— Я даже не знаю, о чём кино.

— В целом о жизни, — сказал режиссёр. — Мы начали недавно. Третью серию завершаем. На ходу корректируем. Ещё два часа назад вас в зародыше не наблюдалось.

— В зародыше не наблюдалось? Меня?

— Я хотел сказать, мы вас придумали только что, час назад где-то… И то в общих чертах. — Он отдёрнул портьеру в комнату слева: — Наш автор.

«Авторесса», — подумал я.

Похоже, её тут все автором называют.

Автор Марьяна, молодая, уж точно моложе меня, сидела в комнате за портьерой, маленькая как мышка, в кресле с ногами, перед ней на столе был дисплей.

— Марьяна, твой персонаж, — тоном заботливой бабушки произнёс режиссёр, словно принёс тарелку черешни внучке, пишущей сочинение.

Марьяна кивнула, дав понять, что услышала, но обратить лицо в нашу сторону не сочла нужным.

— Получается?

— Принтер не работает, — хрипло произнесла Марьяна.

— Роман! — закричал Юра. — Принтер не работает! А всё готово уже!

— Почему принтер не работает? — Продюсер Роман появился в прихожей. — Что за бардак? Лёша! Где Лёша?

Лёша (стало быть, он) — недрогнувшим голосом:

— Чё, принтер-то? Он не наш, принтер-то. Он не обязан работать.

— Как не обязан? Твоя работа, чтобы всё здесь работало!

Оказалось, что в картридже нет чернил. Компьютер принадлежал хозяину дома. Хозяина дома дома не было. Я спросил: «“Пентиум”? Сто мегагерц?» — «Сто тридцать три», — сказал мне режиссёр Юра. В то время мы все начинали бредить компьютерами. Я сам мечтал о таком. О «Пентиуме». У меня вообще компьютера не было.

Роман распорядился: пусть Лёша, гримёр Татьяна Матвеевна и девочка Оля (помреж?) возьмут по листу бумаги и перепишут красивым почерком текст Марьяны прямо с экрана. Никто и не думал роптать. Автор Марьяна, уступив место за столом, отошла к окну и с ногами забралась на широкий подоконник, там и курила, глядя во двор. А те переписывали.

Я вышел из комнаты. Вообще-то мне внимание безразлично, есть оно или нет, но, когда не обращают, я вижу, что не обращают, только и всего; ну такая профессия у нас, быть в центре внимания, ничего не попишешь, и не важно, что я едва не ушёл из неё. (Из профессии — если вдруг не понятно.)

Техническая пауза затянулась. Я угощался бутербродами на кухне. Настя Бережкова рассказывала мне о своих бракоразводных делах. Каждый раз, отправив печенину в рот, она стряхивала крошки с пальцев, делая ими так, словно намекала на деньги. Не ожидал её встретить здесь. Встретив, изрёк: «Лучшие люди» (входя). И она меня, когда я вошёл на кухню, приветствовала чем-то подобным.

Теперь Настя — подруга Кирилла.

— А я кто?

— Скоро узнаем.

Принесли переписанное. Нам с Настей дали по экземпляру, третий получил режиссёр Юра.

Роман, уже прочитавший текст с экрана, расточался теперь в комплиментах таланту автора:

— Какой диалог! Какая естественность! Как в жизни! Блеск! Марьяна, иди сюда, автор ты наш несравненный!.. Где ты прячешься?

Нехотя Марьяна вошла, села на табуретку возле раковины. Лицо сомнамбулы. Несколько веснушек на носу. Ноль эмоций.

— Наше сокровище. Наш вундеркинд. (Это мне говорится.)

— Роман, я просила вас не называть меня вундеркиндом.

— Прости, забылся. С высоты своего возраста — исключительно с высоты… Всё, всё, больше не буду. Напишешь четвёртую к понедельнику?

— Если не сдохну, — ответила Марьяна.

Я читал. Действительно было «как в жизни»: некто Никита (это я) звонил в дверь, потом недолго разговаривал с Настей, мрачно шутил на тему «не ждали», каламбурил и, войдя в прихожую, сообщал, что обувь снимать не будет.

— У нас принцип, — сказал продюсер. — Все персонажи с именами актёров. Чтоб не запутаться.

Я не возражал, я спросил, кого мне играть.

— Играйте себя, — сказал режиссёр. — С учётом, что это конец серии. Представьте, что вы пришли смотреть квартиру. Не исключено, вы аферист.

— Не исключено? Так я аферист или нет?

— В следующей серии выяснится. Автор напишет к понедельнику.

Я понял: автор Марьяна сама не знала, кто я и зачем я пришёл. Похоже, никто не знал. Удивительно, но сейчас это никого, кроме меня, не интересовало — зачем я пришёл. Ни продюсера, ни режиссёра, ни даже Настю, которой предстояло, между прочим, дверь мне открыть и произнести многообещающее: «Вы из Анапы?»

— Допустим, к понедельнику автор напишет, но мне надо сейчас знать, аферист я или не аферист. Кого мне играть?

— Я же сказал, себя играйте.

— Так ведь я не аферист, если речь обо мне…

— Какой зануда, однако! — воскликнул продюсер.

— Это конец серии, должна быть нотка тревожная, — сказал режиссёр.

— А может, так: я — Фортинбрас?

Меня не поняли.

— Играйте афериста, — сказал продюсер.

— Инфернального афериста, — уточнил режиссёр и сделал рукой таинственный пасс.

Продюсер Буткевич объяснял мне, как маленькому:

— Ваш главный выход — в четвёртой серии. Там что-нибудь и случится, связанное с вами. А пока вы только пришли. Пришли и пришли. Конец серии.

Нет, мне не хватало определённости. Я бы предпочёл, чтобы объяснила мне автор.

— Может, вы намекнёте в самых общих чертах, что может случиться, связанное со мной, в четвёртой серии…

Автор Марьяна мне не ответила. Ответил Буткевич. Он сказал:

— Вы умрёте. И это главное.

— Так скоро? — Я был разочарован.

— Умрёте, в этой же квартире. В четвёртой серии. Не печальтесь, эта история не про вас. Так что не важно по большому счёту, аферист вы или не аферист.

Что-то было обидное в его словах. Чувствовал себя лохом. Даже не заикнулся о заработке — меня поманили, а я и примчался, как мальчик.

— А зачем?

И тут вмешалась Марьяна:

— Глупый вставной номер. Мне это не нравится, Роман. Очень не нравится. Мы же договаривались, я должна расписаться, чтобы всё само собой покатилось, умирать начнут с пятой серии. С пятой!

— Феликс хочет с четвёртой, — тихо ответил продюсер.

— Он обещал не вмешиваться до пятой!

— Он и не вмешивается, он просто хочет, чтобы первая смерть была в четвёртой. Не важно чья.

— Раньше он не говорил про четвёртую… Он говорил о пятой! Убедите его, чтобы первая смерть в пятой была.

— Марьяна, зачем же мы тогда сегодня его пригласили? — спросил режиссёр («его» — это, значит, меня: зачем меня пригласили?). — Надо было его в четвёртую пригласить… В пятой бы и угробили.

— Я никого не приглашала, это всё Роман придумал.

— Вот так: чуть что, сразу Роман, — произнёс Роман Михайлович неправдоподобно обидчивым тоном; он опустился на корточки перед Марьяной. — Мы тебя ценим и любим, а ты не знаю что говоришь, — смотрел ей в глаза снизу вверх. — В чём проблема? Нет никакой проблемы!.. Ты же написала уже, как он появляется… Теперь отдохнёшь и напишешь, как он… ну… бух на ковёр… Мы так не умеем, как ты, а у тебя гениально получится!.. Марьяночка, правда?

Он взял её руку и по-театральному поцеловал.

Автор Марьяна не шевельнулась.

— Хочешь, Юра на колени встанет?

— Нет, Рома, подожди, — Юра сказал, — давай побережём мои колени для более критической ситуации.

Замолчали. На лице Марьяны — ни тени улыбки. Стоп-кадр. Я взглянул на Настю: что это значит? Настя отрешённо глядела на сахарницу. Может, это у них было и в порядке вещей, но мне стало неловко; так или иначе разговор касался меня. Слышно было, как устанавливают софиты на лестничной площадке. Я спросил:

— Меня убьют?

— Инфаркт миокарда… — небрежно произнёс продюсер.

Он царапнул меня холодным взглядом и пробормотал в сторону:

— Вследствие спазма артерии. На фоне стенокардии.

Пришёл оператор, сказал, что пора. Все поднялись, кроме Марьяны, автора. Она одна осталась на кухне.

Ничего, ничего. Я сыграл им «инфернального афериста» — без роду без племени — неизвестно кого, неизвестно откуда. Нотка, думаю, получилась даже очень тревожной. Настя изобразила лёгкий испуг.

Только выключили камеру, Буткевич отвёл меня в сторону. Достал из бумажника пятьдесят долларов (без конверта); я взял. По тем временам это был приличный гонорар — для нашего города (и для нашей профессии). Я, конечно, предполагал возможность пятидесяти, но должен сознаться, реально рассчитывал на меньшее. Я и двадцатке был бы рад. Роман Михайлович посмотрел на меня пристально, сказал: «Вы нам понравились, не обессудьте», — и достал ещё пятьдесят — из кармана брюк.