Си Ди Си Рив
Хаос любви
История чувств от от «Пира» до квира
Посвящается Джанет
Copyright © 2005 by the President and Fellows of Harvard College. Published by arrangement with Harvard University Press
© Диана Кульчицкая, перевод, 2021
© ООО «Индивидуум Принт», 2021
Предисловие
Нравится вам оно или нет, но истории, которые мы рассказываем о любви (даже философские), рассказывают и о нас самих. Никто не может быть уверен, что его публичное высказывание несет нечто объективное и разумное о любви, а не возводит продиктованный его характером барьер против собственных эротических страхов и тревог. Поэтому, хоть я и пишу иногда во множественном числе первого лица, я делаю это без всякой самонадеянности.
Я мужчина, мои возлюбленные — женщины. Поэтому я пишу о «наших» возлюбленных в женском роде: «она», а не «он/а». Полагаю, мало бы что изменилось (помимо типографского оформления), если бы я писал о женщинах и мужчинах через косую черту. Я вырос в Ирландии в 1950–1960-х, перебрался в начале 1970-х в США для учебы в аспирантуре — и остался здесь. Белый, агностик, вырванный из родной среды, либерал, финансово обеспеченный, привязанный к друзьям, а также к миру книг и бесед, в котором провел бóльшую часть жизни. Все это позволило мне понять кое-что о любви — и ослепило в отношении иных ее сторон.
Основные темы книги отражены в названиях глав. Помимо этого, в ней обсуждаются некоторые взаимопересекающиеся проблемы: влияние христианства на любовь и наоборот; влияние платонизма на наши представления о желании и удовольствии; идея совершенствования человека и рая как места без боли, страдания, утрат и трагедий; человеческая индивидуальность и то, что любовь раскрывает о ней. Наконец, последняя проблема (скорее иллюстрируемая, чем тематизируемая) связана со стилем философского мышления, сводящегося не столько к анализу и аргументации, сколько к генеалогии и размещению исследуемого понятия в эмпирическом и концептуальном поле, наиболее раскрывающем суть проблемы. В случае с любовью это детство, сентиментальность, работа, насилие, извращения и порнография.
Я цитирую и обсуждаю самых разных авторов — философов, историков, романистов, поэтов, психоаналитиков, психологов и социологов — самых разных эпох. Но делаю это в вольном, а не систематическом ключе. Все мы дилетанты — и коллажисты, — когда дело касается любви. Каждому из нас выпало что-то любить или не любить, быть любимым или нелюбимым. Из этого складывается коллаж нашей любви. Среди его слагаемых будут рассказы о самой любви, почерпнутые из культуры или услышанные в детстве, на коленях у матери. Поэтому наша личная история любви представляет собой что-то вроде дневника с литературными выписками — напоминающего, в сущности, эту книгу.
…хаос любви.
Бертольд Брехт. Баллада о зове плоти
Любовник никогда не знает, что он любит,
Почему и что такое любовь.
Фернандо Пессоа. Хранитель стад
Глава 1
Агапе, эрос и воля
В сердце христианства, по апостолу Матфею, находятся две величайшие заповеди: «возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим» и «возлюби ближнего твоего, как самого себя» [Мф. 22: 37–39.]. Первая поначалу кажется легкой для исполнения. Бог — высшее существо, совершеннее которого ничто нельзя помыслить. Если любовь отзывается на нечто, обладающее ценностью, Бог точно должен вызвать ее. Но по размышлении можно сделать вывод, что роль Бога как блюстителя нравственности препятствует этому. Она предполагает, что он следит за нашими самыми сокровенными мыслями и наблюдает за нами даже в самые интимные моменты. Согласитесь, сложно любить кого-то, кто настолько навязчив и с таким неуважением относится к личным границам. Эта роль также требует, чтобы Бог (как отделяющий овец от козлищ) наказывал грешных. Это не является непреодолимым препятствием для любви (и может даже послужить источником вдохновения для нее), но становится таковым, если прегрешения конечны, а наказания бесконечны и к грешникам относятся те, кто отказывается любить Бога или в чьих поступках (гомосексуальность, мастурбация) трудно усмотреть что-либо греховное. Наконец, налицо проблема зла. Уж на ней-то нет необходимости останавливаться. Бог мог бы предотвратить мучительные страдания вашего невинного ребенка, но не делает этого. Вот и попробуйте любить его после этого!
На это можно было бы ответить, что Господь наблюдает за нами, наказывает или позволяет страдать не ради забавы, а поскольку желает нам добра. А поступать так, думают некоторые, и значит любить. Как пишет Гарри Франкфурт, «любая любовь подразумевает поведение, направленное на благо ее объекта» [Frankfurt H. Necessity, Volition, and Love. Cambridge: Cambridge University Press, 1999. С. 133.]. Хотя с этой точки зрения неприглядные действия Бога оказываются выражением любви (в конечном счете они должны принести нам пользу), это происходит ценой того, что наша любовь к нему превращается в загадку. Как могут наши действия — да и вообще какие угодно — идти на благо тому, кто превыше всякого блага?
Сам Бог, похоже, не считает, что знать и любить его — это одно и то же. Иначе зачем приказывать нам любить его? Но эта заповедь тоже проблематична. Мы не можем дать любовь по приказу. Мы не можем полюбить или разлюбить только потому, что нам так сказали или захотелось. «Когда речь заходит о спасении умирающей любви, что толку в решимости, вызванной чувством долга?» [Constant B. Adolphe Harmondsworth: Penguin Books, 1964. С. 73.] Более того, Бог не просто приказывает нам любить — он приказывает делать это всем сердцем, душой и разумом. Где же тогда, спрашивается, найти ту любовь, которая требуется еще и для второй заповеди? Это вопрос Корделии к королю Лиру: «На что супруги сестрам, когда они вас любят одного?» [Шекспир У. Король Лир / Пер. Б. Пастернака. Акт I, сцена 1.] Любовь — это le don de soi, принесение в дар себя. Она предполагает близость и обмен сердечными тайнами. Даже если бы мы могли любить по приказу или собственному желанию, мы не смогли бы полюбить всех. Это отняло бы, как и социализм, слишком много вечеров [Отсылка к афоризму Оскара Уайльда: «С социализмом одна проблема: он отнимает слишком много вечеров». — Прим. ред.].
Решение этих проблем иногда ищут в словах, которые использует Матфей: «агапически [От др. греч. ἀγάπη — одно из греческих понятий для любви, обозначавшее для христиан высшую форму последней. — Прим. ред.] возлюби ближнего твоего, как самого себя», говорит он [Agapêseis ton plêsion sou hôs seauton. — Прим. авт.]. А агапическая любовь (хоть и является чем-то вроде чистого листа, на котором мы можем писать все что угодно) должна отличаться как от эротической (эрос), так и от дружбы (филия). Сёрен Кьеркегор объясняет разницу между ними следующим образом. Эротическая любовь и дружба сопряжены со страстной привязанностью. Они спонтанно вспыхивают, когда мы сталкиваемся с человеком, обладающим определенным сочетанием физических, психологических и духовных черт. Поэтому они достигают наивысшего выражения в идее, что у нас может быть только один возлюбленный в целом мире, только один человек с такими чертами. Агапическая (то есть христианская) любовь не такая. Она сосредоточена исключительно на духовных качествах: «Только в любви к ближнему любящее „я“ определяется в чисто духовных терминах, как и сам ближний» [Kierkegaard S. Works of Love. Princeton: Princeton University Press, 1949. С. 47.]. Но эти качества у каждого человека одни и те же, коль скоро мы ими обладаем, потому что являемся отражениями Бога, по образу и подобию которого сотворены. Поэтому, когда мы видим друг друга как надлежит, а не будто через мутное стекло, мы обязаны — если действительно любим Бога — любить также и друг друга. Таким образом, любовь к Богу и к ближнему идут рука об руку. Как пишет Кьеркегор, «в любви к ближнему Бог — это средний термин, поэтому, только любя превыше всего Бога, возможно любить ближнего в другом человеке» [Там же. С. 48.]. В то время как эротическая любовь открывает для себя возлюбленного, получив от него искру, «именно христианская любовь открывает для себя существование ближнего — или, иными словами, что любой человек ближний» [Там же. С. 37.].
Поскольку эротическая любовь и дружба суть непроизвольные чувства, вызванные физическими и психологическими качествами возлюбленного, они не ставят перед нами никакой этической задачи. Мы не обязаны испытывать их к кому-либо — и никто не обязан испытывать их к нам. (Это составляет основу большинства любовных сюжетов — как трагических, так и комических.) Христианская же любовь предполагает взаимные обязательства. Почему? Потому что отзывается только на духовные свойства, в терминах которых определяется ближний. «Если бы любовь не была долгом, понятия ближнего не существовало бы» [Там же.].
Но эта точка зрения не особо помогает, не правда ли? Она ничего не говорит о том, почему христианская любовь менее непроизвольна, чем эротическая или дружба, — лишь о том, почему менее избирательна. Эротическая любовь вспыхивает от смеющихся голубых глаз, которые есть только у вас; христианская — от духовных качеств, которые есть у всех. Эти качества более фундаментальны для человека, чем голубые глаза, но создается впечатление, что увеличение фундаментальности сопряжено с умалением индивидуального начала. Это не вы во всей своей индивидуальности разжигаете христианскую любовь, а ваши духовные качества, которые есть только образ Божий, отраженный в вас, как и в любом другом человеке. (Подобно Рембрандту в его автопортретах, Бог по-разному отражается в каждом человеке, однако эти различия не играют роли для агапической любви. В противном случае лишь некоторые люди притягивали бы любовь, которая должна принадлежать всем без исключения.)
