Подхватил самолет под левую руку, а правую положил на грудь, аккурат на то самое место, где из кобуры торчит рукоять пистолета. И не слишком быстро пошел к своему трехосному мустангу. Но и не совсем уж медленно. Иду, смотрю на конных и начинаю подозревать, что как-то не так они себя ведут. В смысле не так, как я предполагал. Скачут себе во весь опор, но, похоже, не ко мне. А просто по дороге. И, кажется, по своим делам, ко мне вовсе не относящимся. Ну или не совсем вовсе, но во всяком случае не явно. И не немедленно. В том смысле, что прогалопировали мимо джипа, обдав его пылью, и дальше себе, дальше.

Я проводил их взглядом. Да, неудобно получилось. Придется мне перед Илюшей извиняться. Я обернулся к нему. Сотник все еще пребывал в меланхолии, лежа на земле. Но уже подавал признаки жизни в виде мата, не очень громкого, но лично мне хорошо слышного.

— Илья! — окликнул я. — Ну чего ты там? Картинку пойдешь смотреть?

То, что он мне ответил, я предпочитаю не воспроизводить исключительно по цензурным соображениям. Хотя ответил он сильно, не скрою.

— Ну извини. Ну показалось мне.

— Я тебя извиню… — Тут я вынужден несколько купировать его текст. Но ведь это ж надо, до чего стильно умеет выражаться человек! И, я бы сказал, цветисто. С обилием мощных прилагательных и совершенно неожиданными определениями, обобщениями и предположениями по поводу моей ближайшей родни. Даже завидно. Я всегда был неравнодушен к людям, умеющим делать хоть что-то лучше меня. И вот что странно. Где-то память у них, в смысле — у территориалов, отшибло, а вот где-то — фиг!

— Я тебя так извиню… Ты у меня… Родная мать тебя… До конца дней зубы в кармане будешь носить, а жрать жопой станешь.

Это все-таки, согласитесь, уже перебор. По собственному опыту знаю, что людям нельзя давать заговариваться. А то наобещают вот так вот сгоряча, потом ведь исполнять придется. Оно мне надо? Можно, конечно, заставить его замолчать и силовым способом, но зачем это делать на виду у воззрившегося на нас электората? Ему это — потеря авторитета, мне — приобретение свежеиспеченного врага. И я решил провести небольшой лингвистический эксперимент.

— Илья, ты водку будешь? Настоящую.

Мне просто стало интересно, знает ли он это заветное русское слово. Оказалось, знает. И очень даже хорошо.

Он как-то быстро сел, забыв про боль, и посмотрел на меня с новым интересом. Прямо-таки хищным.

— А не врешь?

— Пошли посмотрим.

Вы когда-нибудь видели, как спешит стреноженная лошадь? Скакать, по причине того что передние ноги у нее стянуты вязкой, она не может, но прилагает к этому все усилия. Я не хочу сказать, что сотник побежал на четвереньках. Отнюдь. На своих двоих. Хромая, шипя и ругаясь, дергая головой при каждом шаге, он не бежал в полном смысле этого слова, но и не шел и уж тем более не плелся. Достаточно сказать, что джипа мы достигли одновременно, хотя я вовсе не тормозил. Нет, все же есть в русском языке волшебные слова, при помощи которых можно горы двигать. Я как-то читал — не берусь утверждать, что это правда, но тем не менее, — что многие, если не все циклопические сооружения древности, начиная от египетских пирамид и заканчивая таинственными городами инков, делались не просто людьми, а людьми зомбированными. В доказательство приводились «живые мертвецы» с Гаити, ввергнутые в это жуткое состояние жрецами религии вуду. Те будто бы способны переносить тяжести, посильные лишь слонам. Но то жрецы с их чудодейственными мазями и порошками, не знаю чем там еще, а тут одно только слово! Почувствуйте разницу.

Кстати, коль уж вспомнил о вуду и «мертвецах», еще одна байка, на этот раз близкая мне в профессиональном плане. Будто бы знаменитые и ужасные тонтон-макуты из той же серии, из заколдованных. Потому, дескать, их и пуля не брала, и вообще умирать они не умели. По-моему, чушь все это. Сказки. Страшные, как и сами эти гвардейцы гаитянского диктатора. Не хочу хвастаться или как-то себя выпятить, но я краем уха и про себя кое-что подобное слыхал. С одной стороны, смешно, с другой же… Даже не знаю как сказать. Не то страшно, не то стыдно. Черт его знает. Только во многом как раз из-за таких вот врак я оказался тут. Знаете, типа пуленепробиваемый, а если и пробьют, так нам и пробиваемых за глаза, за самые уши хватит. Но это так, лирическое отступление. Вроде как в жилетку всплакнул.

Такое поведение я наблюдал у алкашей, которые для того, чтобы скоренько выпить, прячутся за углом магазина или соседним рахитичным кустом. При детской игре в прятки ни то, ни другое укрытие не могло бы посчитаться достаточным. А тут — пожалуйста. Психология, однако! Иллюзия защищенности и благопристойности. Имитация добропорядочности.

Вот и сотник тоже. Он встал за джипом так, чтобы его не было видно со стороны крепости, и спросил, глядя мне в глаза:

— Ну? Где?

По его тону я и так понял, о чем идет речь. Да и чего тут не понятного? Но все же спросил:

— Чего «где»?

— Попов! Все, ты доигрался!

Его, мягко говоря, лицо стало таким, что я понял — шутки в сторону.

— Садись в машину. Я сейчас. Две минуты. Все будет. Кино, вино и домино.

Последнее предложение я произнес в пустоту. Сотник уже уковылял к знакомой дверце. Однако ж крепко я ему врезал. Как бы не перелом. Минимум — ушиб кости. Тоже, знаете ли, не подарок.

Убрать разведчика на его место в навесном багажнике дело действительно двух минут. Еще меньше нужно на то, чтобы взять из заднего отсека бутылку «Столичной». И прийти с ней в салон.

В целях экономии места я предпочитаю расфасовку по ноль-семь квадратного сечения. Теперь я пожалел о своем предпочтении. Судя по голодным глазам сотника, он готов был биться с бутылкой, точнее, с ее содержимым, до победного конца и даже дальше. Скажу честно, не так много вещей в мире пугают меня по-настоящему. Алкоголики входят в этот скорбный список. Особенно буйные. Еще более особенно — военные. Не просто люди в погонах, а именно те, кто умеет воевать по-настоящему. При определенных обстоятельствах у них отключаются мозги, зато включаются профессиональные рефлексы. Сотник явно относился к этой опасной категории. Трепещите, гады! Моряк ребенка не обидит! Но если он, в смысле моряк, пьяный, то нет преград для нашего эсминца на суше и на море.

Мустанг мой не только средство передвижения, но и дом, все тут под рукой. В том числе и чашки, в которых я готовлю то чай, то кофе. А поскольку я не кисейная барышня с утонченными манерами, трепетными пальцами и любовью к прекрасному, тонкому и трепетному же, то моя посуда отнюдь не салонная и емкость у нее стандартная — двести пятьдесят грамм. Не бьющаяся, несколько вульгарная, даже, можно сказать, тривиальная. Говоря попросту — чашка металлическая. В нее я и плеснул, со скрипом свинтив бутылке голову.

Если кто не знает анекдот про верблюда, который за секунду выпивает ведро воды, то я рассказывать его не буду. Сотник этот рекорд бил просто в прах. Правда, сначала понюхал и прислушался к ощущениям. Видать, понравилось. А потом ахнул. Одним глотком. Даже не глотком. Просто влил в себя содержимое. Из-за бороды я не видел, дернулся у него кадык или нет. Подозреваю, что нет.

На некоторое время я даже забыл про развединформацию. Я глядел на Илью. Я впитывал его чувства, нарисованные на лице. Никакой Рафаэль этого не передаст. Только документальное кино. Жаль, что я не догадался взять в руки видеокамеру, хотя для этого только и стоило что протянуть руку. Нет, действительно жаль. Смесь удивления, напряжения, узнавания, ожидания и умиротворения — и все это за то время, за какое я могу членораздельно, без спешки произнести слово «счастье». И, как апофеоз, как восклицательный знак после восторженного приветствия, мощный выхлоп в мою сторону.

— Ну? — осторожно поинтересовался я.

Сотник икнул.

— А ничего.

И утер губы и усы тыльной стороной руки.

Взгляд его ожил, и сам он как-то помолодел. Хотя, конечно, для физиологического воздействия алкоголя на организм было еще рановато. Полагаю, тут имеет место тот же психологический эффект, что у хорошего актера, больного сценой. Когда такой выходит на подмостки, он кроме роли забывает обо всем, в том числе о собственных болячках. В этом смысле большие артисты и законченные алкаши одинаковы. Только одному дай дорваться до сцены, другому до бутылки.

Я посчитал, что на этом процесс нашего примирения завершен и включил видеозапись, доставленную самолетом-разведчиком. Леса-поляны, какие-то люди около телеги — все это меня не интересовало. Меня занимал вопрос, что есть такое траки. И, как говорится, с чем их едят. На восклицания сотника и его попытки остановить картинку я не реагировал. Если не считать, что отбрехивался. И, наконец, увидел.

То есть сначала я не понял. Мне показалось, что это сбой в телематике. Бывает. Особенно тут. На осознание увиденного мне потребовалось секунды три или чуть больше. Скорость прохождения импульса по нервам человека составляет около пятидесяти километров в секунду. То есть я явно тормозил. И тормозил здорово. В нашей работе три секунды — много. Не хочу оправдываться, но, возможно, виновата здешняя жизнь. Медленная, унылая и страшная. Хотя люди как-то живут. Деток рожают, картошку выращивают, за пчелами ухаживают.

Я остановил воспроизведение и вернулся назад.

— Вот твари, — сказал сотник.

Я промолчал. Хотя у меня не было ни одной причины не согласиться с его мнением. Действительно, твари. Они шли волной. Изображение не позволяло сказать, насколько эта волна была протяженной; камера разведчика захватила только часть ее. Я не знаю доподлинно, как выглядит нашествие саранчи. Наверное, где-то также. Твари размером с не самого большого спаниеля оставляли за собой… В общем, мало чего оставляли. Деревья, конечно, никуда не делись. Хотя в данном случае употреблять слово «конечно», полагаю, не совсем уместно. Ну и еще земля. На замершей картинке было видно, как от тварей убегает небольшое, голов на пять-шесть, стадо лосей.

— Мать твою ети, — проговорил я. Искренне. От души.

— Ну ты понял, Попов? — отозвался сотник.

— Кое-что.

Я укрупнил изображение, стараясь рассмотреть представителя породы. Цифровая техника позволяла увидеть изображение до деталей. Что я могу сказать. Если сухо и протокольно — округлое тело, похожее на снаряд, трехцветная раскраска — белый, черный и рыжий, — вытянутая морда с усами и небольшой голый хвост. А вот если без протокола, то меня пробрала жуть. Было в этом «снаряде» что-то, хрен его знает, пугающее, что ли. Какая-то нечеловеческая, тупая устремленность. Возможно, это профессиональная ограниченность воображения, некая зацикленность на предмете, узконаправленность мышления, если угодно, но у меня почему-то возникла ассоциация с пулей. Вы когда-нибудь пробовали увернуться от пули? А от вала пуль?

Я уже упоминал, что у нас крайне мало информации о ЗАТОФПА. Что за дурацкая аббревиатура! О территории. И о таком явлении, как траки, мы ни сном, как говорится, ни духом. Кстати, я уже останавливался на том, что Илья с легкостью говорит слово «самолет». Так вот теперь только я понял, почему этих тварей траками окрестили, то есть сегментами гусениц. Для танков или тракторов — без разницы. Потому что они давят, мнут все на своем пути. Все то, что под них попадает. И у меня разом появились нехорошие мысли.

Я посмотрел на координаты в нижнем углу экрана.

— Двадцать семь километров, сотник. С четвертью.

— Значит, завтра, — авторитетно заявил он. Ну бывает так, что человек произносит банальность, а звучит авторитетно. Эдакая особенность организма. Один умник щебечет чего-то, вроде и по делу, а до публики не доходит. Другой же, дундуд дундуком, еле школу осилил, а то и, скорее всего, просто выперли, скажет пару слов — солидно. Слушатели прониклись. Дошло до них. Как под дулом автомата. Кто пробовал жену на кухне заставить поднять руки вверх, тот поймет. Напотеешься. А вот стоит ей же попасть — не дай бог! — под ограбление в магазине, где отморозки в масках и с пистолетами — вмиг! Ручки поднимет, на пол ляжет — и уговаривать не надо.

— Ну что делать будем? — спросил я.

— Раньше полудня не добегут. Успеем. Давай-ка ты вот чего. Надо все это дело императору показать. Сможешь?

— А то.

— Вот и хорошо. Наливай давай, что ли. Уговаривать надо, ась?

Я ему плеснул и подумал, а на кой черт мне все это надо. Траки эти и все остальное. Мне Лось нужен. И, желательно, побыстрее. Подзадержался я тут. Если не сказать хуже. Есть опасение, что начальники мои уже вымарали мое имя из списка получателей денежного и всякого прочего довольствия.

Эти сто грамм он выпил уже со вкусом. С расстановкой. А чего? Водка-то хорошая.

— Ты, короче, вон туда давай, — показал он на закрытые ворота.

Ну и я — короче — спорить не стал. Поставил недопитую бутылку в карман дверцы и повернул ключ зажигания. Тут, на территории, я с особой тревогой отношусь к моменту запуска двигателя. Уже было пару раз, когда мой мустанг не завелся. И это аппарат, настроенный лучшими механиками нашего гаража, обслуживающими самого генерального! Все из-за царящих тут аномалий. К счастью, ничего такого не произошло. Не хотелось бы мне опозориться перед высокопоставленным представителем местного населения.

Я даже не успел тронуться с места, как в зеркале заднего вида увидел двух всадников, скачущих в нашем направлении во весь опор.

— Илья, посмотри, не твои орлы летят.

Он обернулся и выругался, после чего принялся шарить по дверце, толкая ее с таким упорством, что я испугался за целостность моей машинки. Пришлось перегнуться через него, дернуть за ручку и выпустить сотника, успев при этом полной грудью вдохнуть набор свойственных ему ароматов. Удивительная по силе вещь! Надо бы исхитриться и прихватить чуток с собой; говорят, сейчас у городских рафинированных дамочек в моде натуральные мужицкие запахи. Натуральнее, а главное, крепче этого я до сих пор не встречал.

Он выбрался наружу, как раз чтобы успеть взмахом руки остановить верховых. Я тоже вышел, больше для того, чтобы проветрить салон и вдохнуть свежего воздуха. Соскучился.

— Ну, Тоха, чего? — спросил сотник молодого парня с едва наметившейся рыжеватой порослью на подбородке.

— Гладкое почти готово, — покосился он на меня. Видно, не хотел говорить при чужаке. Да наплевать, нужны мне ваши секреты. Я потянулся и сел за руль, включив внешние микрофоны, входящие в систему охранной сигнализации.

Мне было видно, как по знаку сотника парень наклонился с седла к самому его уху. И жарко зашептал, все еще частя дыханием после бурной скачки:

— Борисовские сюда наладились, мы их недавно обогнали. Пятнадцать душ на трех телегах и верхами со скотом. Хромой говорит, что видел траков за Красным оврагом. Штук десять, потом испугался и дал деру. А это кто? — спросил он, явно меня имея в виду.

— За Красным, говоришь? — переспросил сотник. — Дуй к императору, скажешь про это. Мы, скажи, следом. Пускай встречают гостя.

И ударил широкой ладонью по крупу нервно переступающей кобылы. И прокричал уже вслед:

— Ты мне только попробуй лошадь запарить!

В машину он вернулся не то задумчивый, не то расстроенный. Знать бы, что это за Красный овраг такой и где находится. Никаких указателей тут, естественно, не было, а та карта, что имелась в моем распоряжении, мало соответствовала здешним реалиям. Разве что реки и леса были на месте, да кое-где дороги, хотя во многих местах их основательно расковыряли, добывая материал на фундаменты для домов и чего-то еще, не знаю чего. Многие просто пришли в негодность, поскольку никто за ними и не думал ухаживать.

— Ну поехали? — спросил я.

— Ага. Плесни-ка еще чуток. Хорошая у тебя водка. Может, уступишь, а? У тебя много?

Ну да, так я тебе и сказал.

— Себе только брал.

Я плеснул ему. В бутылке осталось едва треть. Здоров он пить. И не видно, кстати, чтобы сильно опьянел. Ну это дело поправимое. Водка — универсальное и абсолютное оружие. Если, конечно, умеешь его применять. Хочется верить, что я умею.

Дождавшись, когда он без спешки, со смаком и сопением выцедит очередную порцию, спросил:

— Готов?

— Уф! Ладно, двигай.

— Дверь-то закрой.

У меня складывалось нехорошее впечатление, что он тянет время. Неужто готовится горячая встреча? Не хотелось бы. Ладушки, посмотрим. У меня тоже сюрпризы имеются.

Даже на предельно малой скорости езды до ворот меньше минуты. Не знаю, принято это у них так или персонально мне показательный почет, но перед распахнутыми воротами встали четверо — по двое слева и справа. У одного в качестве палицы я разглядел полуось от «жигулей». От постоянного соприкосновения с ладонями она блестела, как только что вышедшая из цеха. Разве что один конец обмотан чем-то грязным и к нему пристроен кожаный ремешок. Такое вот постиндустриальное общество. Индустрия закончилась, а общество осталось. Какое смогло.

Увиденное мной сразу за створом ворот потрясло меня до нижней оконечности позвоночника. Напротив меня стоял танк Т-34. Правда, несколько облезлый, с едва сохранившимися следами зеленой краски, которая больше угадывалась, чем на самом деле существовала. Зато пушка была направлена прямо на меня, передний — водительский — люк открыт и из него торчал ствол пулемета. Без шуток! Первое впечатление очень сильное. Но я быстро взял себя в руки. Вряд ли тут имеется солярка и уж тем более остались патроны, а еще, более того, снаряды. Но психологический эффект этот монстр создает весьма и весьма.

— Откуда такое чудо, Илья? — с искренним восхищением спросил я.

— Нравится?

— Да не то слово! Просто не поверишь, детство вспомнил.

— Это как это детство?

— Да было дело. Ну куда дальше?

— Вправо бери.

Двухэтажные строения из очищенных бревен необъятной толщины, маленькие окошки, судя по их форме, застекленные автомобильными стеклами, хотя многие закрыты просто ставнями. Разномастно вооруженные люди с озабоченными лицами. Многие потянулись наружу, за ворота. Видно, заканчивать создание огненной преграды против траков. Недалеко от меня сидит в пыли ребенок и плачет, потому что на него наскакивает петух с распушенными перьями. Никто ими — ребенком и агрессивным петухом — отчего-то не интересуется. Перед этой сценой я и затормозил. Ну не давить же их!

Сотник толстым пальцем подцепил ручку открывания двери и сильно дернул на себя. Освоился, значит.

— Эй! Полегче. Сломаешь.

— Ничо.

Понятно, чужого не жалко. Знакомая психология.

Он вылез, придерживая саблю. Ну точно освоился. Неподалеку, сразу за танком, я увидел тех двоих, один из которых с пробивающейся бородкой. Они что-то говорили низкорослому мужику в хламиде до пола, напоминающей не то монашескую сутану, не то дорожный пыльник грязно-желтого цвета. Даже на расстоянии назвать его одежду чистой не поворачивался язык.

— Да ты не закрывай, — сказал сотник, когда я попытался захлопнуть за ним дверцу. Да еще и придержал ее рукой. — Никто не тронет.

Ну вот и началось.

— Руку убери, — ласково попросил я. Когда нужно, я умею быть ласковым. До, говорят, ужаса.

Сотник руку убрал.

Не хочу сказать, что моя машина есть моя единственная крепость. Крепость человека в его душе, а вовсе даже не в средстве передвижения и даже не в оружии. Но за мустанга своего я держусь. Берегу его и холю с лелеями. Поэтому джип я запер на все замки и поставил на охрану.