— Проклятие, — пробормотал Эдвард, раздраженный теми проблемами, что возникли у него по ее вине.

Коринн наморщила лоб, очевидно, услышав его ворчливые жалобы, и он прикоснулся к ее лбу, расправляя складку.

Эдвард вздохнул и вышел из комнаты. Спустившись на первый этаж, он пошел искать кухню. Там он нашел дворецкого и привратника. Они возились с подъемником, с помощью которого продукты доставлялись из погреба на кухню.

— Мистер Джеймс, — поклонившись, сказал дворецкий.

Поклон у него получился кривой, ибо тело престарелого дворецкого скрутил радикулит. Эдвард сильно сомневался, что эта пожилая пара справилась бы с хозяйством, не прибегая к помощи своего крепкого и рослого сына.

— Мадам Фуше спит наверху, — довольно резко сказал Эдвард. — Я сам позаботился о мадемуазель Маршан, но за ней должен присматривать кто-то бодрствующий, ибо предписания врача следует выполнять каждые полчаса.

— Да, конечно. — У дворецкого хватило совести покраснеть, но не хватило ума сказать, что он нуждается в помощи.

— Если вы сможете присматривать за ней в течение дня я вернусь вечером и буду ухаживать за ней ночью.

— Сэр, — начал дворецкий, постаравшись выпрямиться, насколько ему позволял радикулит, — ваше предложение весьма великодушное, но в вашей помощи нет необходимости. Вам ни к чему утруждать себя.

Эдвард мрачно усмехнулся:

— Я вернусь вечером. Если вы будете думать так же, я уйду.

Дворецкому нечего было на это сказать, разве что повторить то, что он уже сказал, поэтому он просто кивнул и бросил взгляд на своего сына.

Эдвард вышел из дома быстрой походкой, на ходу забрав из холла свой камзол.

Выходя, он оглянулся и вновь посмотрел на часы. Он терпеть не мог опаздывать.

Дом куртизанки был небольшим, но элегантным и расположен он был в той части города, где могли позволить себе жилье только наиболее успешные представительницы этой профессии.

По улице то и дело проезжали экипажи и всадники, хотя поток был не особенно плотным, и потому подъезжающий экипаж или всадника можно было заметить издали. Горничная Соланж Тремблей, выглянув из окна спальни своей хозяйки на верхнем этаже, увидела карету без опознавательных знаков как раз вовремя. Ускользнуть из дома было непросто, учитывая характер хозяйки, которая вечно требовала от своей служанки сделать три дела сразу. Но горничной было не занимать хитрости. Низко опустив голову, она прошла немного вверх по улице, пересекла ее и, обогнув неприметный экипаж, остановилась у двери.

— Ну?

Черные шторы на окнах были задернуты, так что она не могла видеть того, кто к ней обращался. Впрочем, ей было все равно, как он выглядит. Он платил, и платил щедро — и это все, что ей было от него нужно.

— Они не собираются уезжать.

— Понятно.

В голосе его было что-то зловещее. Она даже поежилась.

Из окна показалась рука в перчатке, сжимавшая маленький мешочек с монетами. Горничная приняла плату и быстро присела в реверансе, хотя сомневалась в том, что он увидит его.

— Большое спасибо, месье.

С теми, кто тебе платит, надо быть вежливым. Можно спорить с домохозяйкой, но для мадемуазель Тремблей у нее были только улыбки. Если ее выгонят с работы из-за несоблюдения субординации, Эспри она больше будет не нужна, и она сразу потеряет оба жалованья.

Она торопливо пошла назад. Надо успеть вернуться домой прежде, чем кто-то заметит ее отсутствие.

Эспри наблюдал за женщиной до тех пор, пока она не исчезла за калиткой, ведущей к служебному входу. Она никогда не оглядывалась, и ему это нравилось в ней. Так трудно в наши дни найти хорошего помощника.

Откинувшись на спинку, он постучал по крыше. Кучер присвистнул, и карета тронулась с места. Маргарита вернулась в Париж. Он ждал этого, и именно по этой причине он заплатил горничной, чтобы та устроилась на работу к Соланж. И было это давно — много лет назад. Он мудро поступил, держа ее в запасе столько лет, отделываясь сравнительно небольшой платой. Он знал, что однажды его расходы окупятся сполна.

Ничто не должно изменить хода событий, которому был дан старт два десятилетия назад. Никому он не позволит сделать это.

И в особенности Маргарите Байо.

В доме Коринн было тихо как в склепе. Часы пробили пять.

Эдвард сидел за ее секретером и молча трудился. То и дело он посматривал на кровать, чтобы проверить, как она дышит. Он вернулся к ней в дом в начале пятого и обнаружил, что у нее сильнейший жар. Все трое слуг валились с ног. Лакей целый день носился туда и обратно с ведрами воды, а экономка обтирала Коринн влажной прохладной тряпкой до тех пор, пока руки не отказались ей повиноваться. Когда пришел Эдвард, никто и не думал возражать против его помощи: напротив, старики были счастливы отдать Коринн на его попечение. Он, в свою очередь, тоже успел кое-что: много часов он провел за изучением медицинских трактатов, в которых рассказывалось, как следует ухаживать за больными в том состоянии, в котором пребывала Коринн.

Первым делом он перенес ее в гостевую комнату. Там мадам Фуше сменила ей ночную рубашку, а Эдвард перестелил постель чистым бельем. Он приказал, чтобы Коринн еще раз искупали в ванне, и чтобы ее подмышки, ступни и затылок натерли спиртом пополам с водой. Теперь от нее несло как от пьяницы, но зато температура у нее значительно понизилась. Ее спеленали как дитя, и он уложил ее в уютную кровать на свежие простыни.

В благодарность за старание стариков Фуше отпустили пораньше. Их сыну Тьерри на вид было примерно столько же лет, сколько Эдварду (Эдварду исполнилось тридцать три), и он остался работать. Теперь, когда в доме бодрствовали только два человека, наступила гулкая тишина, особенно заметная после всей той суеты, что только что закончилась. И эта тишина и покой как ничто другое способствовали размышлениям. Но сколько бы Эдвард ни размышлял над тем, как так вышло, что он принимал столь деятельное участие в жизни Коринн, вопросов все равно оставалось больше, чем ответов.

И потому, когда в дверь настойчиво постучали, Эдвард почувствовал облегчение. Как раз сейчас ему очень нужно было отвлечься.

Он замер с занесенным над бумагой пером, напрягая слух. Еще через мгновение он услышал голоса. Но разобрать слова он не мог. Эдвард предположил, что с-визитом явился Дежардан, что он вот-вот войдет в комнату. Но шагов слышно не было, и поэтому Эдвард встал со стула и направился через открытую дверь в галерею. Оттуда он посмотрел вниз, на небольшой холл. Тьерри стоял у парадной двери и говорил с кем-то, кто стоял за дверью. Наконец слуга вернулся в дом и закрыл дверь.

Эдвардом овладело любопытство. Желая узнать, кто еще присутствует в жизни Коринн, он обогнул лестничную площадку и зашел в гостиную второго этажа. Он подошел к окну и отодвинул штору. Оттуда он мог увидеть улицу, на которую фасадом выходил дом.

Мужчина отвязывал коня от столба. Движения у него были скупые и ловкие. Покрой и качество наряда этого господина говорили о богатстве и привилегированном положении, как, впрочем, и стать его скакуна. Откуда он знает Коринн?

Куинн замер перед тем, как поставить ногу в стремя. Он через плечо взглянул на дом и поднял глаза вверх, встретившись взглядом с Эдвардом. Во всей его позе чувствовалась напряженность, Эдвард явственно ощущал ее, несмотря на разделявшее их расстояние.

На секунду Эдвард подумал о том, не отступить ли ему в глубь комнаты. В конце концов, он не имел права вторгаться в жизнь Коринн. Они никем друг другу не приходились, они и знакомы были совсем недавно. Когда она очнется, вполне вероятно, возмутится той наглости, с которой он присвоил себе право распоряжаться в ее доме, да и ею самой, пользуясь ее беспомощностью.

Но та часть его самого, что пряталась глубоко внутри, восстала против здравого смысла и приличий. Тот мужчина, что жил в нем, до сих пор никак себя не проявляя, считал, что имеет право на Коринн Маршан и должен дать понять другим, что эта женщина принадлежит ему. Она будет принадлежать ему, он этого добьется, и в этом его желании таилась причина всех тех безумных поступков, что он совершил с тех пор, как встретил ее.

Эдвард пристально рассматривал своего потенциального соперника, отмечая каждую деталь. Они были друг другу полной противоположностью, если не считать выражения лиц. На лице мужчины Эдвард читал то, что чувствовал сам: напряженность, вызов и злобу.

Не тот ли это человек, что так сильно обидел Коринн? Кто внушил ей страх, кто придал ее глазам это затравленное выражение?

Эдвард сжал кулаки.

— Я узнаю, кто ты такой, — тихо предупредил Эдвард.

Куинн прикоснулся к полям шляпы, хищно улыбнулся и сел на коня. Он не мог слышать Эдварда, он не мог видеть, как шевелились его губы, но он принял брошенную Эдвардом перчатку — это было ясно.

Еще одна загадка в и без того запутанном деле.

Эдвард опустил штору и вернулся к Коринн.

Саймон стоял у входа в дом и стаскивал перчатки — постепенно, палец за пальцем. Движения его были неторопливыми и размеренными. Эта процедура должна была его успокоить, но он не успокаивался. Он тяжело дышал от ярости, и шея ныла от напряжения.

Эдвард Джеймс навещал Лизетт, когда она была «нездорова». Этот мужчина стоял у окна без камзола и жилета, словно был у себя дома, и держался так, словно Лизетт была его собственностью.

Саймон и раньше играл в эту игру, сшибаясь лбами с соперниками за право обладания приглянувшейся самкой. Занятное это дело, тем более что Саймон редко когда был по-настоящему заинтересован в выигрыше. Если ему удавалось завоевать расположение дамы, его ждал жаркий и разнузданный секс. Если он проигрывал, то удалялся с улыбкой и находил себе другую забаву.

На этот раз он был в ярости. Ему бы хотелось думать, что пострадала одна лишь его гордость, но правда была более обескураживающей. Он был счастлив те несколько минут в библиотеке. Не просто был свободен от проблем, а по-настоящему счастлив. И ему было горько оттого, что, как оказалось, для Лизетт в тех минутах не было ничего особенного.

И снова к нему вернулось ощущение того, что он сходит с ума. До вчерашнего вечера он считал, что Лизетт ему не нравится. И вдруг, ни с того ни с сего, он готов убить за нее соперника.

Да, он готов был убить того, кого предпочла Лизетт.

В самом мрачном расположении духа Саймон поднялся к себе в комнату, собираясь сменить свой костюм для верховой езды на что-то более подходящее для кутежа. Горячая девчонка поможет ему выбросить Лизетт из головы и из сердца. Завтра голова у него будет ясная, и он сможет разобраться во всем без проблем.

— Мистер Куинн, к вам пришли.

Саймон замер, не успев развязать до конца узел шейного платка. Он смотрел в зеркало, висевшее с внутренней стороны двери гардероба, и дворецкий у него за спиной смотрел туда же. Их взгляды встретились.

— Кто это?

— Она не назвала мне своего имени, сэр. Весть о том, что к нему пожаловала дама, заставила Куинна почувствовать напряжение.

— Она блондинка и она красива?

Дворецкий скривил губы в усмешке:

— Да, сэр.

И тогда вся ярость, весь гнев, вся обида, что бурлила в нем, закипела, грозя выплеснуться наружу. Он сорвал платок с шеи и швырнул его на пол. Должно быть, она выскочила из дома сразу после того, как он отъехал, иначе она не успела бы примчаться к нему так быстро. Возможно, она поняла, что демонстрация прав собственности на нее со стороны Джеймса разрушила ее планы на него, Куинна, какими бы ни были эти ее планы.

Первым побуждением Саймона было отправить ее прочь, отказав ей в аудиенции, чтобы ее позлить, но, вспомнив о том, что Эддингтон продолжал держать его на коротком поводке, Куинн передумал. Чем скорее он узнает, что она задумала, тем скорее он избавится от нее и всех прочих проблем заодно.

— Где его сиятельство? — спросил он.

— Ушел развлекаться, сэр.

Саймон решительным шагом вышел из комнаты и спустился вниз. Он едва замечал дворецкого, что бежал за ним следом. Едва ли ему понадобится чай и закуски. Если ему что-то и надо было сейчас, то добрую порцию крепкого виски.

Он остановился на пороге гостиной и увидел Лизетт, которая сидела на краешке обитой желтой парчой кушетки. Она была одета в дерзкий наряд цвета бургундского. Он ни за что не подумал бы, что Лизетт выберет для себя этот цвет, хотя наряд ей очень шел, красиво оттеняя кремовую кожу. На резном кофейном столике покоилась ее изысканно украшенная шляпа. Она нервно перебирала пальцами завязки ридикюля у себя на коленях. Она была живым воплощением элегантности и изысканности… и она смотрела на него теми же голубыми глазами, что смотрели на него через зал, что заманили его в ее объятия.

Он испытал нечто, подобное удару молнии. Кожа его горела. Он ощущал легкое покалывание. Он вспотел. Сердце его забилось в ускоренном темпе, дыхание сбилось, грудь вздымалась и опадала.

Когда он вошел, выражение нерешительности и опаски на ее лице сменилось восторженным одобрением женщины, которой определенно нравится тот мужчина, на которого она смотрит. Взгляд ее опустился на его голую шею. Она быстро облизнула нижнюю губу.

Когда взгляды их встретились, он увидел в кристальных глубинах ее глаз желание, грубое, плотское желание, и тело его немедленно откликнулось. Четверть часа назад он готов был ее задушить. Теперь он хотел одного — задрать ее юбки и довести ее до экстаза, до крика. Снова и снова.

Он мрачно взглянул на нее и бросил ей в лицо:

— Ба, вы не стоите моих трудов.

И с этим он развернулся и вышел из комнаты.

— Мистер Куинн, подождите!

Он оглянулся и увидел, что она бросилась за ним.

— Меня зовут Саймон, черт возьми, как вам это прекрасно известно.

Она резко остановилась, учащенно дыша — так же, как и он.

— Пожалуйста, позвольте мне представить себя. Я…

— Я прекрасно знаю, как вас зовут, сумасшедшая!

— Линетт Байо, — упрямо продолжила она. — Дочь виконта де Гренье. Я думаю, вы могли знать мою сестру, Лизетт Байо. Возможно, вы знали ее близко… если… если прошлая ночь о чем-то говорит.

Саймон смотрел на нее во все глаза, не мигая.

— О чем вы, черт возьми, говорите?

— Вы меня не знаете, — тихо сказала она. — До прошлой ночи мы с вами ни разу не встречались.

Глава 9

Она либо была душевнобольной, либо явилась к нему как дар Божий.

Саймон прищурился и принялся пристально ощупывать взглядом Лизетт — Линетт от золотистых кудрей до подола платья. Он отметил особые ухищрения портнихи, а именно искусно выставленные напоказ кружевные нижние юбки и узкий, в талию, лиф с глубоким декольте, открывавшим роскошную грудь. Этот наряд был скроен и сшит так, чтобы представить ту, что его наденет, в лучшем виде, подчеркнув все достоинства женской фигуры. Лизетт, которую он знал, не одевалась так, чтобы возбуждать в мужчинах желание. Наряды ее всегда были очень скромны и целомудренны.

Но дело было не только в наряде, в глазах этой женщины не было вселенской муки, а в позе — постоянного напряжения.

Линетт, Лизетт.

— Близнецы, — сказал он.

У него закружилась голова от всего того, что происходило.

— Да.

«Слава Богу, — успел подумать Саймон, — я не сошел с ума». С ним не случилось раздвоения личности. Он сильно недолюбливал одну женщину, но истово желал другую. Он не любил Лизетт. Он сходил с ума по Линетт.

И вдруг, словно очнувшись от ступора, Саймон схватил Линетт за локоть и потащил назад, в гостиную. Ногой он захлопнул за ними дверь и привлек к себе. И, не: успев прийти в себя, не давая рассудку взять верх над: страстью, он схватил ее голову обеими руками и жадно овладел ее ртом.

Линетт замерла в напряжении, но уже через мгновение растаяла, вжалась в него всем телом, схватила его за запястья. Она застонала и прижалась к нему еще теснее, пышные юбки ее упирались в его лоно, заставляя его желать ее еще неистовее.

Он развернул ее спиной к двери и прижал к ней. Сгибая и разгибая колени, он терся об нее всем телом. Она вскрикнула, и язык его проник глубоко в недра ее рта, Он пил сладость ее рта, ласкал ее нёбо. От возбуждения Линетт разгорячилась, от нее сильнее запахло каким-то экзотическим цветком. Этот запах кружил ему голову, сводил его с ума. Она не пахла как Лизетт. Она была другая, особенная.

Она была его женщиной.

Линетт отпустила его запястья и положила свои маленькие ладони ему на талию. Ладони ее жгли его сквозь тонкую ткань рубашки, возбуждая желание такой яростной силы, перед которой он не мог устоять.

Еще никогда в жизни он не испытывал такой отчаянной потребности оказаться в женщине. И это случится. Случится сейчас. Ничто не могло его остановить.

Он попытался повернуть ключ в замке, но руки его дрожали и не слушались. Выругавшись сквозь зубы, Саймон повернул голову, чтобы не вращать ключ вслепую.

— Вы были любовниками? — прошептала Линетт хриплым шепотом.

Он взглянул, на нее, когда ключ повернулся в замке со щелчком. Она раскраснелась, волосы ее растрепались. Она была ослепительно хороша. Несмотря на то, что черты ее лица были точь-в-точь такими же, как у Лизетт, она совсем на нее не была похожа. Линетт была нежной и теплой в его объятиях, запах ее возбуждал, а не отваживал, и в ней ключом била страсть.

— Нет, — ответил он.

В голове у него: пронеслась мысль о том, что он мог бы задать сотню вопросов, но сейчас ему было наплевать на ответы.

— Тогда почему?

— Что — почему? — О чем, черт побери, она говорит?

Он потянулся к застежке бриджей. Она помешала ему, схватив за руки:

— Почему вы так… нетерпеливы?

Саймон засмеялся и потерся щекой о ее щеку.

— Какой элегантный способ сказать, что я веду себя как скотина во время гона.

Линетт покраснела, но рук его не отпускала.

— Обычно я веду себя более утонченно, — сказал Куинн, заставив себя отступить на шаг. — К несчастью, сейчас я потерял голову.

— Это вы потеряли голову? — Она улыбнулась, и он почувствовал теснение в груди. — Человек, на глазах у которого загорелся дом, продемонстрировал достаточно присутствия духа, чтобы организовать тушение пожара, и теперь тот же человек говорит, что он потерял голову?

— Похоть как пожар, если ее не затушить, она спалит тебя дотла. Чтобы ее утолить, тоже требуется присутствие духа и энтузиазм не меньший, чем я проявил на пожаре.

— Вы испорченный человек, мистер Куинн.

Саймон прикидывал, стоит ли соблазнить ее прямо здесь, в гостиной, или все же следует уложить ее в постель, но тут на ее безупречное лицо налетела тень грусти, и эта перемена подействовала на него так, как не могла подействовать логика.

Он сделал глубокий вдох, запустил пальцы в свою шевелюру и, приглаживая волосы, сделал попытку усмирить свои желания: желание прикоснуться к ней, попробовать ее на вкус, вдохнуть ее запах, познать ее всю.

Он жестом пригласил ее сесть.

— Как вы познакомились с Лизетт? — спросила она, усаживаясь на краешек кушетки с идеально прямой спиной и руками, деликатно сложенными на коленях.

Дочка пэра — ни дать ни взять. Теперь он понимал, откуда родом элегантность, которую он не мог не заметить в ее сестре.

Хотя непонятно, каким образом дочка пэра стала наемной убийцей.

— Нашему знакомству трудно найти определение, — пробормотал он, — но будьте уверены, романтическим оно никак не является.

Линетт покраснела, но не отвела от него взгляда.

— Прошлой ночью…

Саймон невесело усмехнулся:

— Прошлой ночью я впервые почувствовал к ней влечение. Я решил, что сошел с ума, потому что перемена была настолько резкой, что я едва верил себе. Вы не представляете, какое для меня облегчение узнать, что вы — разные женщины, а не одна в двух лицах.