— За нами придут, как думаешь?
— Конечно, — поспешно отвечаю я. — Хэйл знает, где мы. Она нас мигом откопает. — Если Хэйл жива. Если хоть кто-то из них жив.
Я вновь оглядываю комнату. Камень лорста стал несколько ярче с тех пор, как я своим словом вернул его к жизни. В его мигающем свете я вижу, что стены не грозят немедленно обрушиться. Когда пыль оседает, а воздух прочищается, я чувствую, как откуда-то тянет сквозняком. По крайней мере, мы не задохнемся.
Но я знаю, что зачастую следует за сильными толчками. Лишь несколько дней назад я видел упадок, в который пришла деревня Дугорим, распространение яда, безумие. Смерть. Ждет ли Мифанар та же судьба? Или обрушенные здания, искореженные дороги и угодившие под завалы жители станут худшими из наших проблем?
Сквозь зубы прорывается шипение. Мне нельзя здесь оставаться. Нельзя быть запертым в этом темном месте, пока мои люди страдают. Сколько крепких тел в эту минуту пытается освободить меня, хотя им стоило бы заняться помощью городу? Быть может, это наказание. Быть может, боги посмотрели со своих небес, увидели то зверство, что я вот-вот совершил бы, и решили сокрушить как меня, так и мой город за этот грех.
Мой грех, который даже сейчас все еще кипит у меня внутри.
Фэрейн движется. Ей стоит лишь самую малость сместить вес — а мой голодный взор уже снова обращается к ней. Но она просто крепко обхватывает себя руками поперек груди, как будто пытаясь не дать себе развалиться. Ее взгляд встречается с моим, твердый, как камень.
— Ты убьешь меня, Фор?
Внезапность ее вопроса ударяет меня, как оплеуха. Я запрокидываю голову, глаза загораются.
Она продолжает, неумолимая:
— Ну то есть когда ты со мной закончишь.
— Фэрейн, — я качаю головой, — Фэрейн, я…
— Мне нужно знать. — Ее пальцы напрягаются, костяшки белеют. — Будет ли твоя жажда мести утолена моим унижением? Или же ты намереваешься еще и убить меня? — Она отказывается разрывать зрительный контакт. Мне кажется, будто она вонзает в меня два ножа, один изо льда, другой из огня.
— Я не собирался этого делать, — слова тяжким грузом спадают с моих губ.
Она задирает подбородок. Ее ноздри дрожат, когда она делает резкий вдох.
— Я… Фэрейн… — Мои плечи никнут, словно весь оставшийся дворец рухнул на меня. Она меня ненавидит. Конечно же, она меня ненавидит. Она и должна меня ненавидеть. Я сам себя ненавижу, ненавижу эти жалкие оправдания, толпящиеся на языке. Что мне делать? Молить ее о жалости, о прощении? Я не заслуживаю ни того, ни другого. И все же что-то я должен сказать.
Я протяжно выдыхаю и заставляю себя посмотреть ей в глаза.
— Я никогда не хотел тебе вредить. Ни с казнью. Ни… сейчас. Тот… тот, кто сделал все эти вещи… это был не я. — Ее губы поджимаются в выражении глубокого отвращения. Я поспешно делаю шаг к ней, но она отшатывается, спотыкается об обломки на полу. — Нет, пожалуйста! — Я протягиваю к ней руки, стараясь выглядеть наименее угрожающим образом. — Не беги. Я… я сяду здесь.
Я медленно опускаюсь на поваленную каменную плиту, стараясь, чтобы тонкий халат, что на мне надет, не распахнулся. Она следит за мной, ее грудь вздымается и опускается в такт частому дыханию. Увидев, что я больше не двигаюсь, она наконец садится у сломанного изножья кровати, одной рукой стискивая перед своего одеяния, а второй впившись в складки изодранной ткани балдахина.
Так мы и сидим. Глядя друг на друга.
Я начинаю вспоминать. Понемногу. Как вывалился из купален с телом, пылающим от желания. Объятия купальщицы, ее теплую, жаждущую плоть, прижатую к моей, ее язык у меня во рту. Жар похоти, смешивающийся с огнем в моей крови, перерастающий в горнило ярости.
Хэйл пыталась меня остановить. Теперь я это помню. Она увидела безумие в моих глазах и догадалась, зачем я сюда пришел. Она попыталась отговорить меня, пыталась меня успокоить. Но я ее пересилил. Боги! Почему же она не боролась упорнее? Ей стоило бы меня повалить, не дать даже шагу ступить в эту комнату! Ее долг — защищать принцессу. Она должна была поставить этот долг превыше всякой верности, пусть даже и верности мне.
Я бы, разумеется, ее убил. Мне было так нужно добраться до Фэрейн, что я убил бы ее на месте.
С тихим стоном я провожу ладонями вниз по лицу. Огонь никуда не делся, горит в моей крови. По крайней мере, пока что он мной не управляет. Я свой собственный господин. Не знаю точно, что вывело меня из тьмы. Наверное, что-то меня шокировало, выбросило обратно в мир рассудка, как на казни, когда топор друра почти опустился на шею Фэрейн.
Я чувствую на себе взгляд Фэрейн. Когда я наконец осмеливаюсь вновь посмотреть на нее, обнаруживаю, что она пристально за мной следит. И вновь я ощущаю жалкую бесполезность моих слов еще прежде, чем они покинут мой рот. Но я все равно их произношу.
— Клянусь, Фэрейн. Я больше к тебе не прикоснусь.
Ее голова чуть заметно двигается, она слабо, почти неразличимо ей качает. Мышцы на ее лбу напрягаются.
— Я тебе не верю.
— Знаю. Я не заслуживаю твоего доверия. И тем не менее я в этом клянусь. Как только нас откопают, я отправлю тебя домой, к отцу. Ты покинешь Мифанар и больше никогда о нас не вспомнишь. Оставишь все это позади. Навсегда.
Она еще раз неуловимо качает головой, и за этим следует нескончаемая тишина. Я прячу лицо в ладонях, не в силах выносить это выражение ее лица. Наконец она снова говорит:
— Тебе больно.
Удивленный, я поднимаю голову. Это что, слезы выступили на ее глазах, проливаясь меж ресниц на щеки?
— Я и раньше это чувствовала, — продолжает она, голос ее тих и мягок, лицо в мерцающем сиянии лорста бледное, как у ангела. — Эту боль. Это сопротивление.
Я хмурю лоб. Я не понимаю, о чем она говорит, и все же… странным образом часть меня понимает.
Фэрейн поднимается с места и осторожно пробирается к окну. Ее спина очень прямая, очень жесткая, плечи подобны стене, отгораживающей ее от меня. Шторы с окна частично обвалились, но она хватает их и отводит в сторону.
Вся стена опасно смещается.
Я начинаю действовать быстрее, чем разум успевает это осмыслить. Тремя быстрыми скачками я пересекаю разделяющее нас расстояние. Даже сейчас, когда в моих венах бьется ужас, я не забываю о клятве, которую только что дал. Чтобы не касаться ее, я бросаюсь между ней и камнем, который откалывается и обрушивается вниз. Он бы раскроил ей череп. Мне же попадает в плечо. Боль простреливает по всему телу, и я падаю на колени.
Фэрейн отскакивает, прижав одну руку к груди, а вторую — к животу. Она смотрит на меня, на упавший камень, на шаткую стену. Наконец ее взгляд останавливается на моем плече. Оно пульсирует, словно отзываясь на ее внимание. Я морщусь, поднимаю руку, чтобы дотронуться до больного места, а затем отнимаю ладонь и вижу, что она стала липкой от синей крови.
— Фор!
Звук моего имени на ее губах пронзает меня до самого нутра. Прежде чем я успеваю как-то ее успокоить, она опускается на корточки передо мной и принимается отрывать полосу от подола своего халата.
— Все нормально, — протестую я, когда она прижимает ткань к ране. Я морщусь, но твердо качаю головой. — Нет, оставь. Мадам Ар запросто меня подлатает.
Фэрейн хмурится, приподнимая свою тряпицу и глядя на порез.
— На вид рана глубокая.
Я изгибаю шею, пытаясь разглядеть.
— Бывало и похуже.
Она мотает головой, встает на ноги и спешит к кровати. Там она хватает остатки ткани от разодранного балдахина, стряхивает с них пыль и складывает квадратом.
— Вот, — говорит она, возвращаясь, чтобы прижать это к моему плечу. — Руку поднять можешь?
Могу и поднимаю. Она обматывает мое тело полосой ткани, чтобы закрепить квадрат синей материи.
— Знаю, повязка не идеальная, — бормочет она, — но нужно остановить кровь. Пока что так.
Ее близость опьяняет меня, как и изгиб шеи и плеча, лишь самую малость показавшийся из-под ворота одеяния. Мягкость ее волос, даже под слоем серой пыли. Ее запах, такой сладкий, такой нежный. Словно цветок из мира людей, омываемый поочередно солнечным и звездным светом. Столь непохожий на подземные соцветья Мифанара.
Ей здесь не место. Но мне невыносима мысль о том, что она уедет.
И именно поэтому она должна уехать. Как можно скорее.
Она делает шаг назад. Суровая морщинка между ее бровями становится глубже, когда она рассматривает свою работу. Затем ее взгляд перескакивает в сторону и встречается с моим. Я не отвожу глаз. Не могу. Хотел бы я сделать так, чтобы она увидела в моих глазах правду и узнала, что я ни за что бы сознательно не причинил ей вреда. Я бы пожертвовал многим, дабы убедиться, что она освободится от меня и от опасности, которую я для нее представляю.
Она слегка склоняет голову набок.
— Что это у тебя внутри?
Я моргаю, удивленный. Но каким-то образом кажется логичным, что она знает, о чем спросить.
— Это яд, раог, — отвечаю я.
Она кивает, как будто ей все понятно, хотя я уверен, что она никогда прежде не слышала этого слова.
— Кто-то подмешал дозу яда в мой кубок, пока я находился на совете со своими министрами, — продолжаю я. — Мы обсуждали, что с тобой нужно сделать, после того как… как я осознал, кто ты, — морщась, я разминаю больное плечо. Ошибка. Боль простреливает вверх по шее, и я вновь замираю, повесив голову. — В тот момент я слушал, как они настаивают на твоей смерти. Когда яд попал в тело, он… сыграл на самой глубокой, самой темной моей части. Той части, которая хотела к ним прислушаться.