— А меня, — начал он и замолчал. Собственное имя никак не давалось губам. — Меня зовут, — он начал вспоминать и не вспомнил. — Я не знаю, как меня зовут, — сказал он убитым голосом.

— Ну, ты даешь! — засмеялся Крючков, — это что, как в дурдоме? Аминазин?

— Амнезия, — поправил старик, — вы, что, совсем ничего не помните, даже кто вы?

— Нет, ничего. Погодите, у меня, наверное, были документы?

— Этого я, к сожалению, не знаю, нужно спросить у доктора. А вы пока лучше поспите, а то выглядите вы не совсем хорошо.

Как может выглядеть человек в его положении, можно было только предположить. Он делать этого не стал, закрыл глаза и начал вспоминать, кто он, собственно, такой. Однако вспомнить можно только то, что было, у него же никаких мыслей на собственный счет попросту не оказалось. Будто там, за этой кроватью, за этой палатой, было пустое пространство. Он пытался вспомнить хоть что-то знакомое, имена, лица людей, которые могли подсказать путь в прошлое, но вместо всего этого в глазах начали вспыхивать яркие точки, потом они исчезли, и остался только покой глубокого сна.

Он спал до позднего утра следующего дня, и пробудился только тогда, когда в палате началось активное движение.

— Доктор, — просил давешний старичок Александр Сергеевич, — разрешите Светочке зайти хоть на минуту!

— Никак нельзя, голубчик, карантин для того и вводят, чтобы не было опасности заражения. Мне ли вам это объяснять.

— Она халат наденет и повязку на лицо, право, нам очень нужно поговорить! Зря я бы не стал вас просить, нам нужно непременно увидеться!

— Сегодня никак не получится, должно начальство приехать. Разве что завтра, — скрывая недовольство, отказал доктор. — Надеюсь, за один день ничего плохого не произойдет.

— Как знать, — сказал Александр Сергеевич упавшим голосом.

— Ну, а вы как голубчик, — наклонившись над его кроватью, поинтересовался врач, явно стараясь прекратить неприятный разговор со стариком.

Он открыл глаза и посмотрел на краснощекого парня с аккуратно подстриженными усами и бородкой, в старинном пенсне на носу. Врач, явно косил то ли под земского врача, то ли под писателя Чехова.

— Спасибо, лучше, — ответил он. — Доктор вы не знаете кто я?

Вопрос был, прямо сказать, на засыпку. Врач удивился, снял с переносицы декоративное пенсне, повертел его в пальцах и, видимо, не решив, что с ним дальше делать, машинально сунул в верхний карман халата.

— В каком смысле? — не очень вразумительно переспросил он.

— Я забыл свое имя. Со мной были какие-нибудь документы?

— Насколько я знаю, нет. А вы что, сами не помните, как вас зовут?

— Я ничего не помню. Вернее помню только то, что было, после того, как я вчера проснулся.

— А что было вчера? — опять не по делу спросил врач.

— Вы приходили и стучали ногами.

— Да, да, конечно. Вероятно, вы правы, нужно в больнице ходить в тапочках. Значит, больше ничего не помните?

— Ничего.

— Может быть, участковый что-нибудь знает. Хотя тоже вряд ли. Он говорил, что вас подобрали без сознания.

— У меня серьезная травма?

— Не так чтобы очень, — не очень уверено сказал доктор, — однако вам нужно подлечиться.

— А что со мной?

— Голову вам, голубчик разбили чем-то тупым и тяжелым. Оттуда всякие производные, вроде гематом и сотрясения мозга.

— Трещина черепа есть? — продолжил допрос больной.

— Чего не знаю, того не знаю. У нас маленькая больница с самым простым оборудованием. Нет даже рентгеновского аппарата. Вас нужно было отправить в область, а то и в Москву, но я не рискнул. Вы были совсем плохи.

Врач говорил короткими фразами, задумчиво пощипывая бородку.

Больной слушал, и внимательно его рассматривал. На вид доктору было значительно меньше тридцати лет, даже бородка и усы не прибавляли ему солидности.

— Вы пока лечитесь, больше спите и вообще, — сказал он, покрутив для убедительности в воздухе рукой. — А когда начнете поправляться, займемся вашей памятью. Для современной медицины амнезия не вопрос.

— Вы думаете? — с надеждой спросил он. — Но я ведь совсем ничего не помню. Вообще ничего!

— Но говорить-то вы можете, значит и остальное восстановится. Такое случается, я читал.

Видимо не зная, что еще сказать врач заспешил, вновь водрузил на нос пенсне и, осмотрев сквозь его стекла свои владения, вышел из палаты.

— Дима хороший мальчик, — сказал Александр Сергеевич, — очень старательный и целеустремленный. Он вам непременно поможет.

— Дима это врач? — уточнил безымянный больной.

— Да, он наш местный. После мединститута вернулся к родителям. Я его знаю с рождения.

В палату, широко распахнув дверь, вошла полная женщина в белом несвежем халате.

— Крючков, — с порога обратилась она к рыжему, — подложи жмурику судно.

Договорить она не успела, замолчала на полуслове, заметив, что «жмурик» смотрит на нее вполне осмысленным взглядом.

— Очухался, милый? — спросила она его совсем другим, вполне человеческим голосом. — Вот и хорошо. Крючков, чего ты стоишь как вкопанный!

— Не нужно мне судно, — сказал безымянный, хотя оно ему было очень нужно, — я сам встану.

— Ты, что! Как можно, — сердобольно запричитала сестра, — тебе надо лежать, вон ты бедолага какой ранетый!

Однако он не послушался и, вцепившись пальцами в железные края кровати, почти теряя сознание от боли в голове, подтянулся и сел. В глазах все плыло, включая подскочившего к нему Крючкова и остолбенело глядевшую на такое безобразие медсестру. Осторожно, стараясь зря не тревожить боль, он опустил с постели слабые, ватные ноги и сел, нелепо покачиваясь.

— Не вставайте, вам нужно лежать, это опасно, — суетливо проговорил Александр Сергеевич, сам, для чего-то садясь на постели.

Безымянный не слушая зыбкие в больном мозгу голоса, ухватился за спинку кровати и, подтянувшись, поднялся на ноги.

— Крючков, орясина бестолковая, помоги человеку, — закричала сестра, отступая перед покачивающимся телом. — Ну, до чего, вы все мужики дурные!

Рыжий Крючков, видимо, привыкший безропотно выполнять женские команды, не посмел ослушаться и бросился помогать. Безымянный уже готов был потерять сознание и опуститься на пол, но, получив поддержку, устоял и сделал свой первый шаг в новой жизни.

— Ты, Петровна, не сомневайся, я помогу, — пообещал медсестре Крючков. — Чего мужику на судно ходить. Может ему это делать перед людями зазорно.

Безымянному в этот момент было все равно, что о нем думают люди, он преодолевал себя и упорно шел, заваливаясь вперед, почти теряя сознание 6 т боли и слабости. Однако как ни парадоксально, именно движение и цель, даже такая пустячная как туалет, помогли ему сосредоточиться и почувствовать себя увереннее. Туман в глазах начал рассеиваться, и он стал реагировать на окружающее.

— Не дрейфь, земляк, — подбадривал его Крючков, крепко держа за талию, — как-нибудь прорвемся. Мне сегодня Людка бутылку принесет, так я тебя не обижу, налью. Видать мужик ты крепкий с характером!

Больничный туалет оказался пристойно чистый, даже с небольшим зеркалом для бритья над умывальником. К нему безымянный и проковылял в первую очередь, надеялся, что вид собственного лица пробудит память. Однако из мутного, плохо промытого стекла на него смотрел незнакомый человек с забинтованной головой и съехавшими со лба к щекам синяками. Синяки уже начали рассасываться, и от того лицо было разноцветным, сине-желтым и показалось ему очень некрасивым.

— Ну, что узнал? — поинтересовался небритый Крючков, возникая в зеркале, за его спиной.

— Нет, — коротко ответил безымянный, разом теряя к своему отражению интерес. — Такое чувство, что я себя в первый раз вижу.

— Ну, ты даешь! Сам себя не помнишь! — восхитился рыжий. — Видать крепко тебя приложили.

Насколько крепко его «приложили», рассказал в этот же день местный участковый, младший лейтенант Медведкин, здоровенный, под два метра роста, парень. Он пришел снимать показания с потерпевшего по возбужденному уголовному делу. Участковый был хорошо знакомым со всеми больными и допрашивал беспамятного в присутствии всей честной компании, включая любопытствующую медсестру Петровну.

Впрочем, долго их разговор не продлился, рассказ пострадавшего был лаконично короток. Сам милиционер знал об этом деле значительно больше и, явно наслаждаясь собственной значительностью, рассказал жадным до криминальных историй слушателям все, что ему было известно:

— Парнишка тебя нашел, Суханов, — сообщил он пострадавшему и пояснил землякам, — Суханов Генка, Витьки Суханова сын, тот, что в прошлом году с яблони упал и поломал руку. Генка на велике ехал от бабки…

Рассказывать младший лейтенант не умел, все время вяз в незначительных подробностях. Тем более что и говорить ему не давали слушатели, все время перебивали вопросами:

— Это от которой бабки Генка Суханов ехал, от Марьи, что ли? — уточнила медсестра.

— Нет, не Марьи, а от Зинкиной матери, я не знаю, как ее зовут. Ну, той, что в Лужках живет.

— Баба Даша? — подсказал Крючков.

— Эта, какая Даша, — вдруг заинтересовался четвертый пациент, на которого до этого времени никто не обращал внимания. Он лежал в углу с ногой на растяжке и ни с кем не разговаривал. — Та, что, семечками торгует?

— Дальше рассказывай, — потребовал безымянный, — где он меня нашел?

— Так, я и говорю, ехал, значит, Генка на велике от своей второй бабки, — участковый замолчал, видимо, пытаясь снова не сбиться на бабку, от которой ехал парнишка Суханов, сумел взять себя в руки и твердо завершил рассказ, — смотрит, а ты там лежишь.

— Ну?!

— Лежишь, ты, значит, как бы, весь в крови. Он понятное дело испугался и подумал, что ты, как бы, на смерть убитый. Генка он парнишка молодой, так что, очень испугался. Сколько ему годов-то будет? Генке-то? — спросил милиционер у слушателей.

— В восьмой осенью пойдет, — ответил за всех Александр Сергеевич. — Лет тринадцать-четырнадцать.

— Дальше! — нетерпеливо потребовал безымянный.

— Что, дальше-то? Дальше, понятное дело, что. Значит, испугался Генка. Думал ты, как бы, убитый, а пацаны покойников боятся. Я когда сам был маленьким, один раз увидел… — опять сбился с темы милиционер.

— Дальше-то что, ты можешь говорить не отвлекаясь?

— Что, дальше? Да ничего. Сел он, значит, на свой велик, и поехал на поселок прямо ко мне. А я у себя в кабинете сидел. Сижу себе, делами занимаюсь. Ты знаешь, сколько у нас в милиции делов-то! То-то! Одной писанины! Мало не покажется!

— Дальше-то, что, было? — не вытерпел теперь уже учитель. — Ты Василий, не отвлекайся. Знаешь, почему у тебя по всем предметам тройки были?

— Вы, Александр Сергеевич, меня не перебивайте. Я не у вас на уроке. Всю школу зря ко мне цеплялись!.. Забегает, значит, ко мне Генка, глаза во, и кричит: «дядь Вась, в лесу убитый лежит». Ну, мы с Виталькой и поехали. А там ты, весь в крови. Нам все сиденье изгваздал. Грязный как не знаю кто. Тебя ж закопали, а ты откопался и выполз.

— Кто закопал?

— А я знаю? Видать, кто убивал, тот, стало быть, и закопал. Я по следам как ты полз, пошел, а там, как бы, могила. Только, видать, мелко закопали, вот ты и выполз.

— В лесу копать последнее дело, — опять вмешался в разговор молчаливый сосед на растяжке, — там без топора много не накопаешь, кругом корни. А у них, поди, и лопаты-то хорошей не было.

— Точно, — подтвердил участковый, — лопата у них была пустяшная, складная и ту поломали. Она там в кустах валялась…

— Документы у меня с собой были? — нетерпеливо спросил безымянный.

— Нет, какие там документы, ты же только, как бы, в одних штанах и рубахе был, даже без ботинок.

— Но, что-то у меня с собой было?

Вопрос получился, как бы, с подвохом. Участковый подозрительно посмотрел в глаза пострадавшему, и что-то спешно решив для себя, глубоко вздохнул:

— Денег немного в заднем кармане, — неохотно сказал он и отвернулся к окну.

— Сколько?

Участковый ответил не сразу, видно было, как в нем борются алчность и еще что-то, вполне возможно, честность и благородство. Что победило неизвестно, но сумму он, запнувшись, назвал:

— Три штуки. Они у меня в сейфе лежат приобщенные к делу. Я тебе потом занесу.

— Рублей?

— Что рублей?

— Три тысячи рублей или долларов?

Младший лейтенант ответил не сразу, опять какое-то время думал и, несколько раз обреченно вздохнув, театральным шепотом, уточнил:

— Американских долларов.

Эффект удался, в палате наступила тишина. Для поселка это были большие деньги.

Глава 3

Утром Безымянный проснулся первым в палате и сразу же сел на кровати. Летний день уже начинался, и марлевая занавеска на казенном окне розовела от солнца. Голова болела, но это не шло, ни в какое сравнение с тем, что он испытывал вчера. Силы постепенно возвращались, и ему, держась за спинку кровати, удалось без особых усилий встать. Пока никто не видит, он, утвердившись на ногах и не заботясь о том, как выглядит со стороны, заковылял к дверям и вышел в коридор.

В туалете, как и давеча он первым делом подошел к зеркалу и добрых пять минут вглядывался в свое отражение. Теперь лицо уже не казалось таким чужим как вчера. Впрочем, внешние вид оставался по-прежнему неказистый: желто-зеленые круги под глазами и неопрятная недельная щетина на щеках.

— Интересно, кому я так помешал, что меня пытались убить и похоронить? — подумал он. — Вид у меня совсем не бандитский, — констатировал он, окончив исследование собственной личности. — Может быть, я какой-нибудь бандит или олигарх?

— Ну, как ты, Федя? — спросил Крючков, появляясь в туалете.

— Почему именно Федя? — удивился он. — Ты знаешь, как меня зовут?

— Надо же тебя как-то называть, а Федя тебе больше всего подходит.

— Не уверен, — ответил он, еще раз оценивающе заглянув в зеркало, — топонимика дело тонкое.

— Чего тонкое? — не понял рыжий.

— Топонимика, ономастика, это такая наука по изучению имен.

— Ну, ты, Федя, даешь, — восхитился Крючков, — своего имени не помнишь, а всякую муть знаешь!

Больные уже просыпались, и в больнице начинался обычный день. В девять часов пришла медсестра Петровна и позвала новоявленного Федю на перевязку.

— Заживает на тебе как на собаке, — удовлетворенно сказала она, немилосердно отодрав от раны присохшие бинты, — голова-то болит?

— Болит немного, — признался он.

— На тебе таблетку аспирина, — сердобольно сказала Петровна, — он от всего помогает.

Помог ли ему аспирин или что-то другое, но самочувствие недавнего «жмурика» делалось все лучше и лучше. Дело у него явно шло на поправку.

Во время ежедневного обхода врача, повторилась вчерашняя сцена между старичком соседом и доктором. Опять Александр Сергеевич просил доктора Диму разрешить внучке свидание и вновь тот, нашел отговорку, и посещение не разрешил.

— Почему он не пускает к старику внучку? — спросил Федя у Крючкова, когда Александр Сергеевич отправился на перевязку.

— Нету его внучки, — вместо рыжего ответил молчаливый больной со сломанной ногой. — Старику башку проломили, а девка пропала.

— Как это пропала? — удивился он. — Уехала что ли?

— Кто ее знает, может уехала, а может и похитили. В наше время все возможно. Совсем с этой демократией народ испаскудился. Раньше хоть какой-никакой порядок был, а теперь… Сталина на них нет, тот бы сразу порядок навел.

— Ты, Никита, говори, да не заговаривайся! То молчал, молчал, а теперь разболтался, — перебил его Крючков. — Длинный язык до добра не доведет!

— А чего мне бояться? Мы уже пуганные! — сразу сбавляя тон, смутился Никита. — Чего я такого сказал!

— Вот-вот, пуганный ты наш, одну ногу тебе поломали, а вторую и совсем выдерут. Ты, Федя, его не слушай, Никита известный балабол!

Молчаливый «балабол» закрыл глаза и сделал вид, что спит. Разговор прервался, новоявленный «Федя», заинтересовался накалом страстей в заштатном поселке, но докапываться до сути не стал, сделал вид что устал и лег на свою жесткую койку с тощим тюфяком.

— Болтай, больше, трепло, — зашипел на соседа Крючков, когда решил, что Федор заснул. — Кто его знает, может он и не больной вовсе, а Быком к Сергеичу подосланный. Ишь, какой он шустрый, вчера еще помирал, а сегодня уже любопытствует!

— Да что я такого сказал? — испугался поклонник социализма. — Может Светка и вправду, куда сама уехала.

— Ага, взяла, да и уехала! Деду голову проломили, а она поперлась в Москву за песнями! Знаешь, как она его любит?! Он же ей за место обеих родителев. Точно тебе говорю, ее по Пашкину наказу прибрали.

— На кой ляд она Пашке Быку сдалась?

— Кто его знает, может у него к ней любовь. Девка Светка смачная, недотрога, вот он и польстился на свеженькое. Опять же, у старика вон какие дом и участок, а Пашка жмот и беспредельщик. Так что ты зря в это дело не лезь, неизвестно, как оно еще обернется!

Больше разговора на тему старика и его внучки не возникло, но и то, что он услышал, зацепило за больное место. Стало жалко беззащитного пожилого человека. Он сейчас сам был, слаб и беспомощен, и мог понять чужое бессилие.

Участковый с деньгами в этот день так и не появился, что также не вселяло оптимизма. Это заметил не только он.

— Может, что и отдаст, — прокомментировал Крючков, после того, как расслабился после принесенной женой Людкой бутылки, которую, несмотря на обещание поделиться с земляком и Федей, выпил втихую один, — Васька он, парень-то, ничего, вот до него участковым был Потапов, тот бы точно не отдал. Помнишь, Никита, Потапова? — спросил он углового.

— Помню, — ответил тот, — гад был, каких мало. Вечная ему, как говорится, память. А Васька, может и отдать, это как ему на ум придет. Чего с ними сделаешь, власть она и есть власть.

Следующий день оказался точно таким же, как предыдущий. Время в больнице тянулось томительно медленно. Книг соседи по палате не читали, телевизора здесь не было, и они не могли придумать, чем себя занять. Соседи всю энергию тратили на то, что обсуждали своих знакомых по поселку и мечтали, где бы раздобыть выпивку. Федор, чтобы не слушать не интересных ему разговоров, сколько позволяли силы, ходил по двору больницы, засаженному полудикими яблонями без признаков плодов. Их пациенты съели зелеными еще в начале лета.

Он напрасно пытался вспомнить хоть что-то из своей прежней жизни, но чем больше старался, тем хуже получалось. В голове было совершенно пусто, так будто он только вчера родился. Что делать после выхода из больницы он не знал. Без документов и поддержки, ему оставалось идти в бомжи. Небольшая надежда была только на деньги, которые все нес участковый. На них можно было купить одежду и липовый паспорт.

Вечером, когда соседи заснули, они разговорились с учителем. Александр Сергеевич тихо, стараясь не досаждать окружающим, страдал без внучки. Он каждый раз во время обхода мучил врача Диму просьбами пустить ее в больницу, но смирялся, принимая его неискусные отговорки. Федор (он уже начал привыкать к новому имени) стал подозревать, что старик о чем-то догадывается, и чтобы ни оказаться в своем беспомощном состоянии один на один с не решаемой проблемой, предпочитает спасаться от правды придуманными доктором карантинами и проверками.