А она пришла в себя, умылась, сходила к Бенефециуму, поправила сломанный нос, выбитые зубы и перестала разговаривать с муженьком. А через девять месяцев после той кровавой ночи родила Вануму мальчишку Зелуса. И ведь можно было бы обвинить в чем-то старика угодника, так ведь уродился парень одним лицом с Ванумом, а уж когда подрастать стал, даже Тигнум и Ванатас не раз говорили младшему брату, что чудится им, будто не Зелус хнычет в коридорах королевского замка, а именно он, Ванум, вернулся в давно прошедшее детство. Ну как тут не ненавидеть и жену, и Зелуса, который и в самом деле рос мерзавцем и лентяем, и Тигнума, и Ванитаса, и обоих сыновей Тигнума, и все вокруг? Даже поводы для гордости стали стираться со временем, и вот, кажется, привалила наконец удача.

— Собирайся, — крикнул Ванум, открыв впервые за долгие годы ногой дверь в покои жены. — Собирайся, Клам! Мы едем в Ардуус.

Все еще красива была аштаркская принцесса. Несмотря на шестьдесят один год возраста. Да, змеились морщины вокруг глаз и губ, но сами глаза горели все той же ненавистью, которую Ванум разглядел той самой ночью. Или это отражалась в них его ненависть?

— Зачем? — спросила Клам. — Что мы забыли в Ардуусе?

— А ты еще не слышала? — рассмеялся Ванум. — Наш сын, Зелус Ренисус, провозглашен императором Ардууса! Великого Ардууса!

— Императором? — побледнела Клам. — А куда же делся Пурус? Ведь у него был свой сын, Болус, кажется? Я даже слышала, что Аша вышла за него замуж? И почему у тебя нет траурной ленты на шее? Ты забыл? Король Тигнум погиб!

— Плевать на траур! — рявкнул Ванум. — И на Пуруса. Знать не знаю, что с ним. И что с Болусом — тоже не знаю. Собирайся! А что касается траура, то где старший сын Тигнума? Ах, он написал, чтобы я покоролевствовал за него немножко? Что он скоро будет, но задерживается, потому как его жена, кстати, дочь того самого Пуруса, рожает очередного выродка? А сможет он заполучить в дети самого императора? Собирайся!

Сборы были недолгими, зато процессия получилось богатой. Самых рослых дружинных воинов взял с собой Ванум, украсил лошадей золотом и живыми цветами из оранжерей Тигнума, пусть их лепестки и завяли тут же на холоде. В конце первой недели второго месяца зимы, преодолев под сотню лиг почерневшей от близости Светлой Пустоши дороги, эскорт подошел к северным воротам Ардууса. Столица поначалу встретила Ванума неприветливо.

— Что надо? — зарычал из окна надвратной башни стражник.

— Правда ли, что императором Ардууса стал Зелус?! — крикнул калам-десятник снизу.

— Правдивее не бывает! — рявкнул стражник. — А кто сомневается, уже давно лишился головы. Хотите добавить пару сотен воинов в ряды безголовых?

— Сейчас ты станешь безголовым! — завизжал, подав коня вперед, Ванум. — Открывай ворота, поганая тварь! Перед тобой отец и мать великого императора! Ванум и Клам Ренисус!

Ворота заскрипели через минуту. Видно, посыльный умчался уже во дворец Зелуса, да и что могло быть у нового императора кроме дворца, ибо и стража, и храмовники в зеленых балахонах униженно раскланивались, когда эскорт Ванума заезжал в Ардуус.

— Ванум, — может быть, впервые за несколько лет, в ужасе прошептала Клам, приблизившись к мужу. — Посмотри! Лед окрашен кровью. Всюду кровь! Мне кажется, что у крепостных башен, там, где помост, груда порубленных на куски тел. Посмотри, Ванум! И людей нет на улицах! Совсем нет!

— Какое мне дело? — важно отвечал состарившийся принц Бэдгалдингира. — Может быть, и так. Люди, спрятались. Боятся гнева императора. А куски тел… А ты как думала? Всякий император должен наводить порядок. Если бы я стал правителем Бэдгалдингира, у нас бы тоже лежали на улицах куски тел. А может быть, я и стану правителем Бэдгалдингира? У кого сын великий император? У меня или у Тутуса Ренисуса?

Улицы Ардууса и в самом деле были чисты, разве что кровь заливала все, и куски тел попадались тут и там. А уж возле ворот цитадели дымились костры, пахло паленой плотью, и обугленные тела висели на железных кольях. Клам вскрикнула и лишилась чувств, но стражники удержали ее в седле.

— Сюда! — обернулся от ворот цитадели провожатый. — Мало кому дозволяется приблизиться к великому императору! Вам оказана большая честь!

— Ты посмотри! — плеснул в лицо Клам квачем из фляжки Ванум. — Посмотри, как высока башня цитадели. Возьми себя в руки. Нам с тобой, только нам с тобой дозволено подняться на самый верх. Оттуда наш сын правит великим Ардуусом и будет править всем миром. И оглянись! Ты видишь? Все его стражники — женщины. Даже девки! Красивые девки! Узнаю озорника Зелуса!

— Прошу вас! — у начала лестницы Ванума и Клам встречал сам Церритус. — Дядя Ванум и тетя Клам! Поднимайтесь! Император ждет вас! Я завидую вам, мало кому удается встретиться с ним. Даже я встречался с ним лишь два раза. Только два раза, о которых я буду помнить до конца своих дней! Идемте! Я провожу вас до входа в башню!

Церритус поднимался по ступеням, что тянулись вдоль стены цитадели, и то и дело оборачивался:

— Город наполнен радостью и гордостью за императора. Но скоро настанет великий праздник. Через неделю. Император день и ночь трудится, чтобы сплести потоки силы, исходящие от Светлой Пустоши. И когда он их сплетет, то соорудит из них плеть, и пустошь подчинится ему, и великая радость наполнит Ардуус.

— А кровь и мертвые на улицах Ардууса тоже от великой радости? — спросила Клам, которая с трудом переводила дыхание, высоко вела лестница, очень высоко.

— Что ты говоришь, тетушка? — улыбался, оборачиваясь, Церритус. — Разве твои служанки ловят отвратительных мух, что залетают в твою опочивальню? Разве они ловят их и отпускают на волю? Или их еще и кормят, налив медовой водички в блюдце? Их убивают, тетушка.

— Разве люди — это мухи, Церритус? — спрашивала Клам, несмотря на то, что Ванум толкал ее сухим кулаком в бок.

— Люди куда хуже и опаснее мух, — отвечал Церритус.

— Что у тебя с лицом? — спрашивала Клам, отпихивая мужа. — Твои глаза черны, как будто ты накурился горной травы!

— Я пьян от счастья, — улыбался Церритус. — От счастья, что служу великому императору. И вы будете счастливы. Потерпите. Осталось немного.

Дыхание перехватывало уже на мосту, что вел от лестницы на стене к башне.

— Дальше без дозволения я не могу, — поклонился Церритус. — Проходите и поднимайтесь наверх. Ни охраны, ни слуг там нет. Только великий император на самом верху.

— Так он что, ничего не ест? — удивился Ванум.

— Почему же? — расплылся в улыбке Церритус. — Он велик и одновременно прост. Как родной человек. Ест. Пьет. Любит каждого из нас.

— Каждого? — усомнилась Клам.

— А как же он призывает слуг с едой или с вином? — не понял Ванум. — Как он отдает приказания? Кричит сверху?

— Ему не нужно кричать, — засмеялся Церритус. — Он император. Мы слышим его голос в собственной голове. Каждый его подданный. И каждый подданный знает, чего желает великий император и что нужно сделать. Вот и я провожаю вас, слушаясь этого голоса. Скоро он будет звучать и в вашей голове, и вы поймете, что есть счастье, о котором вы даже и не подозревали!

— Пошли, — толкнула в спину мужа Клам. — Признаюсь, я всегда была уверена, что мой сын взял от тебя худшее, то есть оказался настоящим мерзавцем, пошли, посмотрим, случилось ли чудо или его мерзость обрела величие?

— Ты дура, — прошипел Ванум. — Только не вздумай выговаривать ему за что-либо!

Они с трудом поднялись по витой лестнице на верхний ярус. Останавливались, чтобы перевести дух, на каждой площадке. Приходили в себя, глядя друг на друга с ненавистью. Наконец остановились у высокой резной двери. Ванум уже поднял руку, чтобы постучать, но затем просто толкнул дверь. В некогда роскошной опочивальне царил беспорядок. На огромном ложе было свалено кучей какое-то тряпье. В углу горой лежала грязная посуда и, судя по запаху, нечистоты. Вануму даже показалось, что среди мусора торчит странно вывернутая рука. Было морозно, во всяком случае, дыхание обращалось паром. Но посередине этого ужаса сиял золотом императорский трон! И рядом стоял сверкающий, удивительный меч!

— Узнаю своего сына, — покачала головой Клам.

— У него не было в комнате такого стула! — взгромоздился на трон Ванум. — И меча такого не было! У него ничего не было! А теперь у него есть все!

— Папа? Мама? — послышался откуда-то сверху голос. — Поднимайтесь ко мне.

— Вот лестница! — спрыгнул с трона Ванум. — Не медли, Клам!

Зелус как будто стал выше ростом. Нет, наверное, он стоял на табурете или какой-то тумбе, чтобы покормить сэнмурвов, которые кишели на торчащих из шпиля главной башни цитадели насестах. Стоял на тумбе, а тяжелый плащ, что увеличивал и плечи сына, спадал вниз до каменных плит. Наверное, очень неудобно ходить в таком плаще, но что же делать, ведь он император, его груз тяжек. Вот и теперь он занимался делом. Брал из корзины куски мяса и бросал их вверх. И сэнмурвы, словно дожидаясь известной лишь им очередности, по одному бросались на лакомство и ловили его в воздухе.

Ванум огляделся. Площадка вокруг шпиля главной башни была обширна, но не имела ни ограждения, ни перил. Зато на полпути между сыном и отцом стояло какое-то странное, сплошь собранное из медных труб и стеклянных дисков сооружение. Ванум сделал шаг вперед, наклонился и увидел в прозрачном круге бьющиеся над землей молнии и черные смерчи.

— Бараггал пока держится, — проговорил, не оборачиваясь, Зелус. — Но ему осталось не так уж долго. К тому же скоро великая радость, что нам оплывший старинный холм?

— Зелус, — прошептала Клам, подойдя почти вплотную. — Что с тобой? Что ты делаешь? Чем ты кормишь этих животных?

— Вот этим, мама, — достал из корзины детскую ручку император, — мои песики любят нежное мясо.

Наверное, она хотела вскрикнуть, но не смогла. Крик застыл у Клам в глотке, только сдавленное, — «Энки всеблагой, всемилостивейший, прости меня», — донеслось до Ванума, когда, пятясь, она столкнулась с ним. Он ожидал увидеть слезы на щеках жены, но ее лицо оказалось искажено ужасом. Она обернулась на мужа, только тогда наполнила глаза влагой, снова попятилась и кувырнулась с края площадки.

— Печально, — раздался голос Зелуса. — Но, с другой стороны, у великого императора не может быть родителей. Это ведь смешно? Папа великого императора…

— Как это? — оторопело прошептал Ванум, крадучись подошел к краю площадки и посмотрел вниз. Тело Клам рассмотреть было нельзя. Все внизу было завалено телами. Стражницы Зелуса убивали гвардейцев Бэдгалдингира. Женщины резали мужчин, как скот.

— Это жизнь, — обернулся Зелус, и Ванум почти окаменел. На него смотрел не его сын. Может быть, что-то знакомое и таилось внутри горящих глаз или в чертах лица, но и глаза, и черты эти были черны, но не чернотой цвета, лицо оставалось бледным, даже белым, а чернотой пропасти, вдобавок размеры лица были чудовищны, словно грозный колдун поймал дикого рефаима и подправил безжалостным резцом его линии, придав им тонкость и изощренность.

— Где Зелус? — прохрипел Ванум, пятясь от края площадки.

— Он внутри меня, — ответил император. — Все внутри меня. И то, что снаружи меня, тоже скоро будет внутри меня. Все, что я сплетаю. И тогда настанет великий день радости. Я бы даже сказал, счастья!

Зелус отбросил в сторону пустую корзину и извлек откуда-то из-под плаща толстый огненный хлыст, который пылал настоящим пламенем, но не заканчивался через два локтя длины, а продолжался тугими черными нитями, уходящими в небо, в землю и во все стороны света.

— Ты видишь? — прошептал император. — Мало кто видел. Смотри и завидуй сам себе. Еще чуть. Еще несколько дней, и оно начнется.

— Что начнется? — с трудом вымолвил Ванум.

— Сошествие, — был ему ответ.

Зелус размахнулся и ударил пламенным бичом Ванума, пропалив одежду и плоть на его груди до ребер.

— Могу ли я быть полезен великому императору? — упав на колени, заскулил от боли и ужаса Ванум.

— Можешь, — кивнул император, и сэнмурвы ринулись вниз и облепили тело несчастного.

…Несколькими днями позже над затерянной среди нахоритских рощ усадьбой Силентиума дул тот самый зябкий ветер, который на зимних просторах Анкиды почему-то звался знойким. Силентиум был уже совсем стар, но еще шаркал по двору, сунув ноги в разношенные, обрезанные валенцы. В сарае блеяли овцы, за перегородкой хрюкали свиньи, четыре лошади не знали голода в светлой конюшне. Еще бы, два десятка бывших детишек окрепли, раздались в плечах или округлились в формах, и никто из них не сидел на шее благодетеля, а трудом и старанием содействовал процветанию совместного хозяйства. «Дети мои», — говорил старик. «Дедушка», — называли Силентиума его приемыши. Еще бы, лишь шесть лет прошло со свейской войны, все они еще помнили своих родителей, а кто-то уже и отправился на их поиски. Из ушедших никто не вернулся, разве только появился не так давно неведомо как выживший обрубок-уголек-коротышка, на котором и шрамов-то почти не осталось, да привел с собой странную, стройную молодую женщину с толстым тулом стрел за спиной и сразу двумя диковинными луками, да маленькую девчонку, которая или не умела плакать вовсе, или не считала это нужным, а только прикусывала губу и таращила огромные глазищи.

— Ирис и Ува, — представил женщину и девчонку коротышка и тут же сорвался куда-то верхом на лошади, пообещав, что в тягость новые постояльцы старику не будут, а он сам должен узнать, что такое творится на юге, и вернется обратно не завтра, но в самые ближайшие дни.

Ирис и Ува и в самом деле не стали обузой. У Ирис все горело и ладилось в руках, как будто она умела все, что только могло прийти в голову хозяину небольшой усадьбы, а малышка оказалась неплохой лекаркой, во всяком случае, любую царапину исцеляла за минуту, а старик Силентиум вновь начал шаркать по двору как раз после того, как крохотные ладошки прошлись по его кривой спине. Силентиум уже было начал уговаривать обеих остаться в его доме навсегда, даже начал вымерять место для перегородки, но как раз в этот день со знойким ветром и обычными хлопотами в доме и во дворе случились сразу два события. После раннего обеда, когда с большого стола были убраны блюда и по выскобленным доскам прошлась мокрая тряпка, чем-то встревоженная с утра девчонка вдруг вытянула над столом пальцы и сбросила с них сразу два золотых перстня с сияющими огнем камнями, перстня, что давали повод ее новым друзьям причислить Уву если не к тайным принцессам, то уж точно к потерявшемуся ребенку какого-то вельможи.

— Сейчас, — сказала Ува. — Сейчас произойдет что-то страшное. Не самое страшное, но не хорошее.

— О чем ты говоришь? — проскрипел Силентиум. — Что может быть еще страшного? Разве только южная орда забредет в наши края или Лучезарный вернется?

И только он произнес эти слова, как оба камня на перстнях вспыхнули огнем, накалились, поблекли, побелели, осыпались пеплом, а затем и сами кольца позеленели от нагрева, дрогнули, растаяли и пролились между досками столешницы на пол, не долетая до него, а обращаясь сизым дымом.

— Что-нибудь с Игнисом? — побледнела Ирис.

— Нет, — качнулась, словно пребывая в забытьи, девочка. — Со всеми нами. Кто-то стянул под себя всю магию Светлой Пустоши, — она повернулась к Ирис. — Почти всю. Теперь и эти плохие дяди с огненными глазами, которые убили моего папу, тоже принадлежат ему.

— А тот, кто их посылал? — не поняла Ирис. — Убит?

— Нет, — вздохнула Ува. — Теперь он служит тому, кто появился две недели назад. Тому же, кому служат и они.

— Лучезарный! — охнул старик.

— Его тень, — ответила девочка и впервые после того, как оказалась в доме старика, заплакала. — Но он тоже очень плохой. Очень!

Как раз в этот миг и застучали сапоги Пуссилуса, которого эти двое почему-то звали Хубаром, на крыльце. Он был взъерошен и обеспокоен. Влетел в горницу, не разуваясь, улыбнулся нахмурившемуся Силентиуму, поклонился всем прочим, прищурился и тут же разглядел все, что произошло за минуту до его появления.

— Точно так, — присел он на лавку. — Все то, что расползалось и растекалось по Анкиде из поганого Пира, все это теперь в одних руках. Не в руках Лучезарного, но во славу его и на нашу погибель.

— Это все хорошие новости? — проскрипел Силентиум, оглянувшись на сгрудившихся за его спиной приемышей. — Или есть что-то и повеселее?

— Есть и повеселее, — стер с лица улыбку Хубар. — Орда переправляется на правый берег Му. Не знаю, может быть, она направится к Эбаббару, но что-то мне подсказывает, что степняки пойдут на Тимор. У тебя один день, старик. Собирайся, бери детей, гони скотину на запад. Я дам тебе имя доброго прайда, который пустит тебя в свое ущелье и укроет на первое время. Здесь не останется ничего.

— Так, — крякнул Силентиум, потом сверкнул глазами и рявкнул: — Что расселись?! А ну-ка, быстро! Собираться! Лыжи, сани, все должно быть готово к вечеру!

Горница наполнилась шумом и суетой, а когда опустела, Силентиум спросил:

— А ты куда, милый человек и друг мой? Со мной, со своими девками?

— Нет, — покачал головой Хубар. — Мы пойдем на восток. В Светлую Пустошь.

— Чего так? — удивился старик. — В самую бурю метишь?

— Во всякой буре есть спокойное место, — вздохнул Хубар, окинул взглядом застывшую Ирис, надувшую губы Уву. — Хотя случаются бури, когда спокойных мест не остается вообще. Но дело даже не в этом. Рано или поздно там будет вот ее муж. Рано или поздно там нельзя будет обойтись без вот этой маленькой девочки. И рано или поздно там настанет мой край.

— Конец? — не понял старик.

— Какой конец? — горько рассмеялся Хубар. — Край! Я ж неубиваемый, от края до края! Ты забыл, старик, из чего выхаживал меня?

— А если край всему? — сдвинул брови старик.

— Меня не минует, — прошептал Хубар. — Но мы еще посмотрим на этот край…

Конец ознакомительного фрагмента