Уныние и безнадёга этого дома заразили меня. Я больше всего на свете хотел сейчас отсюда свалить. Но Света высунула из-под одеяла пухленькую ножку и позвала игриво:

— Се-рень-ки-ий… Ложись уже…

Подавив вздох, я прикрыл окно и погасил свет. Быстро раздевшись, залез под одеяло.

…

Потом мы лежали в темноте. Светина голова на моём плече. Она пальцем рисовала узоры на моей груди и рассказывала про свою семью. И то, что было сейчас за стеной этой комнаты, ничем не отличалось от того, что было за стеной её комнаты, в её доме, в таком же неасфальтированном райончике, как этот. И, чтобы не впасть в уныние снова, я закрыл ей рот единственным доступным мне способом.

…

А потом Света лежала на мне, по-хозяйски, как на пляже, положив подбородок на руку. Она пальцем разглаживала мои брови, и трогала ресницы. Она спрашивала меня о моих родных, о том, как и где мы живём, я неохотно отвечал. Я в принципе не любил говорить о своей семье. А она прижалась ухом к моей груди и спросила тихо:

— А что мы будем дальше делать?

Вот как ответить, не делая слишком длинной паузы? Я ж сразу понял, о чём она, дышал тише, чем билось сердце. Правильно было бы сказать, что ничего, что никаких планов у меня нет, и ей их строить тоже не стоит. Но проклятое воспитание "удобного человека" не давало сказать правду.

Я соврал в шутку про самые ближайшие планы, в надежде, что этого пока хватит. Но Света надула губки и сказала:

— Не, ну я серьёзно…

Я ответил серьёзно:

— Дальше мы учиться будем. Надо фазанку закончить. Я в институт собираюсь поступать.

Света потянулась вверх, ухватила зубами мочку уха.

…

Потом мы лежали на боку, она прижималась спиной ко мне и колыхала рукой географическую карту мира.

— Мы могли бы жить вместе… — Сказала она.

— Как ты себе это представляешь? — спросил я.

— У вас трёшка, твои могут выделить тебе одну комнату, если мы поженимся… Ну, как вариант.

Я посчитал до десяти и спросил:

— А мы уже женимся?

— А ты не хочешь? — голосом трёхлетней девочки спросила Света, поглаживая Африку.

Не давая мне ответить, она развернулась и впилась мне в губы, делом доказывая, как хорошо было бы на ней жениться. Но в мои планы это точно не входило.

…

Потом мы лежали молча. Я молчал, чтобы не делать больно. Света молчала, чтобы я заговорил первым. Мы долго молчали, потому что выдавить хоть что-то из себя я не мог. Я настолько не умел говорить слово "нет", что уже продумывал детали потенциальной свадьбы с тайным облегчением осуждённого, уже сидящего на электрическом стуле. "По крайней мере скоро это кончится" — убеждал себя он/я. В этот момент с треском распахнулась входная дверь. Мы замерли. Хриплый женский голос пробурчал что-то матерное. Загремела падающая полка. Опять маты.

— Мать Рустика, — шепнул я тихо Свете.

— Блиин, — ответила она. И тут вскинулась: — Свет!

Она потянулась к настольной лампе, которую мы зажгли вместо ночника, щёлкнула тумблером. Но нас уже заметили. Мать Рустика дернула за ручку двери. Хорошо, что я запер её на щеколду.

— Русь! — Она бахнула кулаком в дверь. — Открой!

Мы лежали не дыша. Я понятия не имел, что делать, если щеколда не выдержит, и она войдёт внутрь.

— Ру-уся! Открой маме! — Не унималась она. — Я знаю, что ты там.

В дверь снова бахнуло, уж не лбом ли.

— Рустам! Открывай немедленно! Опять бабу привёл?

Судя по голосу, она сползла на пол:

— Такой же кобель как папаша твой… — Бурчала она, сидя на полу — Все вы одинаковые… Трахари…

Она продолжала бить в дверь то ли локтём, то ли затылком, но уже без былого энтузиазма, и вдруг завыла:

— Открывай, я твоей шалаве волосья повыдираю!

Заскрипела лестница. Я услышал усталый голос Рустика:

— Мать, ты чего орёшь? Я наверху живу давно.

Он помог ей подняться.

— Сынок, там кто-то есть. — Сказала мать заплетающимся языком.

— Мам, там никого нет.

— Нет, есть, дверь… прр… не открывается. Изнутри заперлись. Может, воры?

— Мам, ну какие воры? Что у нас воровать? Да перекосило её просто. Завтра поправлю. Пойдём спать… Пойдём, я тебя уложу.

Голоса удалились. Через несколько минут Рустик поскрёбся в дверь.

— Ну что вы? Всё в порядке? Не напугались? — Спросил он.

Я отмахнулся:

— Нормально. Нам лучше уйти, наверное.

— Куда вы пойдёте посреди ночи? Спите спокойно… Или не спите неспокойно… Я её спать уложил, она до обеда дрыхнуть будеть, хоть из пушки стреляй. Бухая в дымину. Всё, давай, закрывайся. Светик… — Он помахал рукой и скрылся в темноте.

Утром мы тихонько выбрались из дома под богатырский храп мамы Рустика. Уехали в центр. Я сослался на выдуманное обещание помочь в чём-то там по дому и сбежал, чтобы не продолжать душный ночной разговор. Встретились возле автобуса в Андреевку. Я обнял её, попросил не торопить события, нежно поцеловал в губы, опять глупо понадеявшись, что этого хватит. Потом мы работали, и я всегда оказывался на грядках где-то недосягаемо далеко от участка Светки, и всё думал, что само оно как-то рассосётся, и не дура ж она, всё сама поймёт. А потом совхоз устроил дискотеку, и всё стало совсем невесело.

Дискач в совхозе

— Если ты меня бросишь, я… — Она изобразила себя, повешенную. Я посмеялся и махнул рукой.

— На дискач идёшь? — Крикнул я ей

— Да, чуть позже, мне надо припудрить носик.

— Ладно, увидимся.

Всю неделю после севастопольских выходных мы со Светкой ходили параллельными курсами и не пересекались. Я работал на самых дальних грядках, в столовую попадал то рано, то поздно. На обратном пути с поля обзирал окрестности, обходя фасад пансионата кружными путями. Трусил? Ну да. Был кое-какой опыт. Первый.

Я возвращался из школы и столкнулся с ней в дверях квартиры. Она, Света, тряхнула лакированным начёсом и лопнула розовый пузырь бубль гума мне в лицо. Я открыл рот сказать "привет, а какого… ты тут делаешь?" и закрыл. В проёме двери стояла мама с презрительно поджатыми губами. Света молча процокала каблуками по лестнице и скрылась из виду на несколько лет. Другая Света, не эта.

Потом мама курила в форточку на кухне и поливала меня обобщениями. Когда я окончательно осознал, что я "такой же козёл, как и все", и "мне, как и всем остальным, только одно нужно", мама перешла к сути. С крайним отвращением ко всей моей грязной мужской кобелиной натуре, она процедила:

— Эта лярва заявила, что беременна от тебя. Что, побледнел? Страшно? — Её холодного презрения хватило бы, чтоб заморозить всю планету.

Гордость не дала мне ответить. Я сидел, глядя в одну точку, и терпеливо ждал, когда она закончит. Выдержав паузу, мама продолжила:

— Врёт, конечно. Я ей ответила: "А ты чем думала? Ему 14 лет"

Тишина.

— У мужика мозга нет. Сделал своё дело и свалил, а женщина должна думать о последствиях. Взрослая баба уже. Сколько ей знаешь?

Спокойствие.

— А я знаю. Она мне паспорт тыкала. Скоро 18. С деревни какой-нибудь. Ищет, где в городе осесть.

Я молча сверлил взглядом дырки в псевдомраморной дверце кухонного шкафчика. Не получив никакой реакции, мама зашла с другой стороны:

— А страшная какая… Как моя жизнь. Получше не мог найти? — Эту фразу я уже слышал. Прошлый раз она относилась к моей первой безнадёжной любви, самой красивой девчонке школы. Опять мимо.

Я поднял на неё глаза:

— Я пойду?

— Иди. — Мама зажгла ещё одну сигарету и отвернулась к форточке. — Предохраняться не забывай! — Крикнула она мне в спину напоследок. Я не ответил.

И вот снова здравствуйте. И снова Света.

Когда ты маленький, и лежишь в своей кроватке под куцым одеялком, в полной темноте, потому что безжалостные родители не дают спать при свете… Когда из-под кровати тянется костлявая рука с кривыми когтями… Когда с тихим скрипом приоткрывается дверь полированного шкафа, а там, между бабушкиных крепдешиновых и кримпленовых платьев, прячется что-то большое и бесформенное, с голодными глазами, и оно уже занесло ногу… Что остаётся? Натянуть на голову одеяло и поджать босые ноги в надежде, что, если ты не видишь, то и тебя не видно.

С некоторыми такая привычка остаётся до старости. Я сам от неё очень долго и мучительно избавлялся.

Поэтому я избегал Свету и надеялся, что она сама рассосётся. Проблема, Света — без разницы. Я ж не один парень в Андреевке, найдёт себе нового кекса. И работало же. За несколько дней ни одной встречи, и будто и не было душных разговоров и хозяйских планов на мой счёт. Расслабился, потерял бдительность. Теперь смотрю на пантомиму "повесившейся от неразделённой любви" Светки и делаю вид, что это смешная шутка.

— Пошли, — машут рукой друзья. Нас ждут дискотечные огни.

…

Мы прыгали кониками и слониками под "It`s my life" албанского доктора.

Топтали четыре шага под "Bad bad boys, come with me" трёх шведских эфиопок,

дурели и орали "Как это мило!" под "Мальчишник".

Светка всё время скакала и кричала где-то рядом. Она то вешалась на моей шее, то исчезала в толпе.

Потом наш диджей Вовка поставил "Странные танцы" нашего, русского, "Депеш Мода", и я пригласил незнакомую, но очень симпатичную девочку. Я держал бережно её ладошку левой рукой, а правой прижимал к себе, может, чуть сильнее, чем следовало. Но она не оттолкнула, и ко второму куплету я обнимал её обеими руками, а она положила голову на моё плечо, и её дыхание щекотало мне шею. Мысли про Свету как-то быстро и с облегчением покинули мою голову.