Иногда она представляла красивого мужчину, который ведет ее в танце. Она вырезала из газет фотографии кинозвезд и складывала их в жестяную банку из-под печенья, в которой хранила все свои драгоценности. Ее воображаемый партнер был точь-в-точь как все эти красавчики, даже лучше. И несмотря на то, что сны у нее были очень яркими, она никогда не присоединялась к веселому перешептыванию кузин, рассказывающих о своих снах. Нет уж, лучше держать рот на замке, а фотографии в банке.

Кассиопея купила все необходимое и неохотно поплелась домой. Дом деда, окрашенный желтой краской, с узорчатыми решетками на окнах, был лучшим в городе. Дед гордился им, говорил, что он даже лучше, чем усадьба в Эль-Принципо, знаменитом поместье неподалеку от городка. Оно не принадлежало деду, и иногда Кассиопея думала, что он просто завидует.

Но дом хорош, тут ничего не скажешь. И снаружи, и внутри. Имея такие деньги, Сирило Лейва мог бы содержать семью в Мериде, но Кассиопея подозревала, что деду просто нравилось бахвалиться богатством перед людьми, рядом с которыми он рос.

Сама же Кассиопея хотела сбежать отсюда.

Какой красивый желтый дом!

И как она его ненавидела.

Девушка стерла капли пота с верхней губы. Было такое чувство, что ее поджаривают. Нужно было все-таки захватить шаль, чтобы защитить лицо от солнца. Но несмотря на жару, она уселась под померанцем, прежде чем зайти в дом. Закрыла глаза и ощутила запах соли. Запах соли всегда был рядом. Ей это нравилось, и, наверное, она будет скучать по нему, если когда-нибудь поселится далеко от побережья, в глубине материка. Ну и пусть, она была готова на такую жертву.

Понимая, что больше оттягивать нельзя, Кассиопея пересекла внутренний дворик и прошла на кухню. Там она застала маму. Мама резала чеснок и разговаривала со служанками. Ей пришлось отрабатывать свое проживание в доме отца, занимаясь готовкой. Старику нравились ее кулинарные способности, но в другом дочь его разочаровала. То, что она вышла замуж за смуглого парня и произвела на свет такую же смуглую дочь, — это было достойно сожаления. Кассиопея предпочитала проводить время рядом с матерью, помогая ей понемногу. Но когда ей исполнилось тринадцать, она ударила Мартина палкой за оскорбление отца. С тех пор родственнички заставляли ее выполнять работу потяжелее, чтобы научить смирению.

Она налила себе кофе и отрезала кусок белого соленого хлеба bolillo. Как только мясо поджарилось, понесла его в комнату деда.

Сирило жил в самой большой комнате. Здесь было роскошно: тяжелая мебель из красного дерева, пол выложен импортной плиткой, а на стенах цвели узоры из лоз и фруктов, нанесенные вручную. Бо́льшую часть дня дед проводил в чудовищной чугунной кровати — он буквально утопал в огромном количестве подушек. У изножья кровати стоял массивный сундук — Кассиопея ни разу не видела его открытым. На нем было единственное изображение — обезглавленный мужчина. Достаточно распространенный мотив у майя: к’уп кааль — перерезание горла. На стенах старых храмов брызги крови обезглавленных жертв тщательно выписывались, но здесь никаких брызг — только изгибающийся хребет и голова, падающая вниз.

В детстве Кассиопея спрашивала дедушку об этом сундуке и этой фигуре. Ей казалось странным присутствие в комнате такого предмета, учитывая, что дед не интересовался искусством майя. Но он сказал ей не лезть не в свое дело. Ключ от сундука он хранил на золотой цепочке на шее. Цепочку снимал, только когда принимал ванну или ходил в церковь, поскольку священник строго-настрого запрещал украшения.

Кассиопея поставила поднос на стол. Дед с кряхтением поднялся с кровати и уселся ужинать. Проворчал, что соли многовато, но орать не стал. А то ведь мог завопить так, что воздух бы задрожал.

— Принесла газету? — спросил он. Сегодня была пятница. Один из двух дней в неделю, когда поезд останавливался у них в городке и привозил прессу из Мериды.

— Да, — ответила Кассиопея.

— Читай.

Она начала читать. Время от времени дед махал рукой, что служило сигналом остановиться и переключиться на другую новость. Кассиопея сомневалась, что ее дед так уж интересовался новостями — скорее, ему просто нравилась компания, хотя он никогда не скажет об этом.

Когда ему надоело слушать, он ее отпустил.

— Говорили, ты сегодня была груба с Мартином, — заметила мать, когда они готовились ко сну. У них была крохотная комната, куда едва втиснулись две кровати; из украшений — растение в кашпо из макраме и потрескавшееся изображение Девы Марии Гваделупской. А ведь ее мать в детстве была самым любимым ребенком Сирило.

— Да? И кто же это сказал?

— Твоя тетя Люсинда.

— Ее там не было. К тому же он первым начал, — запротестовала Кассиопея.

Мама вздохнула.

— Кассиопея, ты же знаешь, как обстоят дела.

Она принялась расчесывать ей волосы. Густые, черные, совершенно прямые, длиной до поясницы. Днем Кассиопея заплетала их в косу, а чтобы пряди не падали на лицо, смазывала их вазелином. Но ночью всегда распускала, чтобы дать голове отдохнуть.

— Мартин — свинья, и дедушка никак его не сдерживает. Он еще хуже Мартина, скупой плешивый старик!

— Ты не должна так говорить. Благовоспитанная девушка обязана следить за своим языком, — мягко пожурила мама.

Благовоспитанная… Ее тетки, кузены и кузины были благовоспитанными. Мама тоже была благовоспитанной женщиной. А Кассиопея — просто бедная родственница, по крайней мере, к ней так относились.

— Мне иногда хочется волосы на себе рвать из-за того, как они со мной говорят, — призналась девушка.

— Волосы-то у тебя такие красивые, — сказала мама, опуская расческу на столик. — К тому же злость отравит только тебя, но не их.

Кассиопея прикусила нижнюю губу. И как это у мамы хватило смелости выйти замуж за отца, несмотря на протесты семьи? Правда, Мартин нашептал ей, будто свадьба состоялась, потому что мать забеременела. А раз так — Кассиопея незаконнорожденный ребенок, дочь липового Принца-Бедняка. За эти слова она и ударила его палкой, оставив шрам на лбу. Такое унижение Мартин, конечно, никогда не простит. А она никогда не забудет свой триумф.

— Ты прочитала то, что я пометила для тебя?

— Ох, мама, какая разница, что я читаю и читаю ли вообще! — раздраженно ответила Кассиопея.

— Разница есть.

— Я все равно не попаду туда, где это будет иметь значение.

— Ты не можешь знать наверняка. Твой дед сказал, что после его смерти мы с тобой получим по тысяче песо, — напомнила мать.

В Мехико работник приличного магазина получал пять песо в день, но в сельской местности — половину этой суммы или того меньше. С тысячей песо можно жить в Мериде целый год и не работать.

— Знаю, — вздохнула девушка.

— Даже если он не отдаст нам все эти деньги, у меня есть сбережения. Песо тут и там, может, мы что-нибудь придумаем для тебя. Как только станешь старше, через год или два, подумаем о Мериде.

Целая вечность… И не факт, что это произойдет…

— Бог видит твое сердце, Кассиопея, — улыбнулась мать. — Это доброе сердце.

Кассиопея опустила взгляд. На самом деле ее сердце бурлило как вулкан, а в животе давно уже завязался узел неприязни ко всем живущим в этом доме.

— Ну, давай обнимемся, — сказала мама.

Девушка повиновалась, но это не принесло утешения, как раньше, в детстве.

— Ничто никогда не меняется, — вздохнула она.

— А что бы ты хотела изменить?

«Все», — подумала Кассиопея, но вместо этого просто пожала плечами. Было бессмысленно все это обсуждать. Наступит новый день, и все пойдет по накатанной. Сделай то, сделай это, дедушка будет просить почитать, кузены и кузины будут издеваться. Она крутится на месте. Весь мир был серым, ни намека на цвет.