Трусишка зайка серенький

Под елочкой сидел,

Сопел себе в две дырочки,

Сидел и не гундел.

В оригинале этот стишок звучит несколько грубее, но суть не меняется. Это я к тому, что кое-что никогда не доходит до широкой общественности. Верхние чины как-то там договариваются. Есть у нас такое выражение — «серенький». Или еще «под елочкой». И сразу все понятно нам, прокурорским, которые в курсе.

Так вот. У меня за спиной один из самых секретных и, полагаю, масштабных проектов из всех, про которые мне вообще доводилось слышать. Даже краем уха, намеком. Ergo, дорогостоящих. На этом уровне, когда говорят «дорого», это не машину навороченную купить с блатными номерами и мигалками в придачу. Проекты сопоставимы со стоимостью целого города, пусть и небольшого. И уж тогда дорого должно быть все — от обычного болта, который должен стоить не меньше золотого, до… Не знаю, предела, видимо, не существует. И какая-то поганая горка не должна быть препятствием в такой масштабной затее. Ну вот не должна, и все тут! Что, мои хорошие, требуется? Сейчас же поставим, немедленно и самое лучшее. Только скажи. Я, похоже, понял.

Повернувшись к лейтенанту, я, сделав простецкое лицо, сказал:

— Слышь, суровый у тебя командир. Достает?

— Не разговаривать!

— Да на хрен мне с тобой говорить? Я так, рассуждаю. У меня там в машине ящик водки. Сейчас наши нагрянут — это уж к гадалке не ходи. И этот твой тоже прогибается. Как думаешь?

А чего ему думать! Взгляд разом принял хищно-голодное выражение. Я его «не заметил», продолжая рассуждать.

— Надо б переложить куда, припрятать. Чую, будут меня за это дело ставить в неприличную позу. Обидно. Товарищу вез с самой Москвы. А он в командировку отвалил. Слушай, давай куда-нибудь сунем, а? Будь человеком. Потом заберу. Хотя на хрен она потом мне? Там и так полный гастроном. Ну? Сделаем? Пару минут всего. Выручай, лейтенант. Ну и я тоже поспособствую, если что.

— Отставить разговоры!

Молодец, держишься. Но я же вижу — из последних сил. Хоцца служивому московского гостинца попробовать. Тоска, тайга, зверье. Как без удовольствия продержаться в глухомани? Трудно. А тут целый ящик. Куда против него фунту изюму! Даже тонне. Когда изюминка в булочке — это одно. А когда в бочке изюма спрятана бутылка беленькой — это уже совсем-совсем другое. То есть для тех, кто понимает разницу. Лейтенант — или кто он там на самом деле — понимал.

— Слушай, я тебя как человека…

— Прекратить! — Из последних моральных сил нацелил мне в лоб ствол.

— Ну и дурак! — в сердцах сказал я. Весь мир театр, и я в нем актер. — Можешь стрелять, если совсем мозгов нет. Пойду хоть в воду брошу, что ли.

И пошел.

К калашу я даже не стал приближаться. Аккуратненько так обогнул. Хотя какая разница, если у меня и так хватает всяких стрелялок. Нет, скажу честно, жутковато, когда тебе в спину целятся из автомата. Страшно, чего уж там.

— Стоять!

— Да пошел бы ты. Или проводить? — бубнил я, продолжая движение. — Не фиг. Не маленький. Сам дойдешь. Направление знаешь, не впервой.

— Стрелять буду! — Он лязгнул затвором.

Ага! Ты меня на дурочку-то не лови. Сейчас у тебя патрон, если он был изготовлен, должен был выскочить из затворной коробки на землю. Элементарно, Ватсон! Это вам не карабин.

— Валяй. — Я сделал пару шагов. Страшно, на самом деле страшно. А ну как пальнет? Или у него патронов нема? Вот это было бы по-настоящему смешно. — Лучше бы помог.

И пошел вперед, стараясь не ускоряться. Никаких провокаций! В случае чего вот за эту сосну, нырком за нее, сгруппироваться… Или, через пару шагов, вон туда, вправо.

Мы перевалили через бугор.

Так мы и дошли до моего безвременно усопшего мустанга. Я не собственник, в том смысле, который определяют как вещизм. Но, бывает, так привыкаешь, что потом трудно расставаться. Помню, были у меня ботинки. Вот только примерил — легли по ноге как родные. Правда, дороговато показалось. На третий год сносил подошву до дыр и каблук стесался до неприличия — починил. Еще через год носить их стало уже неудобно; все, отжили свое, видно невооруженным взглядом. Уже давно две пары новых в шкафу стоят. А жалко выбросить. Только через год — появилась у меня потенциальная невеста со скрытой тягой к домострою — отправил в мусор. До сих пор жалею. И не потому что скупердяйничаю. И в помине нет. Все собирался найти эту фирму, которая ботиночки эти замечательные сделала, не собрался. И теперь, возможно, не доведется. Очень уж «лейтенант» грозен. Прапорщик он, что ли?

Вера смотрела на меня через лобовое стекло безумно расширенными глазами. Я кивнул ей, успокаивая. Все нормально, милая. Даже улыбнулся. Все хорошо. А вот форменная фуражка ей определенно идет. Волосы подобрала, и лицо сразу стало моложе и, хотя мне этого и не надо, привлекательнее.

Я обошел мертвого коня слева и поднял ладони на уровень плеч.

— Смотри. Обойди меня и смотри. Я не достаю никакой гаубицы, да и нет ее у меня. Только не нервничай. Можешь за дерево встать. Или ложись. Я не смотрю.

— Сам разберусь.

Оп-па! Процесс пошел! Пошел, родимый. Не зря я бился за то, чтобы в комплект прокурора-исполнителя включили спиртное. Ну-у, без злоупотреблений не обходится, что уж тут говорить. Только между злом, употреблением и пользой, которая и есть добро, не нужно ставить знака равенства.

Я медленно подошел к багажнику, давая возможность лейтенанту занять удобную позицию, и открыл заднюю дверь, после чего сделал шаг в сторону — на, смотри! Нема пулемета. И пушка не стоит.

Конечно, я не держал водку на виду. Сначала снял и поставил на землю коробку с продуктами. Потом початую упаковку с питьевой водой; на второй день нашей экспедиции за пару пустых бутылок из-под нее мы получили пространные, хотя, как позже выяснилось, не очень точные показания по поводу оперативной обстановки на территории. Потом ящик с запчастями, инструментом и элементами питания. Будь у меня время, я бы попробовал оживить моего мустанга. Люк в нижний отсек, в котором обычно хранят запасное колесо и инструмент, расчистился. Оставалось только подвинуть кое-какую мелочь. Но это потом, позже. И вот он, наконец, заветный ящик. Раньше их было два. И стояли они так, чтобы их содержимое можно было легко достать прямо из салона.

Наследница Макарова что-то бормотала. Судя по интонации, монотонной и заученной, она молилась. Сначала я не вслушивался, спиной ощущая взгляд военного, прищуренный через прицел, а тут вдруг зацепился за какое-то слово.

— «…но не оправдались. Численность населения, на определенном этапе действительно резко подскочившая, вдруг стала стремительно убывать. Заявляю ответственно, на основании проведенных мной исследований и наблюдений, причиной тому послужили не только и совсем не столько болезни, предотвратить которые мы не в силах из-за отсутствия необходимых медикаментов в потребном количестве…»

Бог мой! Она наизусть шпарит дневник своего отца. Как иной пастырь с многолетним стажем по памяти читает Псалтырь. Да эта тетрадь и стала для нее священной книгой, на которую она и молилась, и жила ей. Библия и икона в одном, так сказать, флаконе.

Кряхтя, я вытащил ящик. И чего бы не кряхтеть, когда в нем пуд, не меньше.

— Куда? — Я впервые обернулся к лейтенанту. Он, как я ему и советовал, стоял за сосной. Ствол автомата плавно качнулся в сторону леса.

Приняв вес на пупок, я направился в указанном направлении. И кряхтел, и морщился. Метров через тридцать поставил на землю, утирая рукавом несуществующий пот.

— Далеко еще? — спросил, чуть обернувшись через плечо.

— Поваленное дерево видишь? Давай туда.

Поваленную сосну я видел. Метрах в двадцати пяти от меня. Ладно, как скажешь, командир. Вздохнул и снова принял груз. По пути пару раз споткнулся — ну плохо мне! Допер и с облегчением опустил, только что не бросил ценный продукт. Мне-то что! Все едино это уже не мое, тут уж к бабке не ходи.

— Все! — облегченно проговорил я, распрямляясь.

— Погоди. Ты под ветки сунь.

— Да провались она. И так спина разламывается. Ничего, с дороги не видно, пошли назад, пока капитан твой не заявился.

— А ну! — Он сделал топорное лицо и направил на меня ствол.

— Я назад. Надо еще вещи сложить обратно.

Он пару секунд смотрел на меня, как на сумасшедшего. И я его понимал. Грех, грех!

Эх! Сколько раз говорено, что благими намерениями устлана дорога в ад. Не помним, не помним мы старых истин. По крайней мере, некоторые из нас. Вот он точно не помнил. И ведь хотел как лучше, убрать с глаз долой порочащий ближнего ящик. Скрыть его под ветками, раскинувшимися на покрытой хвоей земле.

Я ему даже не дал приблизиться к заветному предмету. Наука, когда нужно, может шагать вперед семимильными шагами. Только вот, как показывает практика, для этого всегда нужен некто, кто оденет на ее ноги сапоги-скороходы. Пистолет, пистолет! У меня и кроме пистолета было кое-что. Газовый баллончик в виде дешевой зажигалки, что продается на каждом углу, дает устойчивую струю на расстоянии до пяти метров. Время работы одной заправки восемь секунд. То есть хватает его где-то на два пшика. Я сделал первый.

Лейтенант схватился руками за лицо и крутанулся на месте, садясь на корточки. Я знаю, сейчас у него перехватило дыхание и нет сил не то чтобы закричать — вздохнуть. Резь в глазах, жжение во рту и носу, полная потеря ориентации. И так будет еще минут пять, потом полегче. Но остаточные явления, если быстро не умыться, будут чувствоваться еще несколько часов. А вот умыться я тебе не дам, извини.

На то, чтобы его спеленать, у меня ушло около минуты. Приходилось торопиться; скоро вернется капитан.

К месту нашего расставания я успел первым. Сидя на корточках, я видел, как он вышел из ворот. С ним был еще кто-то. В форме и с автоматом в руках. Подкрепление, стало быть.

— А где? — спросил Смирнов, подходя. Лицо настороженное, оружие в руке.

— В кустики отошел. Приперло, наверное. Вон туда, — показал я рукой.

К чести капитана, он не среагировал на мой жест. А вот парень с сержантскими погонами доверчиво повернул голову в указанном направлении. Поэтому пропустил момент, когда из «зажигалки» в моей руке вылетела рыжая струя и ударила в лицо его командира.

Честно говоря, я хотел допросить именно капитана. Не срослось. Бывает. Как говорится, за неимением гербовой будем писать на простой.

С сержантом я справился быстро. Да он, честно говоря, почти и не сопротивлялся. От него пахло едой и дымом. Я их положил рядышком и за три минуты узнал все, что мне требовалось.

Нет, порой наши начальники меня откровенно поражают. Затевают гигантское дело и при этом экономят на мелочах. Ну держали бы тут хоть человек десять, что ли. Не велик расход. Или жаба секретности задушила?

Собственно, наплевать. Я свое дело сделал.

В отсеке для запаски у меня лежал мокик. Что-то вроде мопеда, на котором любит рассекать молодежь. С запасом топлива на без малого двести километров хода. И еще он мне напоминал жеребенка моего безвременно почившего мустанга. Он и вылезал-то из чрева как малыш — в сложенном состоянии.

По моим прикидкам через тоннель — это, по словам сержанта, около километра, — потом по грунтовке, дальше местная дорога, словом, через пару часов я буду в поселке, где есть участковый. По бетонке я не пойду — там еще один пост, с которым и связывался капитан. А дальше — посмотрим. Сейчас главное, чтобы Вера Вячеславовна села на мопед, прижалась грудью к представителю ненавидимого ей мужицкого племени и не свалилась по дороге.

Да, чтобы не было упреков в бесчеловечности. Сержанта я связал так себе. Захочет, через полчаса развяжется. А то тут медведи бродят. Да и обед на плите подгорит.

Глава 9

ПЕРЕДЕЛ

Бор стоял на краю парома и презрительно игнорировал направленные на него автоматы, не сводя черных глаз с лица Лося, стоящего напротив, только на берегу. Они говорили уже полчаса.

— У тебя нет людей, которые могли бы контролировать всех.

— Ты ошибаешься.

— Это ты ошибаешься. — Бор презрительно выпятил губу. — Ты упустил чужака.

— Ты тоже. А я его и не держал. Зачем? Он наш друг.

— Поэтому твои люди умирают? Не смеши меня. Сейчас самое время объединиться.

— Ты уже говорил об этом. Нет нужды.

— Теперь я знаю дорогу. И я могу ее запереть. Вы погибнете.

— А ты не боишься, что вас просто перестреляют?

— Всех? — усмехнулся предводитель викингов. — Нас много. А вас мало. Без нас вам не выжить.

— Ты повторяешься. У нас есть все, что нам нужно. И даже больше того.

— Просто ты плохо слушаешь. Мы задержали твоих людей. Они все рассказали. Вы медленно умираете. У вас нет женщин. Те, что есть, уже не могут рожать. А мужчины… — Он посмотрел на валяющегося на берегу пьяного Йоську. Он его только что передал с рук на руки. — Разве это мужчины? Мы вас можем легко запереть на острове, ты знаешь это. А скоро зима. Озеро покроется льдом. С Саней я уже договорился.

— Это все твои мечты. Ладно, что тут стоять. Пойдем внутрь, поедим и закончим разговор за столом. Пожалуй, ты прав в одном, чужие нам действительно не нужны. Это наш мир.

Правый уголок нижней губы Бора дрогнул и на миг опустился вниз.

Москва, 2009