорода.