Шамиль Алтамиров
Степной дракон
Перечитай! Объяснительная записка Вячеслава Бакулина
Привет, всем, кто еще с нами!
Как и любой другой редактор, да еще и сам не чуждый сочинительству, я с полным основанием могу считать себя профессиональным читателем. Чтение для меня — не только удовольствие, но каждодневная обязанность и насущная необходимость. Но помимо чтения новых книг — в процессе их подготовки, или уже подготовленных кем-то иным — я время от времени берусь за читанное уже когда-то давно. Иногда — опять же, что называется, по служебной надобности, но зачастую — просто так.
Хотя нет, вру. Не просто.
Перечитывать — насквозь или выборочно — знакомые тексты очень и очень полезно. Особенно, если с момента первого знакомства с ними прошло относительно много времени. Особенно если тексты эти когда-то были любимы, приятны и вообще всячески милы. (Впрочем, если они были массово любимы, приятны и всячески милы многим другим читателям, а вам вот, что называется, не зашли, — это как бы даже не полезнее.) Потому что такое чтение время спустя помимо ностальгии по старым добрым временам показывает, насколько вы изменились. Стали тоньше чувствовать и лучше понимать — себя и других. Приобрели опыт и улучшили вкус. Помимо увлекательного сюжета или переживаний персонажа, созвучных лично вам на данном жизненном отрезке, научились ценить яркость — в образе, точность — в слове, мудрость — в недосказанности. Стали получать особый кайф, отыскивая раскавыченные цитаты и отсылки разной степени завуалированности к давно минувшему и происходящему у вас на глазах. Перешли со стадии развлечения на стадию увлечения, а потом — и обучения. Ведь действительно хороший художественный текст может дать человеку несоизмеримо больше, чем самый продвинутый учебник или полный справочник.
Разумеется, бывает и так, что после подобного «повторного» знакомства с книгой она освобождает место на вашей полке. Об этом не стоит жалеть. Во-первых, всему свое время, и книгам — в том числе. Во-вторых, идеала, абсолюта, совершенства в мире нет и быть не может. Наконец, в-третьих, не забывайте: человек меняется всегда, каждый день на протяжении всей его жизни. А человек разумный отличается тем, что стремится меняться в лучшую сторону. И книги — отличный показатель этих изменений.
Приятного вам чтения, друзья!
Сегодня — и каждый раз — как впервые!
Пролог
Очаг мерно чадил белым дымом, который тут же уносило в дыру в потолке. Хозяин юрты в отблесках пламени не казался живым человеком, скорее восковым мертвецом, фарфоровой куклой, его кожа жирно блестела, отражая свет. Он сидел на кошме, поджав под себя сухие ноги, время, от времени добавляя нотки ароматного самосада к кислой вони кизяка — горящего навоза.
— Слушай балам, запоминай, — нарушил молчание хозяин юрты. — Сейчас такое время, когда старики вроде меня снова нужны, мы знаем многое… Давным-давно, когда Великая война только отгремела, Сталин был еще жив, в нашу степь приехали люди. Их было много, много было и техники, а военнопленных и того больше. Стройка, балам [Бала — в переводе с казахского языка, «ребенок». В данном случае можно понимать как обращение старшего к младшему «сынок».]. Понимаешь? — хозяин выдохнул дымом.
Собеседник молча кивнул. Пока он понимал мало, но хозяину жилища перечить было бы не уважительно.
— В тысяча девятьсот сорок девятом году в двухстах километрах от Семипалатинска заложили объект. Большой стране, ослабленной войной, требовалось мощное оружие, это был ядерный полигон, — старик глубоко затянулся, поперхнулся дымом, закашлялся, отхлебнул чая с молоком из пиалы и продолжил:
— Но на полигоне испытывали не только бомбы, оборудования и денег было слишком много. А техника?! Ты, когда-нибудь, слышал про АСКВ-50? О-о… это гигантские машины-вездеходы с ядерным реактором вместо мотора! Прикрытие, балам. Сам объект «Москва 400» являлся строжайшей государственной тайной, но она прикрывала секрет иного толка. Больше двух сотен ядерных взрывов не скроешь от целой планеты, — старик огладил жидкую бороду, покосившись на затухающий очаг. Молодой собеседник, поняв без слов, подкинул в огонь плитки сухого навоза.
— Я был ребенком, мой отец тогда работал с самим Курчатовым. Отец любил рассказывать, а я слушать, что мне еще оставалось? — старик зашелся сухим смехом. — В нашем доме часто собирались коллеги отца: молодые, амбициозные, скорее похожие на Грушевских бардов, чем на физиков-ядерщиков. Так вот, под каждый ядерный заряд бурили шахты разной глубины. Шахтой больше или шахтой меньше, кто заметит? Никто. Где-то там секретная база, часть проекта «Мертвая рука», в окрестностях полигона. Отчего «Мертвая рука»? Американцы громкое название дали со страху. По-русски же это был обычный и непримечательный «Периметр». Что там творилось, не известно. А те, кому было известно, уже не расскажут, да-а… — старик задумался.
— Вначале девяностых Семипалатинский полигон закрыли, а после развала СССР базу и проект законсервировали — это все, что мне известно, балам.
Молчавший все это время собеседник, огладив бороду, с трудом встал с кошмяного пола и поклонился.
— Мерхат-ага… рахмет за информацию. И правда, сейчас то самое время, когда старики нужны как никогда.
— Басмач, — окликнул старик гостя, когда тот поднял кошмяной полог юрты, чтобы выйти. — У гидры много голов, сколько ни руби, появятся еще — запомни это, балам!
Басмач пристально посмотрел в безглазое, покрытое желваками из плоти и кости лицо старика:
— Я запомню, Мерхат-ага, — и вышел из юрты.
* * *
Назар метался в бреду, жар лихорадки сжигал его изнутри, а клокочущий кашель рвал легкие, до хруста выгибая ребра. Майя меняла тут же высыхающие тряпки на голове брата, но это слабо помогало, температура не сходила. Лекаря в стойбище пастухов как назло не оказалось, ушел в соседний поселок.
— Майка, — прохрипел Назар, задыхаясь, — воды… — Девушка промокнула лицо брата мокрым платком, подхватила уже опустевшее низкое ведерко и выпорхнула из землянки на улицу за свежей водой. В открывшуюся на мгновение щелястую дверь незаметно для Майки тут же проникла серая тень с горящими глазами. Неслышно скользнула, цокая когтями по настилу, и нависла над больным. Глаза в полутемной каморке светились желтым; черный со шрамами нос шумно втянул запах мечущегося в бреду человека. Пасть, украшенная рядами острейших клыков, чуть приоткрылась и… красный язык лизнул подбородок.
— А-а… Бес… — Назар снова забулькал легкими. — Обессилевшая рука ткнулась в пустоту, волк тут же подставил лобастую голову под ладонь, довольно заворчал.
— Бес, дружище… ты береги Майку если что, — Назар, глядя невидящими глазами в потолок, обращался к свирепому зверю как к брату. — Нет у нее больше никого… — Бес глухо рыкнул и заскулил. Рука вяло потрепала волка по ушам и упала.
Стены землянки задрожали, с потолка посыпалась труха, с улицы донесся рокот. Бес зарычал, рванулся было к выходу, замер, на полушаге обернувшись на лежащего, будто запоминая, и, выбив грудью дверь, унесся в ночь.
Первый огненный шар упал точно между вышек дозорных, превращая ворота поселка в пыль. Второй и третий с воем пронеслись по небу, врезавшись в дом старосты. В стойбище началась паника, жители заметались среди горящих домишек. Те немногие, что выполняли роль охраны, пытались навести хоть какой-то порядок, организуя оборону, но без толку: страх оказывался сильнее.
Земля под ногами дрожала, громогласный рев, пробиравший до самых костей, все приближался к поселению пастухов. Грохот затих. Тишину ночи нарушал лишь чей-то плач и треск горящих в огне хижин да хриплые команды старшины, собиравшего свое малочисленное войско. В сотне метров от стены в небо ударили две огненные струи, выхватывая из тьмы орду уродливых тварей. Они молча стояли перед воротами, будто чего-то ожидая, как вдруг разом сорвались и нескончаемым потоком хлынули в поселок, ощетинившись отточенной сталью. Вновь заревело.
Свист кровожадных сабель слился в единую песнь. Защелкали выстрелы. Кровь лилась рекой. Смерть, сгорбившись, бродила среди низкорослых мазанок, время от времени указывая костлявым пальцем то на плешивого чабана с ржавым револьвером, так не вовремя давшим осечку, то на крепкого молодца с молотом на длинной цепи — местного кузнеца. На него Смерть, хрустя костяшками, указывала дважды, и дважды волна молчаливых убийц разбивалась об него под свист раскручиваемого молота.
На помощь ковалю пришел тощий как жердь ногай с вислыми усами. Две сабли злыми змеями зашипели в его руках, высекая искры о сталь нападавших. Новой ошибки ночные убийцы не совершили и два тела — широкоплечее и сухое — тут же подняли на копьях. Кровь пропитала землю и воздух, в темное молчаливое небо уносились мириады искр и десятки душ.
Майка, спрятавшись у колодца в дальнем углу стойбища, тихо рыдала, прижимая к тонкой груди низкое деревянное ведерко. Хлопки выстрелов, крики умирающих, и хруст разрубаемой плоти ввинчивались в мозг даже через плотно прижатые ладони. Она не была рождена воином, Майка была акробаткой, их бродячий цирк заехал в стойбище переночевать под защитой стены, хлипкой, слепленной из абы чего, но все же…
