Замок на двери бомбаря был сильно ржавым на вид и открылся с большой натугой, изнутри дверь была оборудована двумя кремальерами, как собственно и полагается — проверил, все работает, но резинки конечно давно потрескались. Свет тоже включился, под потолком загорелась голая лампочка свечей так на 200. По стенам стояли скамейки, в углу несгораемый шкаф, полки какие-то в углу пустые и страшные плакаты с противогазами на стенах.

— Заходите, сударыня, щас начнем обучение… по методу Илоны Давыдовой.

— Это кто такая?

— А, неважно, иностранным языкам обучает ускоренно. Так, эти скамеечки мы сдвинем и постелим на них этот мат. Отлично. Теперь такой нескромный вопрос — ты девственница?

— Чего?

— Ну до этого половые контакты с кем-то были?

— Нет… кажется.

Ну опять детский сад пошел… придется что-то на ходу придумывать.

— Раздевайтесь, сударыня.

— Что, совсем?

— Ну естественно.

— Я стесняюсь.

— Вчера на источнике ты что-то гораздо смелее была… ну ладно, я отвернусь.

Отвернулся, Инна чем-то там пошуршала, потом сказала, что все.

— Хорошо, ложись на спину. Нет, руками можно не прикрываться. Значит так — оргазм, Инночка, это высшая точка сексуального возбуждения, сопровождающаяся сильным наслаждением, да. Мужской и женский оргазм различаются примерно так же, как хоккей и фигурное катание…

</font>

Потряс головой и отогнал метеорит в сторону — ну не последняя же я в самом деле сволочь, чтобы при живой можно сказать Анюте так практиковаться на стороне, правильно?

— Давай так, сегодня у нас тут не до оргазмов, менты во дворе постоянно крутятся, к тому же мысли о том, что тебе 105 или 106 статьи светят (а там до 3 лет лагерей), не способствуют. А есть еще ведь и 103 статейка, умышленная, там вообще до червонца. Отложим практику, а? Ну хотя бы до завтра? А?

— Ну хорошо, уговорил… и все равно я тебя люблю, Сергуня… кажется, — и она повисла у меня на шее, залившись горючими слезами.

Ну детский же сад, штаны на лямках… успокоил как мог…

— Ты на себя в зеркало-то давно смотрела? У тебя же модельная внешность, такая одна на тыщу встречается, таких, как я, у тебя не один десяток будет, и хоккеисты, и летчики, и космонавты наверно тоже. Зачем я тебе сдался, Инночка?

— А вот сдался… сдается мне, что таких, как ты, больше нет, — сказала она сквозь слезы.

— Правильно, есть гораздо лучшие. Вот только…

— Что только? — быстро насторожилась она.

— Рот бы тебе научиться на замок закрывать… и белье наконец сменить, а то синий горошек это что-то уже за пределами добра и зла.

— Злой ты, Сергуня…

— Да, и еще у меня память хорошая. С бельем я тебе помогу, так и быть, а вот насчет своего словоговорения это ты уж сама должна справиться…

— Знаю я все… но ничего не могу с собой поделать.

— Надо через не могу, горе ты мое… луковое. Ну все, мне пора в райком, встреча с нашим куратором.

Утер Инне слезы, проводил пару кварталов и домой, переодеваться и вести мать на встречу с судьбой. Матери ей об этом еще вчера вечером сказал, без излишних деталей, она восприняла вроде нормально, надо значит надо. Вернулся домой, переоделся, подождал мать и мы вместе подались к райкому, благо идти было недалеко и погоды стояли замечательные.

Мигалку скорой помощи я издали приметил, скорая стояла возле входа в райком и вокруг нее суетились люди как в белых халатах, так и без них. У меня как-то нехорошо сжалось сердце, ой не к добру все это дело, ой не к добру…

— Что это тут случилось? — спросил я у первого же попавшегося товарища, — несчастный случай какой?

— Да какой там несчастный случай, приступ у одного райкомовца случился, говорят прямо на рабочем месте, сейчас увезут, — ответил мне первый попавшийся товарищ.

— А фамилия райкомовца не Михальчик случайно?

— А я не в курсе, может и Михальчик.

Тут показались санитары с носилками, на носилках лежал Игоревич. Его начали задвигать в машину.

Я подошел поближе и спросил уже у товарища в белом халате:

— Куда повезете?

— А ты что, родственник? — с подозрением спросил он.

— Угу, внучатый племянник.

— В 40-ю повезем, по профилю.

— Возьмите меня с собой.

— Не положено, да и места тут нет, — сказал он, открывая дверь в медицинский РАФик.

— Ну тогда мы своим ходом. Что хоть с ним? Операция будет или обойдется?

— С сердцем у него что-то, рентген сделаем, там видно будет.

Я сказал маме ждать здесь, сам быстро сгонял до гаража и подъехал к райкому на своей копейке.

— Садись, мама, съездим в больницу, узнаем что там и как.

Мать без слов села. До 40-й было недалеко, всего-то между парком и Земснарядом, а потом немного направо. Вот и приемный покой.

С большим трудом выяснили, куда там определили Игоревича и кто конкретно будет им заниматься, потом мама сидела на скамейке, а я мерил шагами коридор, иногда выходя на улицу. Увидел будку телефона-автомата и вспомнил про Евтушенку, времени много прошло, а ответного звонка от него что-то я не дождался, надо напомнить о себе. Двушка в кармане нашлась и Евтушенко даже сам снял трубку.

— Алло, это Сергей, который книжки вчера в ящик положил.

— Ааа, очень приятно, Сергей. Книжки хорошие, спасибо.

— А что насчет денег?

— Каких денег? — натурально удивился Евтушенко, — ты мне дал их почитать, когда прочитаю, назад верну.

— Слушай, дружище, мы так не договаривались, деньги гони, да.

— Успокойся, лошок, не будет тебе никаких денег.

— Я ведь знаю, где ты бываешь, а по номеру телефона адрес легко найду.

— Ну что ты такого мне можешь сделать, щенок?

— Например заставлю сначала обосраться, а потом все это съесть.

— Ой как напугал. Бывай, а если еще что появится, приноси, всегда возьму. Ту-ту-ту.

Мда, еще один облом, что за день сегодня такой? А с Евтушенкой я обязательно разберусь, только потом уже.

Вернулся в приемный покой — там наконец-то вышел врач, который в теме, он сказал, что будет операция на митральном клапане, через час начнется и продолжаться будет не меньше 2 часов… да… приехали, так что дальше уже некуда ехать…

Вернулись домой, к вечеру надо будет съездить еще раз.

Вечером я уж один туда поехал, узнал, что вроде бы все прошло неплохо, больному получшало, сейчас его отвезли в реанимацию (и не надо пугаться, после таких операций всех туда отвозят), а завтра где-нибудь в 10 часиков его даже можно будет навестить. Ну и на этом спасибо.

Засыпая, сочинил такую заумь:

Прокатали пальчики

Мне в ментовке мальчики,

И теперь мне значится

Пятерик корячится.

Неудачную недельку я выбрал, чтобы бросить курить

А также чтобы бросить пить, нюхать клей и догоняться амфетаминами, как когда-то сказал великий Стив Маккроски. Сами посудите — с утра меня опять таскали в ментовку, на очную ставку с вовкиным папашей. Папаша не мычал и не телился, пребывая в глубоком абстинентном синдроме, пришлось мне отдуваться за двоих — рассказал про драку все, как было, чего тут утаивать-то, тем более, что там свидетелей по бокам сидело выше крыши. Мой рассказ аккуратно запротоколировали, после чего сказали быть свободным. Пока. А на вопрос, что там с подпиской о невыезде, добавили, что все с ней хорошо, невыездной ты пока, Сергуня.

Потом я собрал передачку для Игоревича (вот же был большой вопрос был, что туда класть… сошлись на соке и апельсинах, лежали у нас две штуки к празднику), подогнал маму и мы опять потащились в больничку.

Синеньких полиэтиленовых бахил в 77 году еще не придумали, поэтому я предусмотрительно взял из дома две пары тапочек, в них и переобулись. Думал, как-то прорываться через заградительные кордоны придется, но нет, в 40-й вопросы посещения больных были отданы на полный откуп посетителям, ходи куда и когда вздумается. Игоревич лежал на третьем этаже в реанимации, рядом с операционной. Заглянул, он там один в целой палате, не 8 душ, как обычно, и к нему даже был подключен некий приборчик с мерцающим экранчиком, ну надо ж, какая продвинутость, не ожидал.

Постучал, не дождался ответа, зашли внутрь. Игоревич сразу открыл глаза:

— Ааа, это ты, Сергуня.

— Так точно, тщ майор, — бодро ответил я, — как дела?

— Дела хреновые, сам видишь…

— Да ладно, лечащий врач сказал, операция вполне успешно прошла, так что теперь остается только восстанавливаться. Мы вот тут тебе принесли кое-чего… кстати, это моя мама, Клавдия Алексеевна.

Игоревич внимательно поглядел на мать и сказал:

— Да я уже догадался, здравствуйте. Чего там еще врач говорил?

— Что недели две ты тут проваляешься, сказал. А из реанимации вроде должны завтра-послезавтра перевести в обычную палату. Слушай, мне бежать надо, там у нас небольшие проблемы нарисовались во дворе, так я побегу, а мама тут с тобой посидит немного, ладно?

— А что за проблемы-то?

— Ерунда, потом расскажу, но мое присутствие вроде как обязательно.

И я побежал обратно. В кабинете не удалось им пообщаться, хоть здесь пусть поговорят, может так даже и лучше, думал я, сбегая вниз по выщербленной многими поколениями больных лестнице первого корпуса.

Вернулся в свой двор значит, а там на лавочке сидит Валерик, сгорбленный и унылый.