Сергей Шхиян

Глаза шамана

Глава 1

Я не спал уже третьи сутки и чувствовал себя соответственно: в глазах разве что не плясали кровавые мальчики, и они закрывались сами собой. Маленький, невнятный аэропорт, в котором мне пришлось последние восемь часов ждать летную погоду, практически не отапливался, податься было некуда, как и раздобыть еду и чего-нибудь если не горячего, то хотя бы горячительного. Холод был такой зверский, что я промерз до мозга костей.

Даже внутри, в зале ожидания было слышно, как за окнами яростно воет ветер. Казалось, что метель не стихает, а все больше набирает силу. Низкие снежные облака летели по небу, едва не цепляясь за землю и было так сумрачно, будто наступил поздний вечер, хотя время едва перевалило за полдень. Посадочную полосу завалило снегом, и было страшно думать, сколько времени уйдет на ее расчистку.

Занять себя было нечем, оставалось бродить из угла в угол зала ожидания по заплеванному бетонному полу. Периодически ноги сами собой приносили меня к окошку справочного бюро. Там сидела женщина-диспетчер больше похожая на бесформенный тряпичный тюк, чем на представительницу лучшей половины человечества.

— Не знаю, я ничего не знаю! — на все глупые вопросы раздраженно отвечала она. — Ах, оставьте меня в покое!

Я на время отходил от фанерной будки, но когда среди десятка пассажиров возникал неизвестно откуда взявшийся слух, что какой-то пилот решил рискнуть и собирается лететь, против воли, возвращался к маленькому окошку, где получал очередную порцию негодующих восклицаний. Это был уже третий аэропорт, в котором я ждал летной погоды. Два раза мне повезло, героические вертолетчики рисковали совершить недальние перелеты, но теперь метель так разгулялась, что оставалось набраться терпения или надеяться на чудо. Однако, судя по тому, что творилось снаружи, как выл ветер, задувая в щели и вынося из помещения последние остатки тепла, как лупили по окнам снежные заряды, конца этой природной вакханалии в ближайшем времени не предвиделось.

Чтобы хоть чем-то заняться и окончательно не замерзнуть, я беспрестанно маршировал по залу ожидания, имея ориентиром всю ту же диспетчерскую будку. К ней подошел еще один неудалый путешественник, избавив меня от необходимости очередной раз задавать глупый вопрос:

— Девушка, мы скоро полетим? — как мне показалось, капризно спросил он у озверевшей от холода и нашей любознательности женщины.

Та не пошевелилась и ничего не ответила. Не дождавшись информации, он задал новый вопрос:

— А что слышно о погоде?

И это переполнило чашу ее терпения.

— Ничего не слышно! Если ты такой умный, выйди на улицу, и сам посмотри! — грубо ответила она из недр своего кокона.

— Но ведь вы должны что-то сделать! — с трогательной искренностью воскликнул пассажир. — У вас есть хотя бы комната отдыха?

— Ах, отстаньте меня со своими глупостями, — закричала она, — сколько раз можно повторять, что здесь вообще ничего нет!

— Тогда я буду жаловаться, — грустно пообещал он, — мы, в конце концов, живем не в доисторические времена, а в XXI веке!

— Ах, жалуйтесь, кому хотите, хоть, — женщина задумалась, видимо, соображая, кому кроме Господа Бога можно пожаловаться на метель и снегопад, — хоть президенту, хоть, как там его, патриарху!

— И пожалуюсь! Тогда вы узнаете! Вы обязаны предоставить мне информацию! — запальчиво, пообещал пассажир и просительно посмотрел на меня, видимо, ожидая активной поддержки своей позиции.

Я, не оправдал его надежд, и только пожал плечами. Мы вместе с ним отошли от окошка.

— Почему она такая грубая? — обиженно, спросил он. — Неужели нельзя вежливо ответить. Я что, ее чем-нибудь оскорбил?

— Нет, но она, так же как и мы мерзнет и не знает, что говорить. Боюсь, мы здесь застряли надолго, — попробовал я объяснить очевидное.

— Но ведь это ее работа! Она обязана вежливо разговаривать. В конце концов, должен же быть хоть какой-то порядок! — что называется, на чистом глазу, так, будто он оказался тут проездом из Бона в Цюрих, а не из Хлебинска в Закрутинск, пары забытых составителями карт сибирских поселков, воскликнул он.

— Да, конечно, — согласился я, с нескрываемым отвращением глядя на блаженного идиота. — Только она сама ничего не знает и погода от нее не зависит.

— Но мне нужно срочно в Одессу, — понижая голос, интимно сообщил попутчик, и с опаской оглянулся, проверяя, чтобы его кто-нибудь не услышал.

Увы, он зря скрытничал, не им ни мной здесь никто не интересовался.

— А как вы думаете, скоро будет хоть какой-нибудь самолет? — с надеждой, которая, похоже, в нем не собиралась умирать, спросил он. — Меня в Одессе ждет девушка!

Не будь так холодно, я бы непременно растрогался. Слово «девушка» он произнес с такой нежностью и теплотой, что вполне можно было представить теплый Одесский вечер, набережную и прелестное создание в легком развивающимся на морском ветерке платье, жаждущее пасть в объятие замерзающего в Восточной Сибири Ромео.

— Без понятия, — тем же сварливым, что и диспетчер голосом, ответил я, нетерпеливо переступая озябшими ногами, и собрался продолжить вынужденную прогулку.

Однако Ромео слишком долго молчал и, обрадовавшись, что нашел хоть какого-то, даже хмурого и несимпатичного собеседника, не собирался отступать.

— Но что вы думаете по этому поводу? — заступая мне дорогу и заглядывая в лицо, часто мигающими, наивно-голубыми глазами, спросил он.

Разговаривать с этим человеком мне не хотелось, в конце концов, даже у глупости должен быть предел, но он умоляюще смотрел и терпеливо ждал ответа. Самым правильным было бы предложить ему пойти куда-нибудь подальше, чем на улицу, но я сдержался и ответил почти вежливо:

— Ничего не думаю, скорее всего, нам придется ждать несколько дней, пока не кончится метель. Когда-нибудь улетим, если раньше не умрем от холода и голода.

Последние слова его немного встревожили, но, сообразив, что я шучу, он натянуто улыбнулся.

— А вы тоже летите в Одессу? — неожиданно меняя тему разговора, спросил он.

— Почему именно в Одессу? — удивился я.

— Ну, я подумал, а вдруг нам с вами по пути, — сморозил очередную глупость попутчик.

— Нет, мне нужно в Москву.

Действительно, в Москву, а потом в Саратов, мне нужно было позарез. Три дня назад я получил телеграмму, что тяжело заболела мать. Телеграмма была тревожная, от незнакомой мне женщины, с требованием срочно прилететь. Причем, если я хочу застать мать в живых, как можно быстрее. Я в одночасье собрался, и третьи сутки пытался на перекладных добраться до Красноярска, а уже оттуда лететь в столицу. Однако пока мне удалось преодолеть лишь чуть больше тысячи километров.

Из геологической экспедиции, в которой я работал, до ближнего таежного поселка мне пришлось добираться на снегоходе. Там мне повезло, ждать пришлось недолго, и до заштатного города, в котором был аэродром, я долетел на вертолете. А дальше все заколдобилось. В городке выяснилось, что местная авиакомпания обанкротилась, и последний самолет способный подняться в воздух еще осенью поставили на прикол. Пришлось «шукать долю», иначе не скажешь, на каком-то раздолбанном рабочем поезде с выбитыми стеклами и пьяными проводниками.

Очередной сибирский городок тоже оказался отрезан от «большой земли» финансовыми проблемами и сюда, где был действующий аэропорт, я доехал за хорошие деньги на рейсовом автобусе, который ломался через каждые пятьдесят километров. И теперь, перед последним рывком до краевого города, окончательно застрял в забытом богом поселке.

Между тем, мой новый знакомый после долгого раздумья, вдруг, изрек:

— Москва это большая деревня!

Я промычал нечто нечленораздельное. Его оценка столицы меня нисколько не интересовала.

— Как вы думаете, — продолжил разговор любознательный одессит, — когда кончится снег, самолет полетит?

— Надеюсь, — коротко ответил я и, обойдя его, пошел в тамбур выкурить очередную горькую сигарету.

Настырный попутчик двинулся следом:

— А снег ему не помешает?

— В каком смысле? — не понял я.

— Ну, летное поле-то в снегу, когда его еще почистят! Ведь самолет не сможет сесть, если на полосе не почистить снег!

— Да, пожалуй, — согласился я, с тоской подумав, сколько еще пройдет времени, пока здесь все приведут в порядок.

— А что вы собираетесь делать?

Первым порывом было сознаться, что удавлюсь, чтобы больше никогда его не видеть, но голубые глаза были так трогательно наивны, что я ответил:

— Попытаюсь устроиться на ночлег.

— Я уже спрашивал у диспетчера, здесь оказывается, нет даже комнаты отдыха! — негодующе сообщил он, так будто всю жизнь прожил во Франции и впервые попал в провинциальную Россию без дорог, отелей и теплых удобств.

— Сейчас узнаю у диспетчерши, может быть, кто-нибудь из местных жителей пускает к себе ночевать, — сказал я.

— Можно я с вами? — заспешил он. — Вместе нам будет веселее!

— Нет, вы лучше к диспетчеру не подходите, я ее сам спрошу!

— Почему? — удивился он.

Я мог объяснить, что от одного его вида нормального человека начинает тошнить, но, побоявшись нарваться на новый град вопросов, раздумал и, сказал обтекаемо:

— Мне кажется, вы ей не очень нравитесь.

— Странно, обычно я женщинам нравлюсь, — удивился он.

— Именно этой вы определенно не нравитесь! — твердо сказал я. — Наверное, у нее плохой вкус!

— Кажется, вы правы, она очень грубая и не интеллигентная. Я таким никогда не нравился, — признался он.

— Вот видите, поэтому лучше постойте в сторонке, чтобы ее не раздражать, — попросил я, докурил сигарету, бросил окурок в специальное мусорное ведро и вернулся в зал ожидания.

Там все было, как прежде. На узлах и потрепанных клетчатых сумках спали две закутанные до глаз тетки, рабочего обличья мужчины, скорее всего, вахтовики, сидели кружком на составленных пластмассовых стульях и пили из эмалированных кружек неизвестно где добытую водку. Я с завистью на них покосился и подошел к справочному бюро. Обидчица одессита, сердито поглядела мне в глаза, ожидая очередного вопроса о погоде, но я ничего подобного не спросил и подхалимски ей улыбнулся. Женщина подозрительно прищурилась и слегка нахмурила брови.

— У вас, здесь, наверное, летом очень красиво? — стараясь, чтобы в голосе было чувство, спросил я.

— Чего у нас? — не поняла она.

— Красиво, говорю, у вас, наверное, летом? — повторил я вопрос, «очаровательно» улыбаясь застывшими губами.

— А, да. Комаров у нас много, а так что же, ничего, жить можно, — равнодушно ответила она.

— Река-то здесь есть? — продолжил я «наводить мосты».

— Есть, только глушь у нас, нового человека не увидишь. Только местные, да старатели. А мужик у меня хороший, не злой и пьет мало, — видимо, на всякий случай, предупредила она.

Наш разговор делался если и неинтересным, то содержательным.

— У вас здесь что, город или поселок? — продолжил выспрашивать я, исподволь подбираясь к интересующему жилищному вопросу.

— А вон тот, блажной, с тобой или как? — спросила она, осуждающе посмотрев в сторону одессита, нетерпеливо маячившего в нескольких шагах от будки.

— Нет, я лечу в Москву, а он в Одессу. Я его знать не знаю! — не хуже апостола Петра открестился я от умильно глядящего на нас «любимца женщин».

— А, — протянула она, видимо, сама не зная, что бы еще спросить, — Одесса теперь у нас или где?

— На Украине.

— Да? А у меня мать хохлушка, — почему-то обрадовалась она.

— Тогда понятно, отчего у вас такие красивые глаза, — не долго думая, ввернул я комплимент.

Глаза у диспетчершы, если приглядеться, действительно были красивые: темные, грустные, с томной ленью и какой-то внутренней женской нежностью.

— Ну, уж, вы тоже скажете, красивые! Глаза как глаза, — кокетливо ответила она, разом превращаясь из замерзшей тетки, в приятную молодую женщину.

— Очень красивые, — искренне уверил я, в свою очередь, превращаясь из надоедливого пассажира в интересного, галантного мужчину.

Она подумала, что ответить, даже сморщила носик, но, видно, не нашла подходящих слов.

— Тихи и прекрасны, как украинская ночь, — договорил я, с удовольствием глядя на преобразившуюся женщину.

— Сегодня точно не улетите, — неожиданно сказала она, явно смутившись от комплимента.

— Знаю, куда лететь в такую погоду! Может быть, завтра метель все-таки кончится.

— Навряд ли, у нас как заметет, так мало дня на три.

— Мне срочно лететь нужно, — не выдержав, пожаловался я, — мать тяжело заболела.

— Сам-то откуда будешь?

— Вообще-то москвич, но работаю в Сибири, а мать живет в Саратове.

— Геолог что ли?

— Вроде того.

— Далеко тебя занесло. Не скучно в глуши-то?

— Ничего, уже привык, даже нравится.

— Женатый? — задала она самый главный женский вопрос.

— Был, теперь нет.

— За пьянку баба выгнала или гулял? — осуждающе посмотрев, задала она типичный женский вопрос.

— Нет, не выгнала, жена погибла во время теракта.

— Ох, ты, горе-то, какое! Молодая была?

— Молодая.

— Дети есть?

— Не успели… Как раз ждали…

Женщина сокрушенно покачала головой:

— Горе-то какое! И что людям неймется, живи себе и живи, нет, сами помереть готовы, и других сгубить. У нас здесь тоже свои теракчики есть, как нажрутся… Ни себе жить не дают, ни людям!

Мы помолчали. Я покосился на попутчика. Одессит смотрел на меня умильными глазами. Казалось, что он от нетерпения даже сучит ногами, видимо, так ему хотелось подойти и спросить, не прилетит ли тотчас самолет. Я опять проникновенно улыбнулся диспетчерше.

— Поди, замерз? — деликатно, перешла она на другую тему.

— Есть немного, — мужественно признался я.

— Студено у нас, сколько начальнику говорим, отремонтируй окна и новую печку поставь, да ему все с гуся вода.

— Действительно, у вас тут не Ташкент. Как вы сами-то выдерживаете в таком холоде?

— Мы привыкшие, да и куда денешься? Другой работы нет, вот и терплю.

— А переночевать у вас тут негде? Может быть, кто-нибудь на постой пускает? Я заплачу.

— На поселке? — спросила она.

— Не знаю, я же тут первый раз.

— Не, на поселке проезжих, не пускают. Я бы сама тебя приютила, да мужик у меня люто ревнивый, еще прибьет. А до поселка, не зная дороги, по такому снегу не дойдешь. Вот если тебе к бабке Панке попроситься. У ей переночевать можно, — она задумалась, вероятно, представляя неведомую мне бабку и что-то решив, отрицательно покачала головой. — У ей, конечно, можно, только боязно, она нечистая.

— В каком смысле, — не понял я, — грязнуля что ли?

— А? Нет, так про нее не скажешь, аккуратная старуха, хозяйственная. Корову держит и за собой следит. Только люди говорят, что с нечистым знается, — равнодушно, как о самом обыденном явлении сказала она.

— С каким нечистым? С чертом что ли? — без тени улыбки, уточнил я.

— Кто его знает, черт ли он или его как-то по-другому зовут, нечистый он и есть нечистый. Одним словом, нечистая сила. А сама Панка ничего, аккуратная старуха, хозяйственная, а корова у нее зовется Зорька, — по провинциальной привычке повторять все по несколько раз, опять сказала она.

Уточнять ее представления о чертовщине было слишком холодно, и я сразу же перешел к деловой части:

— А она далеко живет?

— Кто живет, бабка Панка, что ли? — уже потеряв нить разговора, уточнила дочь украинки.

— Ну, да, Панка, Планка или как там ее, — подтвердил я, стараясь не раздражаться бабьей бестолковостью.

— Нет, она тут у леса, от всех на отшибе. Только у нее боязно. Люди про Панку всякое болтают. Один проезжий, еще в прошлом годе, осенью, ждал борта, ну, вроде как ты сейчас, пошел к ней ночевать, и пропал. До сих пор о нем ни слуху, ни духу.

— То есть как это? — не понял я. — Может быть, он улетел…

— Какой там улетел, оставил вещи в камере хранения, — она кивнула на железные ячейки стоящие вдоль пустой стены, — да и сгинул.

— Как сгинул? — рассеяно переспросил я. — Оставил вещи и пропал?

— Ага, ушел к бабке и не вернулся. Потом участковый забрал его чемодан, а куда дел я не знаю.

— Убила она его что ли? — задал я глупый, но созвучный разговору, вопрос.

— Кто его знает, может, убила, а может, заколдовала. Только был человек, и нет. Его так и не нашли, а Панка сказала, что в и глаза его не видела. Майор Эдуард Леонидович, он у нас тут главный в милиции, сам его искал и нас всех, всю смену расспрашивал, а Панку прищучить не смог. Отступился.

Диспетчер скорбно вздохнула и замолчала, явно ожидая моего удивления или хотя бы вопроса, чтобы рассказать во всех подробностях леденящую душу историю, но я ничего не спросил. Разбираться в деталях и слухах мне было неинтересно, и очень хотелось, наконец, попасть в тепло. Потому я самоуверенно, заявил:

— Я нечистого не боюсь.

— Ну, коли ты такой храбрый, попытайся, может и переночуешь. Ночью-то здесь совсем колотун будет.

— А как ее найти?

— Так чего ее искать, как выйдешь с порта у леса избу и увидишь. А Панке скажи, мол, Верка Фролова прислала, она меня ничего, не обижает.

— Спасибо тебе Вера, так я пойду, может и правда пустит, а то уже третий день без сна.

— Сходи, сходи, только креститься не забывай. Панка хоть и не любит когда на нее крестятся, но стерпит. Ты, как только она отвернется, сразу крестись. Нечистый крестного знамения не уважает. Крест ему последнее дело.

Было понятно, что, разговорившись, Вера не скоро остановится, потому я взял беседу в свои руки и, закруглил разглагольствования:

— Понятно, как же без креста! Без креста последнее дело!

Затем еще раз, душевно поблагодарив милую женщину, я торопливо направился к выходу. Одессит бросился вслед за мной. Догнал он меня в дверях и спросил, укоризненно заглядывая в глаза:

— Ну что же вы так долго, узнали, где переночевать?

— Да, только место очень сомнительное, — зловещим голосом, предупредил я.

— Это как так? — встревожился он.

— Ночевать пускает только местная Баба-Яга.

— Что значит… Вы что, шутите? — недоверчиво, спросил он.

— Какие еще шутки, остановиться можно только у местной ведьмы. До поселка отсюда далеко и там нет гостиницы. Так что выбирать не из чего. Хотите, идите со мной, нет — возвращайтесь…

— Я пойду с вами, — торопливо сказал он.

Мы вышли на улицу, и тотчас мне лицо залепило снегом. Ветер был почти ураганный и снег не падал, а проносился параллельно земле.

Лепило так, что глаза и нос сразу же запорошило и пришлось поднять воротник. Видимость была, как говорится в таких случаях, нулевая. Ни леса, но дома бабки Панки я разглядеть не смог.

— А это не опасно? — начал перекрикивать метель попутчик, предусмотрительно, прячась от ветра за моим плечом. — Я не боюсь, я знаю, это все предрассудки, но как-то, неожиданно — Баба-Яга!

— У вас есть право выбора, можете остаться, — ответил я, прикрывая перчаткой лицо, и пошел «по азимуту», прочь от аэропорта.

— А вы как думаете?.. — догоняя меня и задыхаясь от ветра, крикнул попутчик в спину.

— Я не думаю, я иду, — ответил я, но он не услышал, и молча пошел следом. Ветер был встречный и с такой силой задувал в рот и нос, так что говорить было невозможно. Какое-то время одессит молчал, потом не выдержал и, обогнав меня, закричал: