В это время из калитки вышла невысокая румяная женщина в белом платье с красивыми бусами на шее. В ее ушах переливались сережки, а на пальце поблескивало золотое кольцо. Она широко улыбнулась и спросила:
— К Славе?
Вовка одернул тельняшку и неуклюже переступил грязными босыми ногами.
— Ну заходите, чего вы такие несмелые.
Вовка торопливо пошарил по калитке и, не обнаружив знакомого кольца, чертыхнулся. И только тут заметил какой-то странный рычажок и табличку «Поверни направо».
Костыль повернул рычажок, за калиткой что-то щелкнуло, и она распахнулась сама собой. При этом на крыльце послышался какой-то звон.
— Изобретатель, — понизил свой голос Вовка. — Я же тебе не врал!
Во дворе на завалинке сидели дед Лапин и наш сосед Кузнецов. Лапин был в красной, в горошек, рубашке и старых подшитых валенках. Кузнецов сидел босиком. Они оба неистово дымили самокрутками. Когда мы вошли, старики как по команде повернули головы и уставились на нас. По двору сонно бродили куры, в конуре мирно спала собака, лениво отгоняя хвостом надоевших мух.
— Шлава, Шлава, — прошепелявил дед Лапин, — к тебе, хрусталик, пришли!
— Штоба им не ходить: без твоего Славы никто теперь обойтись не могет, — задумчиво подхватил дед Кузнецов. — К моей унучке тоже, бывало, ходили.
Дед Лапин невозмутимо показал прокуренным пальцем на воротца:
— Он там, за штайкой.
Мы прошли мимо воткнутого в землю шеста с расходящимися от его основания лучами.
— Солнечные часы, — шепотом пояснил Вовка и осторожно толкнул воротца.
Славка сидел на корточках к нам спиной и ковырялся в земле.
Услышав скрип, он обернулся, смущенно захлопал белесыми ресницами и что-то торопливо сунул под лист фанеры. От него сильно пахло омулем. Это был тот самый мальчишка, которого я окрестил очкариком.
Очкарик вопросительно посмотрел на нас и проворно спрятал за спину руки.
— Все выращиваешь, да? — неуклюже переступил с ноги на ногу Вовка-Костыль. — Это у тебя что — гладиолусы, да?
— Нет, это флоксы, — не очень приветливо ответил Славка. — А это золотой шар, его еще называют рудбекией.
— А это примулы? — неуверенно показал я на соседнюю грядку. В деревне мать всегда сажала цветы и заботливо ухаживала за ними.
— Да, это действительно примулы. Они уже отцвели, но осенью зацветут снова.
Цветы в огороде занимали четыре грядки, некоторые кусты были закрыты фанерными ящиками.
— А это для чего? — потрогал я странный ящик. — Ведь до заморозков еще далеко.
— Да так, чтобы крупнее выросли, — неопределенно процедил Славка. Он, видимо, все еще боялся подвоха, но было видно, что его недоверие медленно тает.
— Ну, уж так и крупнее. Для крупности их надо поливать компостом.
— Удобрять фосфором. Кстати, ты не знаешь, почему в тропиках цветы большие и пышные?
Я этого не знал и удивленно пожал плечами. Костыль скучающе сплюнул и с безразличным видом сел на листы фанеры.
— А потому, — покосившись на него, объяснил Славка, — что там день равен ночи. Днем растение отдает кислород, а ночью поглощает углекислый газ. В тропиках оно сколько поглощает, столько и отдает. А здесь ночь короткая, с гулькин нос. Углекислого газа растение потребляет мало, а кислорода отдаст много. Вот и тощает поэтому.
— Это вы в школе, наверное, проходили? — позавидовал я ему.
— Да нет, в книжках вычитал. Вот и решил укоротить им день. Может, что-нибудь получится, а?
— А не задохнутся они под сундуками? — засомневался я.
— Для этого в ящиках просверлены дырки. А чтобы в них не попадал свет, вставлены изогнутые трубки. Теперь ящики побелить надо, а то сильно нагреваются. — И Славка впервые по-доброму улыбнулся.
— Так значит это ты покупал омуля, — напомнил я. — Такой рыбы в Киеве не бывает?
— Да ну, — снова засмущался Славка, — это я не для себя, для удобрения. В Японии огороды удобряют рыбой. Вот я и решил попробовать, вдруг что получится.
Он сунул облепленную чешуей руку под фанеру и вытащил скользкую, вонючую рыбину.
— Только лучше всего ее закапывать весной, под лунки. А теперь приходится подкапываться сбоку, чтобы не повредить корни.
Костылю наш разговор окончательно надоел, он нетерпеливо поднялся и просительно дернул Славку за рукав:
— Славка, слышь, изобрети гранату, а? Такую, чтобы зашибить ей было нельзя, но чтобы было видно, что это граната.
— Да какой же я изобретатель? — как девчонка зарделся Славка. — Я больше цветы люблю.
— Ну, вот защелку-то и ящики придумал, и гранату сможешь.
Славка задумался, потер переносицу, а потом оживился.
— А что, если сделать ее вот так? — и он принялся быстро чертить на земле щепкой.
Мы с Костылем придвинулись к нему. Славка объяснял:
— Вот смотри: делаем из бумаги пакет, насыпаем в него золу, привязываем шпагат и — готово. Граната летит, шпагат натягивается, бумага в воздухе разрывается — вот и весь фокус. Знаешь, сколько полетит пыли!
Костыль крякнул от удовольствия, но тут же нахмурился.
— Не пойдет, где же я наскребу столько шпагату? Ведь на каждую гранату его надо метров по десять, а мне, может, надо сто гранат?
— Чудак, — рассмеялся Славка. — На пакете можно сделать петельку, а на конце шпагата крючок. Только успевай прицепляй, можно с одной шпагатины тысячу штук забросить!
— Верно! — стукнул себя по лбу Вовка-Костыль. — Молодец, Славка, я бы никогда до этого не додумался! Приходи в наш отряд, а?
Славка отрицательно замотал головой, а когда мы уходили, проводил нас до калитки и, стесняясь, шепнул мне:
— Приходи, когда время будет. Может, и вправду у меня что с цветами получится. Интересно ведь, верно?
Весь следующий день мы просидели возле речки в кустах, тайно изготавливая новое оружие. Перед этим Костыль собрал ребят и велел каждому принести бумагу, золу, шпагат — кто сколько сможет.
— Если проболтаешься — вот, — совал он под нос каждому свой тугой, густо покрытый цыпками, кулак.
Мальчишки помалкивали. Только одни из них, кривоногий и ерепенистый Захлебыш, зло сверкнул глазами, затараторил:
— Что ты все кулак да кулак, вон Генка Монахов никогда кулака своим не показывает, а они все равно нас побеждают!
В ту же секунду Вовка подскочил к Захлебышу, ловко дал ему подножку и положил его на лопатки.
— Ну, кто у нас в отряде самый сильный, а? Если еще будешь хлюздить, попробуешь кулака, понял?..
Помятый Захлебыш резво вскочил, отряхнул брюки и, как ни в чем не бывало, продолжал:
— Раздымился, Костыль, как бумажный фитиль. Отчего ты Костыль: потому что мать кастелянша, да? Или всех костылять любишь?
Вовка снова шагнул к Захлебышу, но тот невозмутимо достал из кармана зоску, расправил ее на ладони и высоко подкинул ногой перед самым Вовкиным носом, напевая: [Зоска — мешочек, набитый крупой. Используется для игры. Игра в зоску состоит в том, что один из играющих в нее сначала подбрасывает зоску кверху, а когда она под тяжестью свинцовой пуговицы падает вниз, играющий подбивает ее ногой опять кверху и т. д.; побеждает тот, кто сделает больше ударов по зоске, не давая ей упасть на землю.]
— Ты еще соску сосал, а я уже в зоску играл.
Вовка на лету поймал зоску и забросил ее в кусты. Захлебыш сунул руку в другой карман, вытащил новую и стал подкидывать ее, демонстративно повернувшись к Вовке спиной.
— Зануда, — сплюнул под ноги Вовка и с безразличным видом направился к кучке ребят.
Все молча принялись за дело. Мы раскроили газету, склеили пакет и насыпали в него золу. Конец пакета завязали суровой ниткой и привязали к нему шпагат.
От немудреной конструкции мальчишки были в восторге.
— Здорово получается, — удивлялись они. — Так и целую бомбу сварганить можно. Ловко же ты ее выдумал!
— Ловко-ловко, — грубовато передразнивал Костыль, косясь в мою сторону. — Может, еще ничего и не получится.
Так оно и случилось. Вовка-Костыль намотал один конец шпагата на руку и размахнулся. Граната полетела, шпагат натянулся, но бумага порвалась в том месте, где была стянута ниткой. Пакет невредимо шлепнулся на землю и лопнул.
— Черт очкастый! — вполголоса выругался Костыль. — Чтоб ему пусто было. Тоже мне, изобрел!
— Подожди, — осадил я его, — ведь тут все правильно. Пакет будет лопаться в середине, надо только иголкой вокруг дырки напротыкать, как на марках. По ним он и будет рваться.
— Дырки, дырки! Без тебя знаю, что дырки, да, сам видишь, иголки нет.
— На, — подначил Захлебыш, вытаскивая иголку из кепки. — Тут и гвоздем можно, не только иголкой. Соображать надо.
Второй пакет лопнул точно посередине, и зола густым облачком посыпалась из него.
Костыль ликовал.
— Ну, теперь мы из Монахова косточки вытрясем, — радостно пообещал он. — Только смотрите, ой, смотрите, не проболтайтесь!
В это время затрещали кусты и послышалось громкое сопение. Мы замерли, а Вовка-Костыль моментально содрал с себя тельняшку и накрыл готовые гранаты.
— Эй, кто там?
— Это я, Кунюша, — раздался жалобный голос, и на полянку с мешком за плечами вывалился потный Кунюша.
— Вот, командир, трофеи принес, — заискивающе сказал он. — Ты, поди, думал, что я запродал твой пулемет? А я синих обжулил: пришел к Генке Монахову и сказал, что драпанул к ним. Генка обрадовался и сделал меня своим пулеметчиком. А когда они отвернулись — я хап ихний пулемет и ходу. Здорово, да?
Мы ждали, что Костыль сейчас задаст ему трепку, но к общему удивлению командир великодушно похлопал Кунюшу по плечу, похвалил: