Шарон Крич
Моя вторая жизнь
Моя вторая жизнь
Моя вторая жизнь началась, когда меня похитили двое совершенно незнакомых людей. Мама, которая тоже была сообщницей в похищении, сказала, что я преувеличиваю. Ну да, незнакомцы не были совсем уж незнакомыми. Я два раза с ними встречалась: это мамина сестра и её муж, тётя Сэнди и дядя Макс. Они внезапно ворвались в наш маленький городок на холмах Нью-Мексико и всю ночь разговаривали с мамой. Наутро тётя и дядя насильно усадили меня в свою машину (ладно, допустим, не совсем насильно, но моего мнения при этом похищении никто не спрашивал). Рядом поставили коробку моих вещей, и мы поехали в аэропорт Альбукерке.
Посвящается
Анне Марии Ликурзи Крич и Мэри Крайст Флеминг
Спасибо Мелиссе Майер
за то, что помогла вспомнить итальянский
«Я становлюсь прозрачным глазом…»
Ральф Уолдо Эмерсон, «Природа»
Первая жизнь
В своей первой жизни я жила с мамой, старшими братом и сестрой (их звали Крик и Стелла) и отцом, когда тот был не в разъездах. Отец был водителем грузовика, иногда — механиком, или сборщиком урожая, или ощипывателем птицы, или маляром. Он называл себя «Джек-знаю-все-ремёсла [Jack-of-all-trades (англ.) — человек, который умеет «всё по чуть-чуть».]». Его и правда звали Джек, но иногда в городе, в котором мы тогда жили, для него не находилось вообще никаких дел, и он уезжал искать работу в другое место. После этого мама начинала собирать вещи, а мы ждали, пока он позвонит и скажет, что пришло время и нам присоединяться к нему.
Он всегда говорил: «Я нашёл нам замечательное место! Вот увидите!»
Каждый раз, когда мы переезжали, коробок у нас становилось всё меньше и меньше. Мама всегда спрашивала: «Тебе действительно нужны все эти штуки, Динни? Это же просто вещи. Оставь их».
К тому времени, как мне исполнилось двенадцать, мы вслед за отцом проделали путь: Кентукки — Виргиния — Северная Каролина — Теннесси — Огайо — Индиана — Висконсин — Оклахома — Орегон — Техас — Калифорния — Нью-Мексико. А все мои вещи помещались в одну коробку. Иногда мы жили посреди шумного города, но чаще всего папа находил нам покосившийся домик на заброшенной дороге поблизости от какого-нибудь богом забытого городка.
Мама была городской девушкой, а отец деревенским парнем, и, насколько я могла понять, мама тратила очень много времени, пытаясь забыть, что когда-то была городской. Но когда мы всё-таки жили в центре большого города, было ясно, что именно в городе она по-настоящему дома и здесь ей место. Она находила работу в каком-нибудь офисе или студии дизайна, а не в столовой. Она знала, как ездить на автобусах и передвигаться в большой толпе, и словно не слышала шума клаксонов, сирен и отбойных молотков.
А вот отца это всё сводило с ума. «Я знаю, что здесь есть работа, — говорил он, — но здесь слишком много людей и машин повсюду. Просто выйдешь на дорогу — и уже рискуешь умереть. Не то место, чтобы растить детей».
После того как он говорил что-то подобное, мама становилась очень молчаливой, и довольно скоро он уже начинал искать новое место, а она снова собирала вещи. У моей сестры Стеллы была теория, что папа постоянно перевозит нас с места на место, чтобы нас не нашла мамина семья. Он не доверял никому из её братьев и сестёр, да и родителям тоже. Он считал, что они «напыщенные» и обязательно станут уговаривать маму вернуться в Нью-Йорк, откуда она родом. Ещё он говорил, что они смотрят на нас задрав нос.
Однажды, когда мне было семь или восемь и мы жили в Висконсине — или нет, может быть, в Оклахоме, или вообще в Арканзасе (о, я забыла упомянуть Арканзас — мы там прожили месяцев шесть), я вернулась из школы и увидела на кухне худую женщину с седыми волосами, собранными в тугой пучок. Прежде чем я успела снять куртку, она заключила меня в объятия, обдав запахом парфюма, и назвала кариссимой [Carissima (итал.) — родная.] и своим милым котёнком.
— Я не котёнок, — ответила я, выбегая через боковую дверь.
Крик бросал баскетбольный мяч в невидимое кольцо.
— Там какая-то леди, — сказала я.
Крик прицелился, бросил мяч по красивой высокой дуге и провожал его взглядом до тех пор, пока он не врезался в крышу соседского гаража.
— Глупости, — сказал он. — Это не леди. Это твоя бабушка Фьорелли.
Тем вечером, уже после того, как я легла спать, за занавесками, разделявшими кухню и боковую комнату, завязался серьёзный спор. Папы не было — едва завидев нашу леди-бабушку, он выбежал из дома, даже не поздоровавшись. В кухне сидели мама и бабушка.
Мама рассказывала ей, какой папа находчивый, что он умеет делать всё что угодно и что наша жизнь очень богатая и насыщенная. Стелла, лежавшая на соседней кровати, заметила:
— Мама — мечтательница.
— Богатая? — тем временем спросила бабушка. — Это богатая жизнь?
Мама не уступала.
— Деньги — это не всё, мам, — ответила она.
— А зачем ты разрешила ему назвать мальчика Крик? Что это вообще за имя такое? Словно в каком-нибудь амбаре вырос.
У родителей был уговор. Мальчикам имена давал папа, а девочкам — мама. Папа сказал, что назвал Крика в честь маленького прозрачного ручейка, который тёк возле дома, где они тогда жили. Однажды, когда я в школьном сочинении написала crick («ручеёк»), учительница зачеркнула это слово и сверху написала creek. Она сказала, что crick — это не настоящее слово. Папе я этого не сказала. Крику — тоже.
Свою первую дочь (мою сестру) мама назвала Стелла Мария. Потом появилась я, и мама явно приберегла для меня нечто особенное, потому что назвала меня Доменика Сантолина Дун. Моё имя означает «Воскресенье-Южная-Лесная-Река». Я родилась в воскресенье (по словам мамы, это значит, что я благословлена), а в то время мы жили на Юге недалеко от леса и реки. Моё имя произносится по-итальянски ДомЭника. Доменика Сантолина Дун. Язык сломаешь, пока до конца договоришь, так что чаще всего меня зовут Динни.
На кухне бабушка Фьорелли продолжала натиск.
— Ты должна подумать о себе, — сказала она. — Подумать о детях. Они могли бы учиться в такой же школе, в какой работает твоя сестра. Твоему мужу нужна настоящая работа…
— У него есть настоящая работа…
— Каждые шесть месяцев — новая? Баста! — перебила бабушка. — Почему он ни на одной работе не задерживается дольше шести месяцев? Чем он вообще занимается? Почему он не поступил в университет, чтобы потом найти настоящую работу? Как вы вообще собираетесь выбираться из этой трясины?
— Он ищет подходящую возможность, — сказала мама. — Он умеет делать что угодно — вообще что угодно. Ему просто нужно пробиться…
Бабушкин голос становился всё громче с каждой новой фразой. Она уже орала как разъярённый бык:
— Пробиться? É ridicolo! [Смешно! (итал.)] Куда он вообще пробьётся, если у него даже высшего образования нет? Ответь мне!
— Не всем нужно высшее образование, — сказала мама.
— Когда мы, я и твой отец, приехали в эту страну, мы не знали ни слова по-английски, но вы, дети, получили высшее образование…
Стелла кинула в меня подушкой.
— Не слушай, Динни, — сказала она. — Спрячь голову и засыпай.
Впрочем, даже подушка не заглушила бабушку Фьорелли. Та не умолкала.
— А ты что? — спрашивала она у мамы. — Ты художница с отличной подготовкой, но я готова поспорить, что у тебя даже собственной кисточки нет.
— Я рисую, — сказала мама.
— И что ты рисуешь? Стены? Покосившиеся, облупившиеся стены? Баста! Ты должна поговорить с сестрой…
На следующее утро бабушка Фьорелли уехала. Уехал и папа — искать новое жильё. Прознал о новой интересной возможности, как он сказал.
И мы следовали за ним, от возможности к возможности, а на пути Крик влипал во всё новые и новые проблемы. Крик говорил, что он не виноват, что куда бы мы ни приезжали, он встречается с какими-то людьми, которые заставляют его совершать плохие поступки. Крик говорил, что какие-то мальчишки в Оклахоме подговорили его кинуть камень в окно школы, какие-то мальчишки в Орегоне подговорили его проколоть шину, какие-то мальчишки в Техасе подговорили его выкурить косячок, какие-то мальчишки в Калифорнии подговорили его сжечь амбар, какие-то мальчишки в Нью-Мексико подговорили его угнать машину-
Каждый раз, когда мы переезжали, папа говорил ему: «Можешь начать жизнь заново».
А ещё с каждым переездом Стелла становилась всё молчаливее. Стоило нам неделю провести в каком-нибудь новом городке, парни днями и ночами начинали стучаться к нам в двери и спрашивать её. Самые разные парни — суровые, клёвые, тихие, даже совсем ботаники.
В Калифорнии, когда ей было шестнадцать, она одним воскресным вечером пришла домой, проведя выходные якобы с подругой, и сказала, что вышла замуж.
— Нет, не вышла, — сказал папа.
— Ну, ладно, не вышла, — ответила она и ушла спать.
Она рассказала мне, что вышла замуж за морского пехотинца, и показала свидетельство о браке. Морской пехотинец отправлялся в далёкую экспедицию. Стелла начала есть, есть и есть. Она становилась всё круглее, круглее и круглее. Когда мы были в этом городке, на холмах в Нью-Мексико, однажды ночью она меня разбудила и сказала:
— Приведи маму, и поскорее.
