— Мы тогда проводили разведку. Дивизионную, — неожиданно продолжил рядовой.

Я посмотрел на него. Москвичев лежал на кровати, положив руки под затылок, и смотрел вверх. На находящуюся над ним шконку, сбитую из досок. И видел прошлое.

— Они прошли, а мы — нет.

Я не знал этого. Как-то не довелось говорить об их прошлом. Как и о своем рассказывать. Видимо, сейчас настала пора восполнять пробелы.

— Мы с сержантом наткнулись на пулемет…

После каждой фразы следовало молчание. Но бойцу и не нужно было ничего пояснять. Я понимал, о чем он. И наткнуться на пулемет — действительно, хуже не придумаешь. У меня было такое.

— Разведка прошла, а нас взяли. Гранатами задавили и, оглушенных, похватали. Милое дело…

Барак заполнялся людьми. Очередная партия тех, кто закончил смену позже меня и уже поужинал, расходилась по своим местам. Большинство просто падали на лежаки и тут же засыпали мертвецким сном. Мне, честно говоря, следовало поступить так же. До отбоя оставалось полчаса, не больше. А здоровый сон при моем ритме работы был просто необходим!

— Попасть живым в разведке — дело дохлое. Считай, ты покойник, да еще и мученик, — жестко добавил Москвичев.

Я кивнул. И это тоже мне было знакомо. Похоже, наука войны мало что приобрела за шестьдесят лет, разделяющих нас.

— Грешно, конечно, так говорить, но сержанту повезло. Его осколками посекло сильно. Еще в самом начале. Поэтому фрицы, когда нас притащили к штабу, долго церемониться не стали… — Москвичев скривился. Повернулся ко мне: — Штыком резали. Чтобы я, значит, смотрел.

Я выдержал взгляд. Удивить подобным меня было трудно. Но Москвичев, судя по всему, на это и не рассчитывал. Он искал что-то в моих глазах, во мне. И через секунду я понял, что именно. Догадка обожгла меня своей простотой и банальностью:

— Сколько лет тебе, боец?

Он слабо улыбнулся. Насколько позволяло изуродованное лицо и опухшие губы:

— Семнадцать.

Я молчал. Немудрено было понять, увидеть его нерешительность, характерную для тех, кто еще не вкатился в войну. Не принял всем сердцем ее законы, не проникся ее сутью. Но, с другой стороны, в высшей степени странно было сознавать это, зная, кто такой Москвичев и откуда он.

Вроде бы я был старше. По крайней мере, так выходило. И даже мог посоветовать кое-что, научить, КАК нужно воспринимать бой и погибающих у тебя на глазах друзей. Но… у него в глазах читался иной вопрос: «Как жить с этим?» Когда потрошат при тебе, на куски режут того, кто еще недавно был твоим товарищем. А ты даже уши не можешь закрыть, отвернуться не можешь, потому что тем, кто делает это, нужно, чтобы ты сломался. Чтобы обмочился, рассудок потерял, контроль над собой и сдал все, что тебе известно. Из тебя все данные вытряхнут, как из мешка, а потом, деловито и не торопясь, отрежут башку перед камерой.

Я мог бы рассказать про это. Про кассеты, которые нам сдавали на блоках, да и про сами трупы, которые мы находили. Но вопрос был не в этом. Не в том, как справиться, как не сказать. Парень в свои семнадцать сумел это пережить. Он спрашивал меня о том, что делать дальше.

— Так вот, он быстро умер. Повезло. А я… я быстро не смог. — Он замолчал на секунду, заново и остро переживая: — День еще. По крайней мере, после обеда уже было. По сравнению с тем, что там творили, здешние — дети. Ты не знаешь даже, как больно было. Вернее, не больно… слова такого нет. Не знаю я его.

Тут я тоже спорить не стал. Мне такого, слава богу, не выпало.

— Там нельзя было не сказать. Думал, с ума сойду, и то легче будет. Вернее — правильно, лучше! Лучше бы крыша поехала, и какой с меня спрос. На беду свою, выносливым оказался. Так что, знаешь… хорошо, что я не знал ничего. Зачем шли, маршрут какой. Не знал просто. Только вот… не зря это все. Верно? Не зря ведь?

Я сглотнул ком в горле. Парень смотрел на меня требовательно и одновременно как-то беспомощно. Не то он хотел спросить. Совсем не то.

— Не зря. — И, черт побери, я, сидящий напротив, самое главное тому доказательство! Не было бы тебя, рядовой Москвичев, и тебя, сержант Волков, и черт знает скольких еще миллионов… меня бы тоже не было. И всей нашей с вами настоящей действительности, с победой СССР, с полетами в космос, с новостройками, этого бы тоже НЕ БЫЛО. Только бараки и загоны для русского скота. Как здесь.

Но спросить он хотел не о том. Задайся он этим вопросом — мол, а правильно ли я поступаю, а не стоит ли сдать немцам все, что они хотят, лишь бы не трогали, не было бы победы. Никогда в жизни с такими мыслями врага не победить. И Москвичев хотел узнать у меня другое — как жить после того, как на твоих глазах убивают товарища. Как пережить это, куда, в какие глубины памяти засунуть, с чем размешать, какой ярлык навесить этим воспоминаниям.

Интуитивно видя во мне того, кто может ответить на этот вопрос, рядовой был прав. Вернувшись с войны, с трудом вписавшись в режим мирного времени, я сумел не сойти с ума. Остаться нормальным. Чего мне это стоило? Не питая и раньше особой приязни к «черным», придя с войны, я их возненавидел. Стал убежденным проповедником white power.

Я стал фашистом.

Москвичев все еще смотрел на меня. Страстно желая откровения, отгадки, простых и легких слов, которые помогут обрести спокойствие и внутренний комфорт. Я был несравнимо опытнее его, старше. Наверное, умнее.

Но я сражался в войне, в которой не победил. В отличие от него.

Потерпевший поражение, я нашел спасение в мести. В акциях против отребья, оказавшегося на обочине жизни. Я исповедовал те же идеи, с носителями которых, не щадя своей жизни, сражался он.

— Давай… спать, — хрипло попросил я и, пряча взгляд, повернулся на другой бок.

Мне нечего было сказать мальчишке, погибшему в семнадцать лет ради того, чтобы фашизм не победил.

Настроение с самого утра у меня было не очень. Я полночи уснуть не мог, так и эдак прокручивая в голове разговор с Москвичевым. Не удивительно, что побудка застала меня невыспавшимся и злым на весь мир.

Топтаться на месте — что может быть хуже? Лично мне в жизни ничего и никогда не давалось просто так, без усилий. И в высшей степени хреново понимать, что усилия-то ты приложил, постарался, но того, что сделал, безнадежно мало для исправления создавшейся ситуации.

Я не люблю чувствовать себя беспомощным. Не люблю обстоятельств, которые не оставляют выхода. Плыть по течению и ждать, что все само собой образуется, претит моей натуре.

— Иди сюда. — На выходе из барака кто-то цепко ухватил меня за рукав. Будучи в скверном расположении духа, я дернул руку на себя и развернулся к невежде. Парень примерно моего роста и комплекции продемонстрировал открытые ладони: — Спокойно. Есть тема. Надо поговорить, отойдем. — Кивком указав направление, он шагнул в сторону, обходя барак. После секундного промедления я последовал за ним.

И тут же остро пожалел. Зайдя за угол, я увидел парня, а рядом с ним еще двоих знакомых мне заключенных. Обоим под сорок или чуть больше, крепкие, жилистые, со злыми, безжалостно-заискивающими глазами голодных дворовых псов. Знакомый типаж.

— Он с тобой пойдет сегодня. Спустится в шахту. Потрудится, — один из них, не тратя времени на представление, тут же перешел к делу. Судя по всему, в спутники он мне сулил как раз того, кто встретил меня у выхода. — Ты будешь сегодня делать шурфы. Если получится, будете делать вместе. Не выйдет — запомнишь где и отведешь его потом на место. После — свободен. Выполнишь, как я сказал, помогу с лазаретом для твоих немощных. Понял меня?

Говоривший произносил слова с ленцой, слегка растягивая их на блатной манер.

Барак был разделен на три отсека. В одном как раз и обитали подобные личности — мутные, мразотные типы со своими понятиями и понтами. До недавнего времени ни я, ни мои товарищи их не интересовали.

— Когда будет лазарет? — не стал я кобениться.

— Срастется — значит, вечером будет, — пожал плечами мой собеседник.

— Отвечаешь? — не отступил я.

До того молчавший персонаж, угрожающе переступив с ноги на ногу, шагнул ко мне. Опустил руку в карман, совершенно не по закону нашитый на робу. По крайней мере, именно мне, да и всем, кого я знал из заключенных, карманы на одежде были запрещены.

— Стой, Шалый, — повелительно прекратил демонстрацию силы и серьезности намерений главный. И, обратившись ко мне, сказал то, чего я ждал:

— Делюгу провернешь — лазарет будет. Заложишь — твои до вечера не доживут.

— Идет, — быстро согласился я и глянул на предложенного мне в напарники парня. — Погнали на построение.

После короткой проверки нас вывели отрядами за территорию лагеря. Там на небольшой погрузочной площадке нас уже ожидали автомобили с обязательным сопровождением двух мотоциклистов, вооруженных пулеметами. Ничего не спрашивая, мой нежданный попутчик запрыгнул следом за мной в кузов «Опеля» и устроился напротив.

При ближайшем рассмотрении навязанный мне блатняк оказался старше, нежели я предполагал. Морщинки в уголках глаз выдавали истинный возраст — хорошо за тридцатник.

Впрочем, при всей своей нелюбви к подобной публике, вынужден признать, выглядел он довольно презентабельно. Чистое лицо, приятные, располагающие черты, отсутствие наколок на руках. А главное — взгляд.

Мы рассматривали друг друга, не стесняясь. В его глазах можно было прочесть иронию, легкую насмешку, но ни в коем случае не трусливое превосходство. Обычная шантрапа и гопники по своей природе мрази и шваль. Пока их не наберется достаточно, чтобы сгрызть тебя, они будут лизать тебе зад. Как только критическая масса будет пройдена и они решат, что сильнее, тогда — берегись. Вся остальная шушера отличается разве что сроками, проведенными в неволе. В остальном — точная копия. Чушь это все — блатная романтика, законы и понятия. На это кладут с прибором сами зэчары, когда им выгодно.

Так вот, этот был иной породы. В нем чувствовалась сила. Личная, свойственная лишь ему. Его агрессию, злобу и ответственность за происходящее рождал не стадный инстинкт, а свои собственные ум и характер. Этот человек был гораздо более опасен, нежели те два клоуна, с которыми я имел беседу за бараком.

— Делать будешь все как я скажу. Сделаем — разойдемся. А за лазарет я тебе сам отвечу. Пойдет так?

Пожалуй, этому следовало верить. Иллюзий по поводу людского племени я давно не испытывал. Однако некоторые индивидуумы умели держать слово. Кажется, этот был из их числа.

— Пойдет… Как звать тебя?

Мужчина ухмыльнулся, демонстрируя ровные, неиспорченные зубы, и протянул ладонь:

— Ловкач.

Да уж. Погоняло подходило. Мужик явно был не прост.

— Бон, — пожал я руку. — В чем будет заключаться задание?

Ловкач откинулся спиной на борт кузова. Выразительно взглянул по сторонам, на болтающих о своем или уныло молчащих рабочих.

— Не сейчас. Просто будь рядом со мной. Все очень просто. Минимум риска, на выходе хороший навар. Не кипишуй, — и отвернулся.

Остаток нашего пути до шахты прошел в молчании. Ловкач намеренно не обращал на меня внимания, ну а я и не навязывался. Полчаса покоя были даже в какой-то мере на пользу. Достаточно времени, чтобы пораскинуть мозгами.

Еще совсем недавно, мрачно поедая утреннюю гречку и кофе с бутербродом, я старался не думать ни о чем. Прежде всего, потому что дельных мыслей не было. Одно лишь уныние, которое можно было холить и лелеять.

И тут — на тебе. Как протянутая с неба божья рука.

Жизнь давно отучила меня радоваться представившейся возможности. Тем более если вариант выпадает в тот момент, когда я приперт к стенке. В первую очередь это вызывает у меня подозрение. Заставляет думать — кому же это выгодно.

Если урки действительно крутят через меня какую-то свою комбинацию и в итоге по-честному расплатятся со мной, я не против. Вот только весь мой прежний опыт общения с зэками сводится к одному — верить им нельзя. Сволочная порода людей, которые понимают и уважают только себя. Все остальные достойны лишь развода и кидка.

С другой стороны, что я теряю? Разве что призрачный шанс на благополучное разрешение создавшейся ситуации, не более того. Но не стоит в моем положении пренебрегать даже такой возможностью. Так что пробовать буду. Решено.

Я никогда не чурался физического труда. Но вместе с тем мне редко когда выпадала возможность доказать это на практике. По молодости зарабатывание денег сводилось к разным мутным движениям за гранью закона. Мне не приходилось впахивать грузчиком, у меня были иные занятия, где, впрочем, также ценилась физическая форма.

Не буду скрывать, от тюрьмы меня спасла армейка. Мне светила весьма приличная статья, по которой, даже первоходок, я мог сесть. Но, как частенько это бывает, военкому нужен был план, а мне следовало уйти от уголовной ответственности. В определенный момент наши с государством цели сошлись. Пожалуй, в первый и последний раз.

Выиграл я или проиграл, не попав на зону? Для меня вопрос никогда не стоял таким образом. Я отдавал себе отчет, что система в любом случае сумеет использовать меня так, как надо именно ей.

В части оказалось немало парней, подобных мне. Мягко говоря, не совсем законопослушных. Многие имели за плечами судимость.

В армейке я только укрепился в мысли, что не стоит судить о людях по первому впечатлению и по тому, какое прошлое у них за плечами. Главную роль играло настоящее. То, на что они готовы в данный момент и как относятся именно ко мне. Многие из ребят оказались неплохими товарищами и здорово меня выручали на солнечном юге нашей прекрасной Родины. Некоторые там и остались. Навсегда.

Мне повезло. Причем даже не потому, что я остался в живых, хотя уже одно это, безусловно, немало. Больше меня радовало, что я приобрел те самые навыки, которые мне нужны. Бесплатно.

Не могу сказать, что в армии мне безумно понравилось. И утверждать, что сильно прикипел к автомату и рейдам, тоже будет глупостью. Просто возвращаться на гражданку мне хотелось меньше, нежели шариться по горам. В общем, я подписал контракт, по которому честно оттрубил еще некоторое время.

После увольнения пошел в охрану. И занимался почти тем же самым, чем промышлял и до армии. Разве что в той или иной степени применяя умения, которые дала мне война.

Собственным экскурсом в прошлое я пытаюсь подвести вот к чему. Работы я не чурался, однако мне никогда не выпадало пахать по-серьезному.

Таскаться с отбойным молотком по узкой шахте было для меня внове. Однако габариты и достойная физическая форма сделали свое дело. Мне с первого же дня был определен помощник, и я, без устали выполняя взятые на себя обязательства, работал с утра и до вечера. На следующий день выдали уже двух подсобных, поскольку один, понятное дело, не справлялся.

Так вот, ныне роль моего второго номера принял на себя Ловкач. Безропотно переоделся в теплые штаны и ватник. Водрузил на голову каску, вернее, стальной шлем, отдаленно напоминающий немецкие образцы [Вероятно, один из опытных образцов стальных шлемов для РККА — разрабатывались и отчасти вводились в эксплуатацию в 36-м, 37-м, 39-м и 40-м годах. Визуально напоминающий немецкую каску — образец 1936 года. В нашей реальности бойцы РККА сражались в СШ-40.], получил кирку и лопату. Все это молча и, я бы сказал, обыденно.

Я отметил и следующее обстоятельство: выдающий снаряжение и одежду заведующий пунктом снабжения смене напарника не удивился. Комендант временного лагеря удовлетворился визуальной поверкой, когда мы, стоящие на импровизированном плацу, произвели расчет. Бригадир, назначая пары на работы, не задумываясь, поставил меня с Ловкачом.

Я не был склонен считать происходящее случайностью. Я, например, не знал, что мне предстоит изготавливать шурфы для закладки взрывчатки. Известно это стало лишь после утренней поверки, при определении объема работ бригадам и парам. Ловкач же знал об этом заранее. Соответственно, никаких сомнений не могло быть в том, что предварительная работа им и его кодлой с работягами, а вернее с теми, кто что-то значил, из начальства, была проведена. Не нужно было обладать особой проницательностью и для того, чтобы определить, что именно требовалось моему новому напарнику.

Примостившись на сваленную в кучу породу, я задумчиво посмотрел вниз. Положил на колени погашенный фонарь.

— Потуши, — кивнул Ловкачу, и тот, отлично меня поняв, выключил свой осветительный прибор. Узкая выработка, в которую мы забрались, мгновенно погрузилась во тьму. В абсолютную тьму — ни лучика света, ни отблеска его.

Первым желанием человека, оказавшегося в кромешной тьме, будет желание света. И я ничуть не удивился, когда мои пальцы покрепче обхватили рукоять фонаря. Хоть какое-то спокойствие и уверенность.

Но свет нам с Ловкачом сейчас был противопоказан. Мы и забрались в боковой штрек с одной-единственной целью — спрятаться.

Мой напарник пошевелился. Не нужно было никаких объяснений, и так понятно — страшновато. Мне и самому было неуютно, хотя приводить себя в пример тоже не совсем корректно. Ну какой из меня опытный шахтер?

Так что я только заново ощупал фонарь, который не выпускал из рук, и постарался выкинуть из головы иррациональный страх темноты. Было чем занять свои мысли. А именно — наконец-то озвученным предложением Ловкача и сутью задания.

Мне было предписано не только проводить напарника до изготовленных шурфов, но и изъять вместе с ним взрывчатку. Конкретно — патроны аммонита [Промышленное взрывчатое вещество. Порошкообразная смесь.], килограмма по полтора каждый. Для успешного проведения операции требовалось спрятаться, подождать, пока взрывники заложат заряды, дойти до шурфа, затем в зависимости от обстоятельств или отключать сеть, или просто забрать патроны.

План был прост и вполне работоспособен. Пока взрыв не будет инициирован, сами по себе заряды не взорвутся. Их достаточно безопасно переносить с собой, перемещать, транспортировать.

— Взрыв во сколько? — произнес я в темноту.

— В четыре тридцать. Часы у меня есть, — ответил Ловкач. Мог бы и не добавлять второе. Я сразу обратил внимание на его запястье. Наручные часы, как и любые другие, были редкостью в лагере.

— Нас выпустят? И не проверят даже? — озвучил я то, что волновало меня в не меньшей степени, чем время подрыва.

— Запросто, — уверенно обнадежил собеседник.

Вроде бы все выглядело гладко. Как раз сейчас, судя по хронометражу, должны устанавливать взрывчатку. Сколько им понадобится на это времени, я не знал. Однако был уверен — момент прохода взрывников обратно к клети мы не пропустим. Наше боковое ответвление было не слишком далеко. При должной внимательности услышим шаги и голоса. И в запасе у нас останется не меньше двух часов, в течение которых надо будет забрать часть зарядов и подняться наверх.

— Сколько возьмем? — уточнил я.

— Сколько надо. Закройся и не отсвечивай. — Ловкач выдал мне довольно неприятную отповедь.

Я неразличимо в темноте нахмурился, не соглашаясь с тоном и выражениями. Впрочем, язык за зубами придержал. Обижаться или вступать в словесные баталии сейчас было явно не время. За беседами мы вполне могли бы пропустить взрывников, что, в свою очередь, гарантировало целый букет неприятностей.