— Кеша, давай без утешений. Мы не дети.

— «Пять дней остается для Иных. Шесть дней остается для людей. Для тех, кто встанет на пути, — не останется ничего». Тут все ясно, да?

— Только один вопрос. Пять дней начиная с чего?

— С момента четвертой попытки вас убить, — сказал Кеша тихо. — Если убьют.

— И тогда все погибнут? Вначале Иные, потом люди?

— Да, — поколебавшись, сказал Кеша. — Тут хоть прямо и не сказано про смерть, но общая тональность и использование разрядов, особенно цифр пять и шесть…

— Оставь детали, я тебе верю, — сказал я.

— «Шестой Дозор мертв», — Кеша задумался. — Дядя Антон, вот это на самом деле самое важное. Самое-самое. Шестой Дозор.

— Почему?

— Потому что тут асимптота в точке перегиба, это значит…

— Верю! — Я вскинул руки. — Верю, Кеша.

— Шестой Дозор — это что? — спросил мальчик с любопытством.

— Ну, Ночной и Дневной Дозоры — это первый и второй, — сказал я. — Третий Дозор — Инквизиция. Четвертый Дозор — это органы СМИ. Пятый Дозор — это как пятая колонна, тайная организация внутри Дозоров… Шестой — о, ты спрашиваешь меня про Шестой Дозор…

У Кеши округлились глаза.

— Да шучу я, — вздохнул я. — Никто никогда не называл Дозоры цифрами. Есть пара дурацких шуток, но не более того. Шестой Дозор — полная бессмыслица.

— Должен быть смысл! — строго сказал Кеша. — Честное слово! У пророчеств есть законы!

— Хорошо, я буду думать.

— «Пятая сила исчезла. Четвертая не успела. Третья сила не верит. Вторая сила боится. Первая сила устала». — Кеша развел руками. — Тут совсем непонятно, дядя Антон. Может, смысл и есть. А может быть, пурга или курга. Просто чтобы пророчество красиво звучало.

— Выходит, в сухом остатке — только Шестой Дозор, — сказал я. — Единственный хвостик, за который можно уцепиться.

Кеша виновато кивнул.

— Извините, дядя Антон… Я завтра спрошу Глыбу на уроке.

— Спроси. — Я встал, положил на стол деньги. Официантка, давно уже раздраженно смотрящая на нас (взяли два мороженых и кофе, сидели целый час), двинулась к нам от стойки. — Пойдем, я тебя отвезу домой.

— Да я сам, на метро…

— Нет, Кеша. Мне спокойнее будет. И все равно сейчас делать нечего, у меня одна встреча вечером, до нее… Кеша?

Иннокентий Толков стоял покачиваясь и слепо глядя на меня. Зрачки его медленно расширялись, глаза чернели, превращаясь в зловеще поблескивающие красными искрами провалы. Лицо побледнело, на нем проступили бисеринки пота.

Я замер. Не надо мешать пророку, когда он впал в транс. На ногах он скорее всего удержится. Может быть, это будет уточнение пророчества? Такое случалось. Или еще одно?

Глаза Кеши вдруг сузились, налились янтарной желтизной. Зрачок схлопнулся, расширился — и стал вертикальным. Я вздрогнул. Официантка, так не вовремя ринувшаяся за деньгами и оказавшаяся рядом, ойкнула.

— Антон, — сказал Кеша, глядя на меня. — Раз — отрока возьми с собой. Два — поспеши домой. Три — не тебе решать. Четыре — я приду опять.

Это не было похоже на пророчество. Это было похоже на то, словно пророка заставили говорить — и перехватили управление. Какие-то внешние формы, построение фраз — это было от пророчества. Содержание… Содержание было совсем иным.

— Что за нелепица? — воскликнула официантка плачущим голосом. — Не подобает приличным людям так вести себя!

— Простите великодушно, — ответил я, борясь с искушением добавить «сударыня». — Но это всего лишь детское баловство. Простите великодушно, примите за беспокойство…

Официантка чопорно кивнула, сгребла со стола деньги, приняла из моих рук тысячную купюру — и удалилась.

Стремление говорить велеречиво и старомодно — в меру понимания человеком и велеречивости, и старомодности — характерный признак близкого выброса Силы. Но каков должен был быть выброс, чтобы он подействовал на меня, Высшего? И почему я его не заметил никаким другим образом?

Взгляд Кеши медленно просветлел. Он потряс головой. Удивленно посмотрел на меня.

— Дядя Антон… Я пророчествовал? Второй раз в день?

— Нет, парень, ты нес полную кургу, — сказал я. — Пойдем.

— Домой? — робко спросил Кеша.

— Ко мне домой. Считай, что я тебя позвал в гости. Позвони матери…

— Она в Париже. С… — Кеша запнулся. — С мужем. Ну, как бы отчимом. Григорий Ильич его зовут.

— Как бы? — не понял я, беря у гардеробщика свое пальто. И наложил на нас с Кешей «сферу невнимания» — не стоит всем слушать наши разговоры, уж очень они странные.

— Это я их свел. — И вот тут Кеша впервые смутился. — Год назад. Подумал, ну что я такая скотина неблагодарная, мама ни с кем близко не сходится, все со мной, а она же еще не старая и могла бы сыскать в жизни свое счастье, возможно — даже родить мне брата или сестру. А дядя Гоша — хороший дядька. Добропорядочный, неглупый, обеспеченный. Вот, увез мать в Париж годовщину свадьбы отмечать. И меня звал, но я наотрез отказался, дабы не смущать их.

Кеша натянул куртку, застегнулся и искренне добавил:

— Я, наверное, его готов считать отцом. В некоем общечеловеческом смысле. Тем более что он искренне обо мне заботится… считая, что это мне нужно, пытается выступить образцом мужчины, которому я мог бы следовать в дальнейшей жизни. Это благородно и заслуживает отношения как к отцу. Но увы, это слишком нелепо, учитывая обстоятельства. К прискорбию моему, я сам свел его со своей матушкой… Тьфу! Почему я так говорю?

— Мощный выброс Силы. Он влияет на подсознание, — пояснил я.

— А! Вспомнил, нас учили! — обрадовался Кеша.

Мы забрались в машину, я включил мотор, поставил обогреватель на максимум.

— Так что со мной было-то? — спросил Кеша, шмыгнув носом. — Если я не пророчествовал…

— Тебя использовали как транслятор, — объяснил я. — Через тебя говорили со мной.

— Кто? — Кеша напрягся.

— А сам как думаешь?

Кеша вздохнул.

— Сумрак.

— Да, парень. Сумрак. Точнее — Тигр.

Глава 5

Иннокентий часто бывал у нас дома. В свое время Надя взяла над ним своеобразное шефство, причем не столько в магических делах, как в обычных, человеческих. Я к этому тогда относился скорее положительно. Тем более совсем уж они не подружились — все-таки Надя была почти на год старше, да и возраст у них был такой, когда мальчики и девочки дружить по-детски уже стесняются, а по-взрослому — не умеют.

Но все-таки Кеша иногда приходил к нам, о чем-то общался с Надей. Потом по просьбе Нади мы устроили его перевод в ту же школу, где училась она. Ночной Дозор был всецело «за» — специально пророка охранять бы не стали, все-таки не столько у нас сил, а вот за компанию с Абсолютной волшебницей — одной головной болью меньше.

И Кеша стал появляться у нас все чаще и чаще, то после школы, то на выходные. Порой он звал Надю в кино, что в целом неплохо, но последний год они уже принялись ходить в какие-то клубы, что, на мой взгляд, совершенно излишне для подростков!

Так что Иннокентий вполне привычно повесил куртку, разулся, пошел мыть руки. Я двинулся на кухню. Кофе — это хорошо, но мы все-таки не Италия какая-нибудь. Мы Россия, страна «чайная». Чай не пьешь — откуда силу берешь…

— Мне зеленый! — крикнул Иннокентий из ванной комнаты, на секунду опередив мой вопрос.

— Вот за такие штучки вас, пророков, никто и не любит! — ответил я. Но сам улыбнулся. Мальчишка играет со своей Силой, проверяет ее, стреляет из пушки по воробьям. Однако вдруг у него получится управлять способностями пророка так же свободно, как это умеют предсказатели?

Я заварил Кеше зеленый чай — обычный, с жасмином. Себе — крепкий девятилетний пуэр. Пришел Кеша, сел за стол напротив меня. Благодарно кивнул, беря чашку.

— Дядя Антон, зачем Тигр попросил, чтобы я пришел к вам?

— Хочет поговорить, наверное. — Я пожал плечами. — С тобой и со мной сразу.

— Ну, я не велика птица…

— Ладно-ладно, не скромничай… Предчувствий нет?

Подросток покачал головой:

— Нет. Сумрак не предскажешь…

— Со мной у тебя получается.

— Это не предсказание, — признался Кеша. — Просто я вас знаю хорошо. Вы всегда, когда хотите поговорить, предлагаете пойти есть мороженое. А когда идете на кухню, спрашиваете, кто и какой чай хочет.

— Дедуктивный метод, значит.

— Ну… И чуть-чуть пророчества. — Кеша вдруг лукаво улыбнулся. — Я знаю, что завтра у меня будет утром горло болеть. Значит, наверное, мороженого наемся. Мне его нельзя зимой, вообще-то у меня горло слабое… А сейчас я знал, что напьюсь зеленого чая с жасмином. Значит, вы мне его сделаете. Ваши действия я предсказать не могу, а вот свои — да.

— Хороший фокус! — сказал я с уважением. — Молодец, парень!

Кеша кивнул, без ложной скромности принимая комплимент. Потом спросил:

— А мы кого-то еще ждем? Кроме Тигра?

— Мы? Блин… — Я вздрогнул. — Да в общем-то. Завулон обещал, что ко мне заглянет один… Один Темный.

— Вампир? — уточнил Кеша.

— Совершенно верно. Очень старый вампир. Все-таки предвидишь?

— Да нет, не предвижу. Просто вижу. — Кеша взглядом указал на окно за моей спиной.

Я повернулся и едва удержался от дрожи. На карнизе за окном сидела летучая мышь. Огромная, чудовищная летучая мышь — распластанные крылья раскинулись метра на два, голова была размером с человеческую, тело елозило на оконном отливе.

— А вот и гость, — тихо сказал я.

— Как они все-таки летают? — тоже понизив голос, сказал Кеша. — В ней же веса как во мне…

— Волшебство, парень, волшебство… — сказал я, вставая и подходя к окну. Летучая мышь смотрела на меня немигающим взглядом.

Только Высшие вампиры умеют превращаться в животных. Но даже Высший вампир не смог бы вот так приблизиться к моей квартире, защищенной всеми возможными заклинаниями Света и Тьмы.

Я посмотрел на летучую мышь сквозь Сумрак. Сквозь первый, потом второй, а потом и третий слой. На всех слоях она выглядела огромной летучей мышью — и ничего более. Да уж…

Я открыл створки. Вампир продолжал сидеть, глядя на меня.

— Я впускаю тебя, — сказал я. — Входи в мой дом. Разрешаю войти внутрь.

Повторенное трижды разрешение разрушило незримый барьер. Летучая мышь, тяжело переваливаясь на лапах и локтевых сгибах крыльев, перебралась на подоконник. Замерла.

Никто не знает, почему вампиры не могут войти в дом неприглашенными. Человеческие легенды врут почти во всем — вампиры отражаются в зеркалах, вампиры могут есть чеснок, солнечный свет им неприятен, но они его терпят, их не пугает серебро (впрочем, серебряная пуля работает не хуже свинцовой), они не боятся крестов и святой воды (разумеется, если пытающийся противостоять вампиру человек не является латентным Иным и не верит в Бога искренне и самозабвенно — тогда крест будет обжигать вампира, а вода — разъедать его плоть). Впрочем, водка или спирт обжигают вампиров еще сильнее, причем их может применять любой атеист. А вот про запрет на вход в чужой дом — это правда.

— Отвернись, — сказал я Кеше. — Они не любят перевоплощаться при посторонних.

— Никто не любит, — хрипло произнесла летучая мышь, когда парнишка отвернулся. Это действительно был очень старый и опытный вампир — он даже научился говорить в животном облике!

Я отворачиваться не стал. Мой дом — мое право.

Вампир вскинул крылья, кутаясь в них, встал на подоконник, почти достигая головой потолка, — и стал перевоплощаться.

Это он тоже делал очень мастерски. Очень аккуратно. Никаких брызг и ошметков плоти, как у неопытных оборотней и вампиров. Стояла гигантская летучая мышь, завернувшись в крылья, — и вот уже стоит человек. Иной.

Иная.

— Добрый вечер, — сказал я с секундной заминкой и протянул руку.

— Вечера всегда добры ко мне. — Вампирша улыбнулась. Изящно оперлась на руку и спрыгнула на пол. — Мальчик, ты можешь обернуться.

Кеша немедленно и с живейшим интересом повернулся.

— Ты чем-то удивлен? — спросила вампирша.

— Да. — Кеша, к моему удивлению, не стал ломаться и ответил спокойно и искренне. — Я думал, вы будете голая. Как вы ухитряетесь перекидываться одетой?

— Потому что я не оборотень, а вампир, — сообщила женщина. — Оборотни перекидываются голыми, а у нас… У нас свои хитрости. А что удивляет тебя, Городецкий?

— Завулон обещал, что меня навестит один из старейших вампиров.

Женщина засмеялась.

— Антон, ну ты же не ожидал увидеть старушку?

— В принципе — был готов. Особенно зная чувство юмора Завулона.

— А, понимаю… Ты был готов увидеть старую женщину с клыками. Или старого импозантного вампира. Ты представлял себе трогательную невинную девочку, что живет уже сотни лет, высасывая из людей жизнь, — или печального юношу с обличьем Дориана Грея. Тебя не удивила бы ослепительная красавица, знойная и страстная, которую мужчины сами молили бы впиться в горло… Или нежная белокурая девушка, само воплощение беззащитности и коварства.

— Да, — сказал я.

— А увидел ты обычную тетку, — сказала вампирша. — Чуток потасканная, жопа толстовата, но в целом — обычная.

— В точку, — согласился я.

Вампирша была самой обычной женщиной. Средних лет. Что-то «около тридцати». В меру симпатичная. То есть с такой можно с удовольствием пофлиртовать, найдутся люди, которые в нее влюбятся (ну, если представить ее обычным человеком), но ничего сверхпривлекательного. Может, попа и была «толстовата», но на мой взгляд — вполне нормально…

И одета она была обычно. Просто совсем обычно — джинсы, легкое полупальто, на ногах короткие сапожки (либо на автомобиле ездит, либо дом и работа совсем рядом с метро… либо она летает в образе летучей мыши).

И лицо ничем не выделяется. Никаких интенсивных эмоций. Ни ослепительного обаяния, ни мрачности, ни глупости, ни мудрости.

— Ты похожа на Завулона, — сказал я. — Ты… ты очень обычная.

Вампирша кивнула:

— Да, Антон. Тот, кто живет тысячи лет, должен быть обычным.

— Ничего себе! — воскликнул Кеша.

«Тысячи» потрясли и меня.

— Даже Мастеру Петру…

— Мальчишка. Ему и шестисот нет. Обычный вампирский сосунок. — Вампирша улыбнулась. — Простите дурацкий каламбур.

— Но он Мастер вампиров Европы!

— И что? А Барак Обама — президент Северо-Американских Соединенных Штатов. И что с того? Это не делает его ни самым умным, ни самым богатым, ни самым влиятельным.

Я поднял руки:

— Сдаюсь. Простите мою невежливость. Мы не представлены.

— Ева.

— Антон.

— Это ведь не может быть вашим настоящим именем, — заметил Кеша, с жадным любопытством глядя на Еву.

— Нет, конечно. Но это древнее имя, живущее во всех народах. Меня устраивает.

У меня в голове мелькнула мысль, но я даже не дал ей оформиться. Это очень, очень, очень старая и могучая вампирша. И даже мой Высший уровень не делает нас ровней.

Если она захочет — то разорвет нас с Кешей на клочки.

— Хорошо, Ева, — сказал я. — Я впустил тебя в свой дом, я повторил трижды, я представился. У меня есть древнее право по древнему закону.

— Право на три вопроса? — Ева явно развеселилась. У нее дрогнули уголки губ. — Ах, Светлый, я сама придумала это право… Мне его и менять.

Мягким кошачьим движением она села между нами. Посмотрела на меня. Посмотрела на Кешу.

— Хорошо, Антон. Мы поиграем. Ты получишь три ответа, но это не будут ответы на те вопросы, что тебя тревожат. Это будут просто ответы. Потом мы поговорим всерьез, а сейчас — разминка.

— Кто этот вампир, который нас спас, и почему он это сделал?

Ева рассмеялась и погрозила мне пальцем.

— Хорошо, — вздохнул я. — Разминка. Что связывает тебя с Завулоном.

Ева подумала. Облизнула губы.

— Кровь.

— Это не ответ.

— Это ответ, Антон Городецкий. Ты задал вопрос, я ответила. Это честный ответ. Если он не ответил на твой вопрос — виноват спрашивающий.

— Хорошо, — сказал я. — Второй вопрос. Чаба Орош. Сколько правды в его книге и сколько лжи? Посмеялись ли над ним вампиры, или легенды, которые он пересказывает, — настоящие?

Ева замерла. Кивнула.

— Правильный вопрос. Большая часть сказанного им — правда.

— Можно я спрошу? — попросил Кеша.

— Пусть парень спросит, — сказал я.

— Как вы сохраняете одежду во время трансформации? Это не магия, я бы почувствовал.

— Неожиданный вопрос, — сказала вампирша. — Какой любознательный паренек! Видишь ли, это, — она оправила полы пальто, поддернула джинсы, — не одежда. Одежду я не сохраняю.

— Это вы сами и есть, — прошептал Кеша. — Вы…

— Я голая. — Ева засмеялась. — Но как ты думаешь, малыш, трудно ли придавать своему телу видимость одежды, если ты умеешь перевоплощаться в летучую тварь? Я сама — своя одежда. Любая.

Силуэт Евы задрожал, меняя цвета и формы. Теперь она была одета в белое длинное платье, с ниткой жемчуга на шее, со сверкающими, будто хрустальными туфельками. Из глубокого декольте проглядывала высокая молодая грудь.

— Я вас не смущаю, мальчики? — Она лукаво улыбнулась.

— Нет, — сказал я. — К сожалению, я знаю истинный облик таких, как ты, — поэтому не смогу соблазниться тобой ни в мехах, ни в шелках, ни голой. Извини.

— Ничего страшного, Антон, — очень серьезно ответила Ева. — Сексуальное влечение… у таких, как я… проходит за две-три сотни лет. Его вытесняет пищевой инстинкт, он древнее, знаешь ли. Мой секс — пить кровь.

— Знаю, — сказал я. — Что ж, ты ответила на три вопроса, которые не важны…

— Они важны, даже если ты сам этого не понял, — сказала Ева. — Но пустое. Что ты хотел спросить у меня?

— Я хотел спросить о тех, кто напал на нас. И о пророчестве, которое обещает всеобщую смерть.

— Понимаю. — Ева кивнула. — Но это серьезные вопросы, и они требуют настоящей цены.

— Какой? — Я спросил, зная ответ.

— Настоящая цена — всегда одна, дозорный. Кровь.

Мне очень не хотелось этого говорить, тем более — при Кеше. Но я думал об этом полдня. Я вообще-то довольно догадлив, когда начинают гореть ботинки — обычно догадываюсь посмотреть вниз.

— Я выдам тебе разрешения, — сказал я.

— Какие? — поинтересовалась Ева.

— На кормление.

Ева развела руками.

— Разрешения? Мне? Антон, у меня лежит ворох этих разрешений. Некоторые еще на бересте, а некоторые — на глиняных табличках. Но в конце концов, если уж я захочу кого-то выпить — неужели ты думаешь, что ваши дозорные схватят меня? Вы за новообращенными вампирами охотитесь неделями и не всех в итоге ловите.

Я молчал. Она была права — и я это прекрасно понимал.

— А если я захочу чего-нибудь интересненького? — неожиданно спросила Ева. — Выпить беременную женщину? Трехлетнего ребенка? Знаменитость, писателя или музыканта, которые сеют разумное, доброе, вечное… Я же знаю, что таких вы из вампирской лотереи вынимаете…

— Не вынимаем, — твердо сказал я.

Ева рассмеялась.

— И все-таки? Выдашь разрешение? На одной чаше весов — гибель всего человечества. Иных, людей, зверей…

— Спасибо за информацию, — сказал я. — Про зверей я не был в курсе.

Некоторое время мы смотрели друг на друга. Но моя жалкая попытка вывести Еву из себя не увенчалась успехом. Напротив — она вдруг посмотрела на меня с сочувствием.

— Не ерзай, дозорный. А то прямо слышу, как у тебя шаблоны рвутся. Мне неинтересна кровь детей и матерей, да и ваших музыкантов-писателей тоже… После Достоевского у всех кровь как-то жидковата…