— Никто от тебя ничего и не тре… — Жан замолк на полуслове и помрачнел еще больше, пока я вытирала воду с шеи. Он стиснул зубы. — У тебя кровь идет.
— Что?
Жан взял меня за подбородок и наклонил мне голову.
— Фредерик. Этот гад ранил тебя, — сказал он, глядя на мою шею. — Клянусь богом, он у меня весь год будет конюшни чистить…
— Капитан? — в чулан заглянул посвященный. — Отец Ашиль хочет с вами поговорить. Сказал, что дело сдвинулось с места… — Он резко замолк, когда понял, что мы с Жаном были в чулане одни. Да еще и прикасались друг к другу.
Жан-Люк вздохнул и отнял руку.
— Какое дело сдвинулось с места? — требовательно спросила я.
Посвященный — юноша несколькими годами младше меня, может, лет четырнадцати, — тут же выпрямился, словно я ударила его, и растерянно нахмурился.
— Трупы, мадемуазель, — понизив голос, сказал он.
Я изумленно посмотрела на него и перевела взгляд на Жана.
— Какие еще трупы?
— Ну, хватит! — бросил Жан прежде, чем юноша успел мне ответить.
Он вытолкал посвященного за дверь и бросил на меня настороженный взгляд. Жан не позволил мне потребовать объяснений. Не позволил швырнуть в него полотенце, схватить его за мундир или рассерженно закричать. Нет. Он просто покачал головой и развернулся, чтобы уйти.
— Не надо вопросов, Селия. Это не твоя забота, — виноватым тоном произнес Жан и с сожалением на меня посмотрел. — Пожалуйста, не нужно беспокоиться.
Глава 5. Алые розы
Постояв какое-то время в чулане, я прокралась в коридор, молясь, чтобы остальные были на площадке. Мне не хотелось никого видеть. В эти минуты я не желала смотреть на синие мундиры и балисарды.
Нет, мне не было обидно.
Пускай Жан-Люк и дальше хранит свои грязные тайны. Видимо, не так уж и важно, что я «сделала для нашего королевства» и «чем я пожертвовала»; не важно, что он там кричал во дворе. Это были лишь слова — просто чтобы успокоить меня, Фредерика и себя самого. Я всего лишь прелестная фарфоровая куколка. И могу разлететься на осколки от малейшего прикосновения. Смахнув злые слезы, я вбежала в свою комнату, сорвала с себя уродливый мундир, промокшую юбку и швырнула их в угол. В душе я надеялась, что они сгниют там и рассыплются на кусочки, чтобы мне больше никогда не пришлось надевать их.
«Тебе не кажется, что ты заигралась? Примерила чужой костюм?»
Я сжала руки в кулаки.
Я перестала играть в какие-либо игры в пятнадцать лет. Однажды ночью я увидела, как Филиппа тайком выходила из нашей детской. Тогда-то она мне и сказала, что я уже слишком взрослая для игр. В тот вечер я заснула с тиарой на голове и книгой о королеве Февралине в руках, а потом проснулась от звука шагов сестры. До сих пор помню, с каким презрением Филиппа посмотрела на меня и усмехнулась, заметив на мне нежно-розовую ночную сорочку.
— Тебе не кажется, что ты уже слишком взрослая для этих игр? — спросила она.
В ту ночь я не в последний раз плакала из-за сестры.
«Глупышка Селия».
Мгновение я просто стояла — вода капала на пол с моей промокшей сорочки, дышать было трудно, — а потом, тяжело вздохнув, поплелась за мундиром. Замерзшими руками я неуклюже повесила его у камина. Кто-то из слуг уже раздул тлеющие угли и подкинул дров, вероятно, по просьбе Жан-Люка. Он слышал, как я кричала вчера ночью. Он слышал мои крики каждую ночь. По уставу он не мог прийти ко мне и утешить, но он делал все, что в его силах. Дважды в неделю мне приносили новые свечи, а в камине всегда горел огонь.
Прижавшись лбом к каминной полке, я глотала горячие слезы. Повязанная на руку изумрудная лента — мой талисман — развязалась из-за стычки с Фредериком. Бантик почти распустился и теперь выглядел некрасиво и жалко. Прямо как я. Стиснув зубы, я перевязала ленту и достала из платяного шкафа белоснежное платье. Не обращая внимания на грозу, сняла с крючка темно-зеленый плащ и набросила на плечи тяжелый бархат.
Жан-Люк занят.
А я пойду навещу сестру.
Незаметно сбежать я не успела — отец Ашиль заметил меня в вестибюле. Он выходил из часовни и, видимо, направлялся к Жан-Люку. Увидев выражение моего лица, он нахмурился и остановился. В руках он держал небольшую книгу.
— Что-то случилось, Селия?
— Нет, ваше высокопреосвященство. — Я с усилием улыбнулась, хотя знала, что глаза у меня опухли, а нос покраснел.
Я всмотрелась в его книгу, по размеру похожую на ту, что я вчера увидела у Жана, но надпись разобрать не сумела. Выглядела она зловеще: пожелтевшие страницы, потрепанный кожаный переплет. Какое-то темное пятно. Это что… кровь? Уже не скрывая любопытства, я прищурилась, но отец Ашиль кашлянул и спрятал книгу за спину.
— Простите за мой вид, — улыбнулась я еще шире. — Мы упражнялись вместе с Фредериком, и моя форма вымокла под дождем.
— Ах да, — отозвался он, и повисло неловкое молчание.
Отец Ашиль был довольно угрюмым и ворчливым стариком, и он скорее бы прыгнул на балисарду, чем осведомился бы, почему я плакала, и все же — к нашему обоюдному удивлению — он никуда не ушел и сейчас стоял, неловко потирая седеющую бороду. Он только недавно стал архиепископом, и, возможно, его сердце еще не успело зачерстветь, как у его предшественника. Надеюсь, что этого никогда не случится.
— Да, я слышал об этом. Как ты?
Моя улыбка превратилась в гримасу.
— А Жан-Люк разве не сказал, что я победила Фредерика?
— Вот как? — Отец Ашиль кашлянул и снова почесал бороду. Он перевел взгляд на свои сапоги, потом на окно. Епископ старался смотреть куда угодно, лишь бы не мне в глаза.
— Об этом… Жан-Люк не упомянул.
Я с трудом сдержалась, чтобы не фыркнуть. И зачем только Господь повелел нам не лгать?
— Понятно. — Чуть склонив голову, я приложила кулак к сердцу и медленно прошла мимо. — Прошу прощения…
— Селия, подожди, — с печальным вздохом окликнул меня отец Ашиль. — Я не силен в разговорах, но… если ты захочешь поговорить с кем-то, я всегда выслушаю тебя. — Он замолчал, продолжая почесывать бороду.
Про себя я взмолилась к Богу, чтобы пол разверзся и я провалилась вниз. Мне уже не хотелось обсуждать мои слезы. Мне просто хотелось уйти. Отец Ашиль посмотрел мне в глаза и понимающе кивнул.
— Когда-то я был как ты. Не знал, сумею ли найти здесь свое место. И гожусь ли для такой жизни.
— Но вы же архиепископ Бельтерры, — удивленно сказала я, нахмурившись.
— Я не всегда им был.
Отец Ашиль проводил меня до парадного входа собора, и в груди у меня разлилось тепло от того, что он пока не хотел оставлять меня в одиночестве. Дождь уже прекратился, но влага еще не успела испариться со ступенек и листьев.
— Нельзя жить лишь одним и тем же мгновением, Селия.
— Вы о чем?
— Вонзив иглу с ядом в Моргану ле Блан, самую жестокую и сильную ведьму в королевстве, ты совершила великий подвиг для всей Бельтерры. Самый настоящий. Но ты куда больше, чем твой подвиг, чем то мгновение. Пускай оно не определяет тебя и не диктует твое будущее.
Нахмурившись еще сильнее, я спрятала руку под плащ и нащупала изумрудную ленту. Кончики уже немного истрепались.
— Простите, не понимаю. Я выбрала свое будущее, ваше высокопреосвященство. Я — шассер.
— Хм-м.
Отец Ашиль поплотнее закутался в свое облачение и с недовольством посмотрел на небо. Я знала, что в дождь у него болели колени.
— А ты этого хочешь? Быть шассером?
— Разумеется! Я… я хочу служить королевству, защищать его, помогать ему процветать. Я же дала клятву…
— Всегда можно свернуть с выбранного пути.
— О чем вы? — Я растерянно сделала шаг назад. — Хотите сказать, что меня здесь быть не должно? Что мне тут не место?
Отец Ашиль вздохнул и подошел к дверям.
— Я хочу сказать: если ты чувствуешь, что здесь твое место, значит, так и есть, — проворчал он. — А если нет… не позволяй нам украсть у тебя будущее. — Он бросил на меня взгляд через плечо и, прихрамывая, вернулся в вестибюль, чтобы не стоять на холодном ветру. — Ты не глупая. Знаешь же, что твое собственное счастье важно так же, как и счастье Жан-Люка.
Я тяжело вздохнула.
— Ах да. — Он небрежно взмахнул узловатой рукой. — Если ты идешь на кладбище, зайди к цветочнице. Элен собрала свежие цветы для усопших. Возьми букет и для Филиппы.
Когда я остановила телегу позади собора Сан-Сесиль, из нее выпало несколько алых роз. Кладбище окружала высокая ограда из кованого железа. Черные шпили пронзали хмурое небо. Ворота сегодня были открыты и выглядели весьма неприветливо — будто зубастая пасть распахнулась, готовая тебя поглотить.
По спине у меня пробежал знакомый холодок, когда я направила своего коня к мощеной тропе.
Когда в прошлом году адское пламя Козетты Монвуазен уничтожило и старое кладбище, и катакомбы, где были похоронены члены богатых семей, аристократам пришлось возвести новые надгробия. И для могилы Филиппы тоже. Мой отец был против подобного, ведь тогда его любимой дочери придется вечно покоиться рядом с простолюдинами, но ничего нельзя было поделать — наша семейная усыпальница сгорела.