— Пусть Пергамий отправляется в Рим, — распорядилась Верина. — Ты, высокородный Феофилакт, поедешь вместе с ним. Сделайте все возможное, чтобы склонить римлян к союзу с Василиском против Зинона, а имени Тудора даже не упоминайте.

Феофилакт отнесся к этому поручению императрицы с философским спокойствием. Во-первых, оно было разумным, а во-вторых, позволило комиту свиты избежать опалы, ибо божественный Василиск уже не скрывал своей антипатии к преданному стороннику своей сестры. К тому же Феофилакт устал от бесконечных интриг и переворотов и очень надеялся обрести душевное равновесие в благословенном Риме.

И, надо сказать, поначалу его надежды оправдались. Высокородный Пергамий оказался очень интересным собеседником и идеальным товарищем по нелегкому путешествию. Византийское посольство счастливо избежало всех неприятностей, подстерегающих в дороге мирных обывателей, не склонных к приключениям. Ни разбойники, ни варвары не рискнули потревожить обоз, сопровождаемый довольно многочисленной охраной. Ректоры Фракии, Македонии и Далмации выказали посланцам божественного Василиска лестное внимание и без споров снабдили их всем необходимым. Что само по себе было хорошим знаком. Во всяком случае, на эти провинции империи Василиск мог положиться в случае полномасштабной войны с исаврийцем Зиноном.

Что же касается Рима, то Вечный Город встретил высокородных Пергамия и Феофилакта лучезарной улыбкой сиятельного Ореста. Префект Италии с гордостью показал тестю подросшего сына и заверил послов в своей лояльности по отношению к божественному Василиску. Если верить красноречивому Оресту, то Рим сейчас находился на вершине своего могущества, а некогда беспокойные варвары ныне смирно сидели в своих столицах, не в силах помешать расцвету грозной империи. Пергамий, уставший от долгого путешествия, размяк в горячих объятиях могущественного зятя и, увы, не смог критически оценить обстановку, сложившуюся в Риме. Однако Феофилакт, человек трезвомыслящий и не склонный доверять людям на слово, прежде чем окончательно растаять в лучах славы сиятельного Ореста, решил навестить своего старого знакомого Дидия, дабы получить более точное представление о соотношении сил в Риме.

Дидий, несмотря на одолевающие его в последнее время хвори, принял старого друга с распростертыми объятиями. От него Феофилакт узнал все подробности страшных событий, разразившихся в окрестностях Вечного Города два года тому назад. Божественный Антемий и его внук были убиты в результате заговоpa, организованного Орестом, и их страшная гибель посеяла смуту во многих нестойких сердцах.

— Божественного Олибрия у нас иначе как приговоренным не зовут, — вздохнул Дидий, сильно похудевший за последние годы. — Он трижды чудом избежал смерти, но в четвертый раз удача может отвернуться от него. Весь Рим с ужасом следит за этим поединком между императором и патрикием, между христианским епископом и язычником, между сыном Литория и сыном Ратмира. Ибо сиятельный Марк объявил войну всем троим. Точнее, врагов изначально у него было больше, но многие уже пали в этой неравной борьбе.

— Для кого неравной? — насторожился Феофилакт.

— Так ведь человек не способен устоять против демона, комит, ты уж поверь моему опыту. Сиятельный Афраний стал первой жертвой потусторонних сил, но отнюдь не последней.

Феофилакт с изумлением посмотрел на Дидия. Бывший комит финансов, ныне ставший частным лицом, расслабленно лежал у заставленного яствами стола, но практически ничего не ел. Зато много пил и много говорил. Вот только его речи казались византийцу бессвязными. При чем здесь, спрашивается, демоны, если речь идет о людях? И кто он такой, этот патрикий Марк, чтобы бросать вызов могущественным людям, способным раздавить его одним мановением руки?

— Если бы могли раздавить, то давно уже раздавили бы, — криво усмехнулся Дидий. — Вот и Аппий не даст соврать.

С Аппием Феофилакт познакомился только сегодня, и большого впечатления этот седой как лунь человек с трясущейся головой на комита свиты не произвел. Сначала он принял его за обычного клиента высокородного Дидия, пришедшего к патрону за поддержкой, но крупно ошибся на его счет. Если верить хозяину, то перед Феофилактом сидел один самых знатных и влиятельных патрикиев Рима, более того — сенатор. И теперь этот, с позволения сказать, сенатор понес такую чушь, от которой у Феофилакта волосы встали дыбом.

— Два дня назад сиятельный Марк выступал в Сенате, но никто из присутствующих даже пальцем не пошевелил, чтобы его задержать.

— Но почему? — ошарашенно спросил Феофилакт. — Он ведь враг императора!

— Какого императора? — пристально и строго глянул на гостя хозяин. — Олибрия или Глицерия?

Феофилакту вдруг пришло в голову, что он разговаривает с сумасшедшими. Ни о каком императоре Глицерин он и слыхом не слыхивал. Более того, не далее как сегодня утром сиятельный Орест заверил византийских послов, что божественный Олибрий примет их через два дня.

— Олибрий умрет сегодня ночью, — мрачно изрек сенатор Аппий. — Так сказал сиятельный Марк.

— Это заговор? — насторожился Феофилакт. — Его убьют?

— Нет, — покачал трясущейся головой Аппий. — Он умрет сам. И тогда божественный Глицерий явит Риму свой грозный лик.

— Это тоже Марк сказал?

— Да, — кивнул Аппий.

— А от чего умрет Олибрий? От яда?

— Он умрет от раскаяния, — произнес торжественно Аппий, явно кому-то подражая. — Его больная совесть не выдержит мук.

И в Риме, и в Константинополе на протяжении многих столетий правили далеко не ангелы. Немногие умирали естественной смертью. Но ни один из императоров не умер от раскаяния, несмотря на чудовищные преступления, ими совершенные, так с какой же стати божественный Олибрий вдруг станет открывать сей скорбный список? Феофилакт знал Олибрия еще в ту пору, когда тот был константинопольским патрикием. Законченным мерзавцем комит его назвать не рискнул бы, но и человеком редких душевных качеств тоже. Так с какой же стати этот прожженный циник, охотник за властью и деньгами, привыкший спокойно взирать на кровавые драмы у императорского трона, вдруг ни с того ни с сего наложит на себя руки.

— А как же призрак? — спросил у византийского посла тихим бесцветным голосом сенатор Аппий.

— Какой еще призрак? — вскипел Феофилакт.

— Несчастный сенатор Скрибоний, убитый вместе с божественным Антемием, уже не раз являлся Олибрию в ночную пору, — охотно пояснил гостю Дидий. — Страшный, со всклоченными волосами, в окровавленной тунике и адским огнем в выпученных глазах.

— Ты так описываешь этого призрака, словно видел его только вчера, — недоверчиво усмехнулся Феофилакт.

— Видел, — неохотно подтвердил бывший комит финансов. — Он прошел по атриуму из конца в конец, повергнув на пол несчастного Паулина и полдюжины моих слуг. Я сам был близок к обмороку, высокородный Феофилакт, и сохранил сознание только чудом.

— От него веяло могилой, — дополнил рассказ хозяина своими собственными впечатлениями Аппий.

— Ты тоже его видел, сенатор? — удивился византиец.

— Его видели многие, — пожал плечами Дидий. — И многие слышали его слова. В том числе и я.

— И что сказал призрак?

— «Он умрет» — это Скрибоний произнес вон там, у пальмы, и зловеще захохотал, — печально вздохнул Дидий.

— Призрак всегда так говорит, — согласился с хозяином Аппий. — Иные считают, что его слова относятся к сиятельному Оресту, другие — к божественному Олибрию. Но есть и такие, которые указывают пальцем на Викентия Медиоланского и прочат ему участь епископа Амвросия, сиятельного Афрания и многих других людей.

— А что случилось с монсеньором Амвросием?

— Он умер в тот же день, когда предал анафеме сиятельного Марка, а его тело так и не было предано земле.

— Но почему? — поразился Феофилакт.

— Оно исчезло из храма, который охраняли две сотни вагилов, — охотно пояснил Дидий. — Эти несчастные утверждают, что тело епископа унес демон, вырвавшийся из-под земли в ореоле огня.

Все, услышанное Феофилактом в доме Дидия, могло быть бредом либо пьяных, либо больных людей. Но уж очень складным был этот бред. Дидий и Аппий настолько удачно дополняли друг друга, что комит свиты заподозрил их в сговоре. Вот только цели этого сговора он понять не мог. Зачем почтенным римским патрикиям морочить голову послу божественного Василиска? На шутников его нынешние собеседники мало походили. Достаточно было взглянуть на трясущуюся голову сенатора и на ходившие ходуном руки Дидия, чтобы понять, как много эти люди пережили за два последних года и как тяжело им вспоминать страшные подробности убийства несчастного Антемия. Тем не менее они их вспоминали. И наверное, не для того, чтобы развлечь скучающего путешественника Феофилакта. Покидая усадьбу Дидия, комит свиты на всякий случай перебросился несколькими словами с толстым Паулином. Но как только он заикнулся о призраке, глаза управляющего наполнились таким неподдельным ужасом, что Феофилакт в его сторону только рукой махнул, не желая больше мучить несчастного расспросами. Паулин только показывал пальцем на соседний дом и мычал что-то нечленораздельное. Кажется, он упоминал какого-то Марка. Неужели того самого?

— Он что, живет в соседней усадьбе? — спросил потрясенный Феофилакт.

— Да, — затряс головой Паулин. — Он там! Он всегда там.

Разговор византийских послов с сиятельным Орестом начался трудно. Сын Литория сначала попытался обернуть все в шутку. Потом принялся ссылаться на невежество римской черни. Но, наконец, сдался под напором собеседников и угрюмо кивнул головой.

— Мы охотимся за этим авантюристом почти два года, — начал он свой невеселый рассказ. — Первой его жертвой стал сиятельный Афраний. Префекта нашли в подвале того самого дома, о котором ты спрашиваешь, высокородный Феофилакт. С его смерти все и началось. Марк Север очень быстро понял, какую выгоду можно извлечь из суеверий и страхов римской толпы. Он придумал воистину дьявольский план и стал его реализовывать с настойчивостью безумца. Если бы он попытался нам отомстить обычным способом, мы давно бы его схватили. Сил у нас под рукой более чем достаточно. Да и опыта нашим людям не занимать. Но сын матроны Климентины объявил себя посланцем этрусских богов, якобы истинных хозяев Рима. Чернь поверила ему. Этому способствовали и слухи о его таинственном зачатии. Спасибо божественному Валентиниану, вздумавшему поиграть в демонов. Теперь мы расхлебываем то, что он заварил когда-то. Марк поселился в доме Туррибия почти открыто. Несколько раз мы пытались захватить его там. К сожалению, безуспешно. Он уходил от нас подземным ходом. Дважды мы оставляли в этом доме своих людей, и оба раза находили их по утру мертвыми. После такого жестокого урока желающих поохотиться на сиятельного Марка значительно поубавилась.

— А почему вы не сровняете этот дом с землей? — удивился Перразий.

— Чернь нам этого не позволяет, — вздохнул Орест, подливая новую порцию вина в свой кубок. — По городу пустили слух, что этрусские боги не простят римлянам еще одного надругательства над своим капищем. Обыватели, естественно, перетрусили и теперь лягут костьми на пути любого, кто осмелится вторгнуться в святилище. А тут еще нелепая смерть епископа Амвросия…

— Он действительно умер в тот самый день, когда предал анафеме сиятельного Марка? — спросил Феофилакт.

— Да, — поморщился Орест.

— А зачем он похитил его тело?

— Чтобы бросить тень и на покойного епископа, и на всю христианскую религию, — охотно пояснил Орест. — Силы ада не станут похищать тело праведника, а если они его забрали, то, значит, Амвросий грешен, значит, он преступник, от которого отвернулся Бог.

— А кто такой Глицерий? — спросил Феофилакт.

Услышав этот невинный, в общем-то, вопрос, Орест даже зубами заскрипел. Тем не менее он нашел в себе силы, чтобы продолжить прерванный рассказ:

— Глицерий — комит схолы агентов, он один из главных охотников за сиятельным Марком.

— Тогда зачем сын Ратмира объявил его новым императором? — растерянно развел руками Феофилакт.

— Откуда же мне знать?! — взвизгнул Орест. — Возможно, этот дьявол во плоти решил бросить тень на едва ли не самого преданного сторонника божественного Олибрия.

— И ему это удалось?

Орест ответил не сразу. Он довольно долго и старательно гладил свой чисто выбритый подбородок, прежде чем высказать свое мнение по этому поводу.

— Я комиту агентов верю, — сказал он наконец. — Хотя у монсеньора Викентия имеются кое-какие сомнения на его счет. Когда-то Глицерий был чиновником свиты императора Валентиниана и участвовал во многих его забавах сомнительного свойства. В том числе и в языческих мистериях. Епископ Медиоланский полагает, что во время одного из таких обрядов Глицерий, сам того не желая, мог переступить грань, отделяющего христианина от язычника.

— Иными словами, продать душу дьяволу, — холодно бросил Феофилакт. — И теперь демон, с которым он заключил договор, требует от него выполнения взятых на себя обязательств.

— Можно сказать и так, — кивнул Орест. — Божественный Олибрий, надо отдать ему должное, не пошел на поводу у безумного Марка и оставил Глицерия на службе, но былого доверия к комиту агентов у него нет.

— Император знает, что ему вынесен смертный приговор?

— Разумеется, — вздохнул Орест. — Сегодня вечером все преданные божественному Олибрию люди соберутся в его покоях, дабы собственными телами прикрыть императора от грозящей беды. Мы приняли все меры предосторожности. Пищу, которую принимает император, я проверяю лично, то же самое относится и к вину. Олибрию надо во что бы то ни стало пережить нынешнюю ночь. В этом случае слава сиятельного Марка падет в грязь, никто больше не будет слушать незадачливого пророка.

— Мне бы хотелось в эту ночь быть рядом с божественным Олибрием, — сказал Феофилакт. — Надеюсь, он не откажет в просьбе старому знакомому?

— Думаю, присутствие умного человека в императорском дворце не будет лишним, — кивнул Орест.

Глава 6

Приговор

Нельзя сказать, что божественный Олибрий являл собой образец спокойствия в эту ночь, тем не менее он весьма любезно принял Феофилакта, решившего разделить с ним нешуточную опасность. Дворец императора был окружен гвардейцами. По словам Ореста, их было более трех тысяч. Три легиона пехотинцев и тысяча клибонариев находились в резерве и в любую минуту готовы были ринуться на помощь Олибрию. Если Марк решил с помощью городского сброда атаковать дворец, то его затея изначально обрекалась на провал. Все входы и выходы дворца были наглухо перекрыты. Почти все слуги, за исключением тех, которых Олибрий знал лично, удалены. Первый этаж дома и подвал были буквально забиты гвардейцами. А зал, в котором император собирался провести, возможно, последнюю ночь в своей жизни, охранялся двумя десятками отборных телохранителей, готовых разорвать любого, кто рискнет покуситься на их благодетеля. Этим верным натасканным псам Олибрий верил как самому себе. О чем он без обиняков заявил Феофилакту. Кроме телохранителей в зале находились еще несколько мужей из свиты императора, а также епископ Викентий Медиоланский, призванный силой креста отгонять нечистую силу. Среди высших чиновников ростом и благородством осанки выделялся магистр пехоты Юлий Непот. Если верить Оресту, этот человек уже успел отличиться в войне с франками Ладо. Нельзя сказать, что римляне в том противоборстве одержали победу, но Арль и прилегающие к нему земли им все-таки удалось отстоять. Новый комит финансов империи высокородный Аполлинарий тоже приглянулся византийскому послу своей любезностью и умением поддерживать беседу даже в тех непростых обстоятельствах, в которых оказались люди, пришедшие в эту ночь, чтобы поддержать императора. Что же касается магистра двора Евсория, то Феофилакт хорошо его знал еще по Константинополю. Евсорий доводился Олибрию родственником и неизменно пользовался его расположением еще с тех пор, когда император был простым сенатором.

Беседа с самого начала приняла доверительный характер. Божественный Олибрий был настолько любезен, что пригласил своих сановников и посла божественного Василиска к накрытому столу. Сам он ничего не ел, лишь пригубил вино из серебряного кубка, зато внимательно выслушал рассказ Феофилакта о событиях, происходивших в Константинополе в этом году. Легкость, с которой божественный Василиск изгнал из столицы империи наглого исаврийца, произвела на патрикиев очень большое впечатление. За столом божественного Олибрия собрались люди, считавшие себя потомками древних римских родов, и любую победу над варварами они рассматривали как новый шаг к возрождению Великого Рима. Орест предложил тост за здоровье Василиска, и его охотно поддержали не только патрикии, но и сам божественный Олибрий. Феофилакт в свою очередь предложил выпить за союз Рима и Константинополя на страх многочисленным врагам империи, чем вызвал горячее одобрение присутствующих.

Пока что ничего существенного ни во дворце, ни вокруг него не происходило. Утолив голод и жажду, патрикии вели неспешную беседу, в основном на отвлеченные темы, старательно обходя все острые углы. Аполлинарий рассказал о новой постановке в Одеоне, который он посетил на днях. Феофилакт поведал о скачках в Константинополе, которые устроил в свою честь божественный Василиск. Магистр двора Евсорий, страстный поклонник «синих», был страшно огорчен их последними неудачами и своей бурной реакцией вызвал улыбку на губах божественного Олибрия. О пророчествах безумного Марка никто из сановников, присутствующих в зале, даже не заикнулся. Божественный Олибрий заговорил о поэзии, сиятельный Юлий его с удовольствием поддержал и даже продекламировал отрывок из Вергилия, вызвав у патрикиев взрыв патриотических чувств. Конечно, в зале ощущалось напряжение, особенно вначале, однако с течением времени оно постепенно рассеивалось. Летние ночи в Риме коротки, и патрикии стали все чаще поглядывать на окна в ожидании рассвета. По прикидкам Феофилакта, до восхода солнца оставалось всего ничего. Комита клонило в сон, но он мужественно боролся со своей слабостью. В зале становилось душновато, но никто не рискнул открыть окно, дабы не навлечь на себя гнев Олибрия. Неожиданно для патрикиев это сделал сам император, в задумчивости прохаживавшийся по залу. Божественный Олибрий вздохнул полной грудью свежий воздух и, обернувшись к гостям, произнес:

— Солнце встает, патрикии. Давайте выпьем за новый день.

Услужливый Аполлинарий бросился к императору с кубком в руке, но в этот миг Олибрий вдруг покачнулся, схватился рукой за шею и рухнул словно подкошенный. Комит финансов замер в двух шагах от поверженного императора. Страшно закричал магистр Евсорий. Телохранители ринулись спасать Олибрия от невидимой опасности, но тот в их помощи уже не нуждался. Император не успел даже испугаться, настолько неожиданно обрушилась на него смерть. Тело его уже коченело, а на полных губах продолжала стыть блаженная улыбка человека, сбросившего с плеч тяжких груз забот.

— Но этого не может быть! — взревел Орест, вскидывая руку к небу.

Феофилакт был согласен с префектом Италии, но это не помешало ему склониться над телом императора вслед за епископом Медиоланским.