От председателя провинциального суда до члена Конвента. Казнь короля
В сентябре 1791 года Камбасерес 316-ю голосами из 416-ти был избран председателем Уголовного суда своего родного департамента Эро. А ровно через год он стал представителем этого департамента в Конвенте (высшем законодательном и исполнительном органе первой французской республики), где сразу же продемонстрировал высокое ораторское искусство (сказалась адвокатская практика) и обнаружил способность успешно лавировать между различными течениями.
...Когда народ победил короля, это отрешило от дел монарха, но не упразднило монархической власти <…> Нации предложили избрать новых представителей с неограниченными полномочиями. Итак, Конвенту предоставлялись все верховные права; ему поручалось учредить правительство, а до установления последнего — править страной, возлагавшей на него все свои упования.
Лазар-Ипполит КАРНО, французский политический деятель
В Национальном конвенте всё было, как в театре. Как написал потом Виктор Гюго, «невиданная дотоле смесь самого возвышенного с самым уродливым. Когорта героев, стадо трусов. Благородные хищники на вершине и пресмыкающиеся в болоте. Там кишели, толкались, подстрекали друг друга, грозили друг другу, сражались…»
Справа Жиронда — легион мыслителей. Это были сторонники личной свободы, поклонники демократической политической теории Руссо, пламенные защитники революции, которую они желали перенести и за границы Франции.
Слева Гора — отряд борцов. Этих людей звали «монтаньярами». В Конвенте монтаньяры [Монтаньяры (Montagnards — люди на вершине) — это политическая партия, образовавшаяся во время Великой французской революции. С открытия Законодательного собрания 1 октября 1791 года монтаньяры занимали верхние ряды левой стороны, откуда и произошло название их партии — «Гора» (La Montagne). Со своей стороны, жирондисты (Girondins) получили свое название, заменяемое иногда на La Gironde (Жиронда) от департамента Жиронда (с главным городом Бордо), откуда были депутаты, составившие первоначальное ядро партии.] были очень могущественны, несмотря на свою малочисленность. Они были менее образованны, чем жирондисты, но зато они были смелыми, решительными, отличались бо́льшими организаторскими способностями.
Первоначально Конвент провозгласил себя проповедником великих идей революции, свободы, равенства и прочего, но когда он собрался (а в выборах в него мог участвовать всякий достигший 21 года, исключая лакеев), оказалось, что он не вполне соответствует ожиданиям радикалов. Большинство осталось за умеренными жирондистами. Впрочем, их умеренность была относительная. Они так же мало думали об исполнении закона, как и радикалы. Они были такими же рабами тщеславия и фразерами.
Итак, с одной стороны сидели Пьер Верньо, Жак-Пьер Бриссо, Николя де Кондорсе, Арман Жансонне, Маргерит-Эли Гадэ и другие.
Жан-Жак-Режи де Камбасерес в эпоху Конвента
С другой стороны — Жорж Жак Дантон и примкнувшие к нему Жан-Поль Марат, Жан-Мари Колло д’Эрбуа, Франсуа Шабо, Жак-Николя Бийо-Варенн, Филипп-Антуан Мерлен (он же Мерлен из Дуэ) и другие.
Вне этих двух лагерей стоял человек, державший оба эти лагеря в узде, и человек этот звался Максимильеном Робеспьером.
Как написал потом Виктор Гюго, «внизу стлался ужас, который может быть благородным, и страх, который всегда низок. Вверху шумели бури страстей, героизма, самопожертвования, ярости, а ниже притаилась суетливая толпа безликих».
Дно Конвента именовалось «Равниной», и там были собраны все колеблющиеся, все выжидатели, все, кто кого-нибудь да боялся. Гора была местом избранных, Жиронда была местом избранных, а Равнина была просто толпой.
Дух Равнины был воплощен и сосредоточен в Эмманюэле Жозефе Сийесе.
Сийес был человеком глубокомысленным, но его глубокомыслие, как потом выяснится, окажется пустотой. Сийес называл Робеспьера тигром, а тот величал его кротом.
Париж, в котором санкюлоты (мелкобуржуазно-плебейские массы) сделались хозяевами положения, послал в Конвент только якобинцев [Якобинцы (Jacobins) — это участники Якобинского клуба (Club des Jacobins), названного так из-за того, что они проводили свои заседания в доминиканском монастыре Святого Якова на улице Сен-Жак.]: Робеспьера, Дантона, Марата, Демулена и др. Потом к ним присоединились Сен-Жюст, Кутон, Камбон и др.
И именно якобинцы были самыми преданными и последовательными приверженцами либеральных принципов 1789 года. При этом они под свободой народа всегда понимали деспотизм, проявляемый во имя народа.
Всего якобинцев в Конвенте было человек сто. Подавляющее же большинство Конвента (500 человек) называло себя «нейтралами». Среди них были купцы, лавочники, предприниматели, землевладельцы, буржуа и примкнувшие к революции дворяне. Этих людей презрительно прозвали «болотом», «болотными жабами», «брюхом»: за то, что во время обсуждения в Конвенте самых жгучих вопросов это большинство заявляло о себе только невнятными возгласами. Они предпочитали оставаться в тени.
Пока монтаньяры и жирондисты боролись между собой, «нейтралы» оставались статистами. Почему? Да потому, что они, с одной стороны, не хотели реставрации дореволюционных порядков, а с другой стороны, боялись народной революции и революционно-демократических требований плебейских масс.
Камбасерес во всем этом «театре» был сам по себе. Внешне он был «нейтралом». И он вел себя так, что было трудно понять, за кого он. Например, будучи председателем Комитета по законодательству и выступив сначала с возражениями против права Конвента судить Людовика XVI, он впоследствии проголосовал за его смертную казнь, однако в такой витиеватой форме, что это можно было бы легко трактовать, как его желание спасти короля.
Если судить по меркам нынешнего дня, то так называемый судебный процесс над Людовиком XVI есть, конечно же, гнуснейшее из преступлений, которыми революция отяготила совесть французского народа.
Решение об уничтожении королевского сана приняли, не слишком долго рассуждая и не слишком вникая в обстоятельства. Несчастного Людовика выставили каким-то чудовищем. При этом один депутат сказал, что «короли в нравственном мире — то же, что чудовища в мире физическом». А раз это чудовище — его надо судить. Из основ общественного договора вытекало: народу позволительно все, даже месть над безоружным. Да и всему остальному миру будет великий пример!
Так говорил Робеспьер. А еще он сказал:
— Здесь нет процесса, нет судей, а речь идет о мерах для общественного блага, о деле народной предусмотрительности.
Он предполагал осуждение без суда, то есть политическое убийство.
Это удивительно, но всегда осторожный Камбасерес предложил (и это было принято), чтобы монарх мог свободно общаться со своими советниками. По его мнению, в этом заключался принцип справедливости, который еще можно было попытаться сохранить. Когда адвокат Тарге отказался взять на себя защиту несчастного короля, сославшись на преклонный возраст, Камбасерес не побоялся осудить его за это и предложил, чтобы Конвент оставил Людовику двух советников, и чтобы он мог выбрать себе в защитники одного из них. По этому поводу начались споры, но все равно благородный Кретьен-Гийом де Ламуаньон де Мальзерб начал выполнять эти функции. Помогать ему вызвались Франсуа-Дени Тронше и Раймон де Сез.
Были поставлены следующие вопросы:
1. Виновен ли Луи Капет [так называли свергнутого Людовика XVI. — Авт.] в заговоре против свободы нации и общей безопасности государства?
2. Должен ли суд Национального Конвента над Луи Ка-петом подлежать ратификации народом?
3. Какое наказание следует вынести Луи Капету?
4. Будет ли иметь место отсрочка исполнения приговора Луи Капету?
Процедура голосования проходила с 15 по 18 января 1793 года, и каждый из членов Конвента должен был дать обоснованный ответ на эти четыре вопроса.
Все члены Конвента проголосовали за признание Людовика XVI виновным «в заговоре против свободы нации и общей безопасности государства». Предложение о всенародном референдуме было отвергнуто.
Что касается Камбасереса, то он на первый вопрос ответил «да». Безусловно, если судить с современных общечеловеческих позиций, это пятно на его совести, но тогда господствующая партия обладала такой силой, что противиться ее взглядам — это означало подвергнуть свою жизнь явной опасности.
Якобинцы и в самом деле были очень влиятельны, и их лидер Робеспьер прямо заявил, что тут дело не в суде, а в политической мере, и что «Людовик должен умереть, дабы жила республика».
При ответе на второй вопрос Камбасерес высказался так:
— Мы также должны были поставить на голосование народа декрет, по которому мы выставили себя судьями, но мы этого не сделали, а посему я отвечаю «нет».
Когда начались дискуссии по поводу наказания бывшего короля, Камбасерес вышел на трибуну и произнес следующую речь:
— Граждане, если бы Людовик предстал перед судом, в котором председательствовал бы я, я открыл бы Уголовный кодекс и приговорил бы его к наказанию, установленному законом в отношении заговорщиков, но здесь у меня другие обязанности. Интересы Франции, интересы нации вынудили Конвент не передавать Людовика обычным судьям и не подвергать его судебному разбирательству по установленной форме. Почему? Дело в том, что посчитали необходимым решить его судьбу великим актом национальной справедливости. Политические соображения должны возобладать в этом деле над юридическими, а посему было решено, что не следует рабски привязываться к исполнению закона, а надо искать меру, которая показалась бы максимально полезной народу. Смерть Людовика не дает нам ни одного из этих преимуществ. А вот продление его жизни, напротив, может сослужить нам службу. Было бы очень неосторожно избавляться от заложника, который способен остановить как внутренних, так и внешних врагов. Исходя из этих соображений, Национальный Конвент должен принять решение, что Людовик получит приговор, установленный для заговорщиков, но надо приостановить действие этого приговора до окончания военных действий.
