— Коринн Маршан. — Лизетт улыбнулась, и он слегка покраснел.

На скулах его появился темный румянец.

Такая реакция несколько ее успокоила.

— Приятно познакомиться, — сказал Джеймс. — Хотя я сожалею о том, что вынужден представляться вам при таких неловких обстоятельствах.

При иных обстоятельствах Лизетт начала бы бесстыдно флиртовать. Возможно, сказала бы ему, что столкновение стоило того, чтобы узнать его имя. Но мистер Джеймс был не из тех мужчин, с которыми женщины так беззастенчиво заигрывают. Он был слишком… цельным и глубоким человеком для столь легкомысленной игры. К тому же он не обладал теми качествами, ради которых женщины пускаются в беззастенчивый флирт. Он был человеком служивым и к тому же далеко не красавец. Поэтому Лизетт скромно отступила и принялась поправлять шляпку, пытаясь вернуть ей прежнее положение.

— Ну что вы, это я виновата. Надо же было так увлечься, разглядывая туфельки.

Джеймс, прищурившись, пристально взглянул на нее, после чего повернул голову и посмотрел на пару обуви в витрине, о которой упомянула Лизетт. Бледно-розовые, украшенные бриллиантами туфельки стоили целое состояние.

— Никто не заметит такую роскошь, если их будет носить такая прелестная женщина, как вы, — пророкотал он. — Никто не будет смотреть вам на ноги.

Лизетт улыбнулась. Для него было не просто выдавить из себя комплимент, и Лизетт нашла это очаровательно-трогательным.

— Благодарю вас.

Она точно не знала, почему он не уходит. В глазах его не было того восхищения, что она привыкла видеть в мужчинах, которые на нее смотрят. Он смотрел на нее так, словно она представляла собой аномалию, которую он никак не мог классифицировать. Сверток, что он уронил, все еще валялся у его ног, но он не торопился его поднимать. Мимо них спешили прохожие, но Джеймс, казалось, никого вокруг не замечал.

Опасаясь, что, разглядывая его столь долго и столь откровенно, она может вызвать подозрение, Лизетт наклонила голову и сказала:

— Надеюсь, что остаток дня пройдет у вас без приключений.

Джеймс слегка поклонился:

— И вам того же желаю.

Они расстались. И, уходя, она не почувствовала, что он смотрит ей вслед. Из любопытства, и еще рассчитывая на то, что если он увидит, что она на него оглянулась, то в нем проснется интерес, она остановилась и обернулась. Эдвард Джеймс удалялся быстрым шагом.

Пожав плечами, Лизетт направилась к карете Дежардана. Поживем — увидим, решила она.

Глава 6

Буйные сборища у баронессы Орлинды снискали ей в обществе недобрую славу. В чем только не обвиняли эпатажную баронессу, но каждый приглашенный на ее «оргии» принимал приглашение с радостью, зная, что разочарован точно не будет. И Саймон тоже знал наперед, что сегодняшний бал-маскарад, выдержанный в духе древних мифов, был подготовлен с воображением и размахом, превзойти который едва ли кому по силам.

Огромный зал был уставлен деревьями и кустами в напольных вазах так, что зал напоминал сказочный лес. Застекленные от пола до потолка двери, ведущие на широкую террасу, были настежь распахнуты. Из сада сюда проникали легкий ветерок и звуки плещущейся воды из массивного фонтана. Между колоннами кое-где были протянуты прозрачные синие ширмы, имитирующие ночное небо, которые не только украшали зал, но и служили иным, менее высоким целям: за этими ширмами находили укромные уголки влюбленные парочки. Тем более что возле этих ширм очень кстати стояли кушетки. Даже слуги были одеты соответственно духу праздника в льняные тоги, головы их украшали вейки из листьев. В воздухе стоял экзотический аромат особых свечей. Повсюду звучал игривый смех развлекающихся гостей.

Саймону нравилось здесь, хотя он и не принимал активного участия в кутеже. Он не питал порочной страсти к подглядыванию и подслушиванию, к тому же угрюмое, настроение так и не покинуло его с утра. Не слишком приятно ощущать себя марионеткой Эддингтона. Более чем когда-либо Саймон мечтал о том, чтобы начать новую жизнь и найти на этой земле пристанище, где ему было бы хорошо и спокойно.

Возможно, дело было в возрасте. Если раньше он называл свой беспорядочный образ жизни свободным существованием, то теперь его стесняло то, что раньше так нравилось. У него не было дома, не было корней, не было семьи. Что касается корней и семьи, он ничего не мог изменить, но дом он мог себе купить. Ирландия стучалась в его сердце, звала к себе. Если ему удастся вернуть накопленное богатство и избавиться от Эддингтона, он сможет отправиться к родным берегам, чтобы пустить там корни, которых был лишен с рождения.

Пронзительный женский смех заставил его повернуть голову в сторону закрытого ширмой алькова. Две женщины неподалеку от него наблюдали за тем, как влюбленная парочка с успехом использует удобную кушетку. Саймон медленно обвел глазами весь зал в поисках Лизетт, Дежардана и несчастного мистера Джеймса. От пестроты нарядов рябило в глазах, разнообразие масок поражало воображение. Удивительно, как столь узкая полоска ткани могла внушить тому, кто ее носит, ощущение анонимности с вытекающим из этого чувством полной безнаказанности. Не могут ведь все подряд быть настолько наивны, чтобы полагать, что остаются неузнанными, тогда как сами легко узнавали под разнообразными масками своих знакомых. Однако магия карнавальной маски действовала на всех без исключения. Не приходилось сомневаться в том, что гости вели бы себя куда сдержаннее, если бы им пришлось открыть лица перед другими гостями.

Саймон повернул голову в сторону главного входа в бальный зал и улыбнулся. Из-за большого папоротника выглянул ангел. Жемчуга на ее белом платье горели, отражая свет сотен свечей. Она за ним наблюдала.

Она напряженно вытянулась, когда он заметил ее, и вышла из-за растения, уставившись на него с вызовом: «Может, ты и поймал меня с поличным, но я нисколько не стыжусь того, что смотрю на тебя», — словно бы говорил ее взгляд.

Саймон усмехнулся. Лизетт…

Она была без парика, и ее золотистые локоны трудно было не узнать, как трудно было не узнать ее ладную фигурку…

Но тут он нахмурился в некоторой растерянности.

Она была… другой. Лизетт, которую он знал, только две вещи могли вывести из состояния холодного безразличия — смерть и трагедия. Он никогда не видел, чтобы Лизетт чему-то по-человечески радовалась: ей было доступно лишь извращенное удовольствие садиста и злорадство. Но эта Лизетт, что наблюдала за ним на балу, была исполнена радостным волнением ожидания.

И еще маска…

Ярко-красная полумаска. Этот цвет — цвет жизни и радости, был не ее цветом. Совсем не ее цветом. Они провели вместе несколько месяцев, и она носила только пастельные или темные тона. Лизетт не любила привлекать к себе внимание, что вполне разумно для того, кто зарабатывает себе на жизнь ложью и обманом, для того, чья жизнь окутана тайной.

Заинтригованный, Саймон подошел к ближайшей колонне и, непринужденно опершись на нее, улыбнулся. Лизетт замерла. Ему показалось, что она затаила дыхание. Догадку его подтверждал и тот факт, что она приоткрыла губы на вдохе. Ее реакция на его взгляд и улыбку показалась ему еще более странной, чем вызывающе яркая полумаска.

Налицо были все признаки того, что ее влекло к нему.

Он продолжал смотреть на нее в упор, и она с беспримерной дерзостью встретила его взгляд. Впрочем, в этом как раз он не находил ничего удивительного. Она всегда стремилась ему досадить, всегда отвечала вызовом на вызов. Но на этот раз ее отклик показался ему импульсивным, неосознанным. Лизетт нервно теребила платье, и грудь ее вздымалась от частого дыхания. Она провела языком по нижней губе так, как провел бы по ней ласковый любовник. И все это время продолжала смотреть на него глаза в глаза. Она даже почти не моргала, словно была в трансе.

Прошла минута, за ней другая, но Саймон все никак не мог отвести от нее взгляда. Она была одинаково похожа на небесное создание и на порождение дьявола — роковую искусительницу, губительницу мужских душ.

Оставался открытым вопрос: почему она решила очаровать его именно сейчас?

И отрицать того, что ей вполне удалось его очаровать, он не мог.

Улыбка сошла с его лица. Он замер в напряжении. Черт, что она делает?! Вернее сказать, что она делает с ним? Однажды эта женщина без обиняков предложила ему себя, и тогда ее предложение не вызвало в нем никакого интереса. Сейчас он с трудом справлялся с сильнейшим желанием овладеть этим роскошным ртом, тем самым, который до этого считал способным лишь исторгать яд.

Лизетт всегда окружала некая аура, которая отбивала охоту пробиться сквозь эту невидимую оболочку. Она словно предупреждала «держись от меня подальше», и Саймон с удовольствием внимал предупреждению. Теперь же вокруг нее была совсем иная аура. Она соблазняла, манила, побуждала к действию. «Удиви меня», — заклинала она. Перемена в ней была глобальной. Настороженность сменилась острым предвкушением. И это его соблазняло. Лизетт его соблазняла. Под ее взглядом ему становилось жарко и неуютно, но он не желал выдавать своей неловкости ни взглядом, ни жестом.

Ей поручили соблазнить мистера Джеймса, черт возьми! Какого черта она взялась за него? Узнать об этом он мог только у нее. Расправив плечи, Саймон направился к ней с таким решительным видом, что никто из гостей не рискнул встать у него на пути.

— Мадемуазель.

Он удивился, услышав собственный голос. Он звучал ниже обычного и с чувственными интонациями, которые вовсе не входили в его планы. Она повела плечами в ответ — знак того, что тоже ощущала чувственное притяжение, возникшее между ними.

— Мистер Куинн? — поприветствовала она его.

Голос ее был хрипловатый и соблазнительный.

Куинн почувствовал, как у него густеет кровь. Он прищурился, схватил ее под локоть и повел к выходу. Она не сопротивлялась, поступая вполне разумно.

Он провел ее сквозь толпу к выходу из зала, затем в галерею и, оказавшись там, наугад открыл первую попавшуюся дверь и втолкнул ее в помещение. В комнате было темно, и в какой-то миг ее сходство с ангелом усилилось — светлый воздушный силуэт в темноте.

Лизетт отступила в глубь большой, богато обставленной библиотеки. Саймон вошел следом, возбужденный экзотическим запахом ее кожи — он не помнил, чтобы от нее раньше так пахло.

Саймон был в гневе на себя и на нее. Он не понимал, каким образом ей удается так на него действовать. Он терял голову от желания. И это притом, что он действительно считал ее душевнобольной, знал о ее жестокости, коварстве и вероломстве, и, самое главное, он знал, что ее влечение к нему — всего лишь симуляция, искусная игра. Он знал, что она его использует, и все равно страстно желал ее. И чувство, будто он не властен ни над своими поступками, ни над судьбой, вернулось к нему, как тогда, во время завтрака с Эддингтоном.

Он захлопнул дверь и закрыл ее изнутри на задвижку.

— Что за игру вы ведете? — раздраженно спросил он.

Лизетт стояла в дальнем углу бального зала баронессы Орлинды, спиной к стене, спрятавшись за папоротником. Как укрытие это место было превосходным. Отсюда она беспрепятственно могла наблюдать за тем, что происходит у главного входа, ее же могли заметить лишь с расстояния двух-трех шагов. Если Эдвард Джеймс приедет на бал, то с одной лишь целью: увидеться с ней. И если он придет, то постарается ее разыскать.

Но Лизетт сомневалась в том, что он придет сюда. Дежардан передал ей подробности его разговора с Джеймсом, и этот разговор не показался ей обнадеживающим. Джеймс не любил подобные развлечения и заявлял, что слишком занят, чтобы тратить время попусту. Но Дежардан был уверен, что заявления, будто подобные балы не в его вкусе, не более чем пустые слова. Дежардан утверждал, что Джеймс выглядел взволнованным и рассеянным.

— Я думаю, рассеянность — его нормальное состояние, — возразила Лизетт. — Кажется, я его заинтересовала примерно так же, как могла бы заинтересовать необычная бабочка — удивился, остановился, рассмотрел, пошел дальше и забыл.

— Поживем — увидим, — сказал Дежардан. — В этих вопросах я редко ошибаюсь.

Вот так она оказалась на балу у Орлинды, скрываясь в укромном уголке шумного зала от нежелательного внимания, вынужденная слушать, как рядом увлеченно занимается сексом какая-то влюбленная парочка.

Лизетт зала, что многие женщины считают занятие сексом весьма приятным, но лично она с этим не была согласна. Это занятие она находила неприятным во всех отношениях. Неприятным, болезненным и унизительным. Секс она приравнивала к непрошеному вторжению, к утверждению доминирования одного над другим. Самый примитивный способ утверждения мужского превосходства. Она не понимала, как некоторым женщинам может это нравиться. Скорее всего, дело было не в самом сексе, а в тех выгодах, которые женщина могла извлечь для себя после него, ибо счастливый мужчина, как правило, щедр.

По мере того как стоны становились все громче и неистовее, Лизетт чувствовала себя все хуже. Ей хотелось съежиться до полного исчезновения. Ей было крайне неловко. Став невольной свидетельницей весьма интимной сцены, она и сама чувствовала себя так, словно ее выставили голую напоказ. Хотя голой она отнюдь не была, как не была и неоправданно оголенной. На этот бал Лизетт надела свой любимый наряд из бледно-желтого шелка. Рукава на этом платье были длиннее, а декольте меньше, чем требовала мода, но платье все равно выглядело чудесно. Лизетт рассчитывала, что этот относительно строгий наряд отвадит от нее тех, кто ищет легких развлечений, однако, судя по всему, уже сам факт участия в этом мероприятии воспринимался, как знак готовности пуститься во все тяжкие.

— Мадемуазель Маршал?

Низкий хрипловатый голое Джеймса зыбью прокатился по ее спине, обдал ее чувственным теплом.

Лизетт стремительно обернулась, взглянув на него широко открытыми, удивленными глазами. Давно уже ее никто не заставал врасплох.

Она улыбнулась искренне, чего тоже с ней давно не случалось:

— Мистер Джеймс, какой приятный сюрприз.

На нем был вечерний костюм из темно-синего, почти черного, бархата. На голове парик, но простой, без изысков. Шейный платок был завязан все с той же скромной безупречностью. Губы Джеймса были плотно сжаты, он смотрел на Лизетт без улыбки, тяжелым, пристальным взглядом. Такая суровость должна была бы ее испугать, но если Лизетт и испытывала беспокойство, то беспокойство это было совсем иной природы. Ей вдруг стало жарко.

— Почему вы здесь? — спросил он. — Лизетт заморгала в недоумении:

— Простите?

— Вы же не хотите здесь находиться.

— Почему вы так решили?

— Я наблюдаю за вами уже десять минут. Вы здесь места себе не находите.

Лизетт коротко засмеялась:

— Так почему вы подошли ко мне только сейчас?

— Вначале ответьте на мой вопрос.

— Я чувствовала себя обязанной прийти сюда.

Он прищурился. Лизетт усмехнулась. Все это начинаю ее забавлять. Джеймс увлекся ею, и этот факт заставлял его нервничать. Похоже, ему было не по себе от того чувства, что он к ней испытывал.

— Я не знаю, зачем я здесь, — пробормотал он.

— Так, может, уедем? — предложила она. Задача, которую перед ней поставил Дежардан, оказалась на редкость легко выполнимой. Вероятно, Дежардан оказался прав относительно мистера Джеймса.

— И чем мы займемся, когда уедем отсюда? — В голосе его она услышала угрозу.

— Вы, вероятно, посчитали, что я предложила уехать вместе?

Скулы его внезапно покрыл румянец.

— В каких вы отношениях с виконтом?

— Это допрос? — растягивая слова, спросила Лизетт.

— Он ваш любовник?

Лизетт замерла в напряжении.

— Вы ведете себя непозволительно дерзко. — Она отвернулась и пошла прочь.

Сердце ее бешено забилось в надежде, что он пойдет следом. Она не была разочарована. Она слышала его шаги за спиной. Каблуки его отбивали нетерпеливую дробь на мраморном полу. Джеймс схватил ее за руку и потянул на себя, за папоротник. Лизетт обернулась и изумленно уставилась на Джеймса. Он смотрел ей в глаза все также испытующе пристально, без улыбки, поджав побелевшие губы.

— Зачем он так старался нас свести?

Лизетт приподняла брови:

— Возможно, он считает, что мне нужен порядочный мужчина, поскольку мой муж скончался.

Джеймс прожигал ее взглядом.

— Я не продаюсь.

— Какие странные вещи вы говорите. — Сердце ее колотилось как бешеное.

Она честно прочла все, что со слов дочери Анны написал Дежардан об Эдварде Джеймсе, но информация оказалась совершенно бесполезной.

— И, тем не менее, это правда, — с нажимом сказал Джеймс.

Он крепко сжимал ее предплечье, пальцы его больно впились в кожу.

— Как приятно, что мы уладили это маленькое недоразумение, — прошептала Лизетт.

Голос ее был хриплым.

— У меня другая версия происходящего, — пророкотал Джеймс. — Та, что лучше объясняет тот факт, что мы оказались в одно время в одном месте.

— Вы считаете, что я должна ее выслушать? — Лизетт вдруг почувствовала, что ей не хватает воздуха.

Она отступила на шаг, втайне опасаясь того, что Джеймс ее не отпустит. Он был исполнен решимости, решимости отчаяния. В таком состоянии человек может пойти на все. Однако страхи ее оказались беспочвенными. Он отпустил ее сразу, как только почувствовал, что она хочет, чтобы он ее отпустил.

— Я не тот, за кого вы меня принимаете.

Лизетт изобразила беспечную улыбку:

— С каждым мгновением дело принимает все более интересный оборот.

— Я не альфонс, — бросил он ей в лицо.

— Ну что же, — сказала Лизетт, сглотнув, вязкую слюну, — вероятно, вы мудро поступили, исключив для себя возможность такого рода заработка, если примять во внимание тот факт, что ваше обаяние далеко от совершенства. Будь вы платным любовником, то давно бы умерли с голоду.

Мрачный блеск в его темных глазах должен был бы ее насторожить, но, честно говоря, она даже подумать не могла о том, что он способен схватить ее и расцеловать до бесчувствия. Но когда он схватил ее, запрокинув ей голову и наклонив так, что спина ее изогнулась дугой, опираясь на его предплечье, когда он склонился над ней всем своим телом, она не только потеряла дар речи, но и потеряла способность двигаться, и состояние это продолжалось слишком долго. Ощущения, что дарили ей его губы, его язык, повергли Лизетт в настоящий шок. И, несмотря на то, что натиск Джеймса иначе, чем грубым и беспардонным назвать было нельзя, поцелуй его отнюдь не был груб. Он был безупречен — как его одежда.

Вскоре потрясение сменилось страхом. Легкие жгло — Лизетт не хватало воздуха. Она попыталась оттолкнуть его. Когда это не помогло, укусила за нижнюю губу.

Джеймс отпустил Лизетт и выругался. Ноздри его раздувались, на нижней губе выступила кровь. Он излучал похоть и жажду обладания. Взятые по отдельности похоть и жажда власти делают мужчину опасным, но опасность возрастает стократ, если им обуревают сразу и то и другое. Лизетт знала об этом не понаслышке. Размахнувшись, она залепила ему пощечину.

— Если вы еще раз посмеете распустить руки, пеняйте на себя, — бросила она ему в лицо.

Он даже бровью не повел, получив пощечину, хотя от удара на его лице остался красный отпечаток, и очки съехали набок. Лизетт, не желая более испытывать судьбу, бросилась прочь через весь зал к двери, расталкивая всех на своем пути.

На этот раз шагов за собой она не услышала, и, оказавшись в полутемной галерее, вздохнула с облегчением. Она повернулась и пошла к парадному холлу, решив послать привратника за экипажем. Здесь, в галерее, сумрак тоже служил одной общей цели — созданию атмосферы чувственности и вседозволенности. Лизетт полумрак вполне устраивал — ей не хотелось, чтобы ее кто-то узнал, и анонимность дарила чувство комфорта.