Силла и Рольф Бёрлинд

Третий голос

Если там, в глубине, за закрытыми глазами, еще раз закрыть глаза, тогда оживают даже камни.

Петер Хандке

Я стою на самом краю крыши, босиком, и внизу, девятью этажами ниже, вижу серую улицу. Она пустынна. Город спит. Полное безветрие. Я делаю несколько шагов вперед по кромке и развожу руки в стороны — так легче держать равновесие. Какая-то птица скользит вниз и усаживается в отдалении; мне кажется, это галка, она смотрит на молчаливые дома. У нее тоже есть крылья. У меня — белые, а у нее — черные.

Скоро рассвет.

Я иду к галке, осторожно, чтобы не спугнуть; я хочу, чтобы она знала, почему я здесь. В такое время.

Я хочу объяснить.

— Сегодня ночью я покинула свое тело, — шепчу я галке, — не успев умереть. Когда он только начал меня бить, я уже висела низко над землей и наблюдала за всем сверху. Видела, как ремни врезаются в шею — он затягивал их слишком сильно, и я понимала, что задыхаюсь. Поэтому я ужасно кричала, было дико больно, я никогда так не кричала прежде. Наверное, из-за этого он стал меня бить, снова и снова, тяжелая пепельница раскроила висок. Страшное зрелище.

Я чувствую ветер.

С моря тянет первый теплый бриз, галка смотрит на меня одним глазом, и я вижу вдали огромную золотую мадонну. Она стоит на самом высоком холме, ее лицо повернуто в мою сторону. Видела ли она, что произошло ночью? Была ли она в той комнате? Неужели не могла помочь мне?

Я снова смотрю на галку.

— Перед смертью я ослепла, — шепчу я, — поэтому ночь оказалась такой ужасной. В комнате были не только мы, не только я и он — слышались и другие голоса. Меня пугали веши, невидимые мне, пугали мужские голоса, которые я слышала, говорившие на незнакомом языке, и я больше не хотела там находиться. Везде этот запах… Потом я умерла. Тогда остались только он и я, и ему пришлось самому смывать кровь. Это заняло так много времени…

Галка неподвижно сидит на том же месте. Может, это птица-ангел? Попавшаяся в сеть и сломавшая шею? Или раздавленная грузовиком? Я слышу шум улицы там, далеко внизу, слышу, как кто-то проснулся, чувствую поднимающийся до самого верхнего этажа запах жженого мусора. Скоро между домами начнут сновать люди.

Мне надо торопиться.

— Он вынес меня в темноту, — шепчу я галке. — Нас никто не видел. Я парила на небольшой высоте. Он засунул меня в багажник и в спешке подогнул мои тонкие ноги. Мы поехали к скалистому берегу. Он положил мое обнаженное тело на землю у машины. Мне хотелось спуститься и провести рукой по своей щеке. Я выглядела такой истерзанной. Он потащил меня за руки вглубь между деревьями и скалами. Там он расчленил мое тело. Сначала отрезал голову. Интересно, как он чувствовал себя в тот момент, когда действовал так быстро, орудуя большим ножом. Он закопал меня в шести разных местах, расположенных далеко друг от друга, чтобы никто не смог отыскать. Когда он уехал, я взлетела сюда. На крышу.

Вот вся моя история.

Вдалеке к северу первые солнечные лучи озаряют горный хребет, на крышах домов блестит роса, одинокое рыбацкое судно направляется в порт.

Наступает красивый день.

Поймав ветер и расправив крылья, галка улетает. Я наклоняюсь и следую за ней.

Меня кто-нибудь найдет.

Я знаю.


«Вырезана из живота убитой матери».

Оливия мучила себя круглыми сутками: ужасные черные мысли терзали ее по ночам, и только днем ей удавалось их избегать.

Она долго пребывала в таком состоянии.

Долго, пока не стала более или менее равнодушна.

Пока не дошла до предела.

Однажды утром у нее включился инстинкт самосохранения, который снова вытолкнул ее в мир.

Там Оливия приняла решение.

Она отучится последний семестр в Академии полиции, пройдет стажировку и станет полноценным полицейским. Потом поедет за границу. Она не будет искать постоянное место работы, а исчезнет где-то далеко, попробует найти ту себя, которой была до того, как стала дочерью двух убитых родителей.

Если такое возможно.

Она исполнила этот план: заняла денег у родственника и в июле уехала.

Одна.


* * *

Сначала в Мексику — на родину своей мамы, в незнакомые места с незнакомыми людьми и непонятным языком. Она путешествовала налегке, с коричневым рюкзаком и картой, без определенного плана и цели. Все места были новыми для нее, и она сама была никем и в собственном ритме вела диалог со своим внутренним «я». Никто не видел ее плачущей, никто не знал, зачем она внезапно наклонялась над водоемом и немного мочила в нем свои длинные темные волосы.

Она пребывала в своей вселенной.

Перед путешествием ее посещали робкие мысли о том, чтобы попытаться узнать о мамином происхождении и, возможно, найти родственников, но потом она поняла, что знает слишком мало, чтобы это могло куда-нибудь ее вывести.

В итоге Оливия садилась на автобус в маленьком городе, а выходила в местечке еще меньше.

Примерно через три месяца она оказалась в Куатро-Сьенегас-де-Карранса.

Там она остановилась в гостинице «Шипе-Тотек», расположенной на окраине городка и названной в честь божества с содранной кожей [Шипе-Тотек — ацтекское божество смены времен года и сельскохозяйственных циклов, чье имя переводится как «тот, что со снятой кожей».]. С наступлением сумерек Оливия босиком пошла на красивую центральную площадь: ей исполнилось двадцать пять, и она хотела посмотреть на людей. На платанах висели разноцветные фонарики, у каждого дерева стояла, кучкуясь, молодежь, юные девушки в цветастых юбках и парни с набитыми носовыми платками ширинками. Народ смеялся. Музыка из баров смешивалась на площади в единую мелодию, у фонтана неподвижно стояли ослы, воздух наполняло многообразие странных ароматов…

Оливия, как чужестранка, сидела на скамейке и была очень спокойна.

Через час она вернулась к себе в гостиницу.

Вечерний воздух был все еще теплым, когда она расположилась на деревянной террасе с видом на обширную пустыню Чиуауа. Звонкое пение цикад перемежалось отдаленным стуком лошадиных копыт. Оливия только что отметила собственный день рождения холодным пивом и подумывала выпить еще. Тут-то и произошло это. Впервые. Она почувствовала себя увереннее.

«Я должна поменять фамилию, — подумала она. — Я ведь наполовину мексиканка. Возьму мамину. Ее звали Аделита Ривера. Буду не Рённинг, а Ривера. Оливия Ривера».

Девушка окинула взглядом пустыню перед собой. «Все ясно, — размышляла она, — вот как я начну заново. Так просто». Она повернулась и подняла руку с пустой пивной бутылкой перед находившимся внутри баром. Скоро ей принесут новую.

Ее она выпьет как Оливия Ривера.

Она снова взглянула на пустыню: слабый ветер толкал пару сухих кустов по раскаленной дрожащей земле, черно-зеленая ящерица с тремя похожими на рога отростками бежала по колючему сагуаро, две хищные птицы бесшумно парили над горящим горизонтом… И внезапно девушка улыбнулась — просто так, без причины. Впервые с конца лета прошлого года она почувствовала себя почти счастливой.

Так просто!

В ту ночь Оливия уснула у Рамона — молодого бармена, который слегка шепелявил, когда вежливо спросил ее, не хочет ли она заняться любовью.


* * *

Она покончила с Мексикой. Путешествие привело ее туда, куда нужно. Следующая цель — Коста-Рика и деревня Маль-Паис, где у ее биологического отца был дом. Там отец называл себя Даном Нильсоном, а в реальности его звали Нильс Вент.

Он вел двойную жизнь.

По пути в Коста-Рику девушка приняла важные решения, и все они принадлежали Оливии Ривере. Той удивительной силе, которую она нашла в новой фамилии.

Во-первых, она решила повременить с полицейской карьерой и начать изучать историю искусств. Аделита была художницей и ткала красивые ткани. «Может, таким необычным образом я смогу установить с ней контакт», — думала ее дочь.

Во-вторых, она определилась с тем, что играло важнейшую роль и касалось ее отношения к жизни: вернувшись в Швецию, она пойдет своим путем. Она обожглась на доверии к людям, была наивна и открыта и получила удар в сердце. Хватит! Отныне она будет доверять одному-единственному человеку.

Оливии Ривере.


Когда Оливия вышла из моря на берегу полуострова Никойя в Коста-Рике, уже наступил вечер. Ее длинные темные волосы спадали на темно-коричневое тело — она четыре месяца провела под тропическим солнцем. Девушка ступила на берег и накинула на плечи полотенце. У кромки воды качался на волнах зеленый кокос. Оливия повернулась к морю, зная, что ей снова придется пройти через это.


* * *

Именно здесь, именно сейчас.

«Вырезана из живота убитой матери».

Эта картина снова прокралась в сознание. Берег, женщина, луна. Убийство. Ее маму закопали на берегу на острове Нордкостер, и она погибла, захлебнувшись во время прилива. «До моего рождения, — думала Оливия, — она умерла до того, как я родилась».

«Ей так и не пришлось меня увидеть».

Теперь Оливия сама стояла совсем на другом берегу и пыталась принять, что было гораздо труднее, чем понять, пыталась смириться с мыслью, что ее мама никогда ее не видела.