Глава II

Сидя в глубине мавританского кафе на подушках из жесткой шерсти, Франсуаза и Ксавьер смотрели на арабскую танцовщицу.

— Мне хотелось бы уметь так танцевать, — сказала Ксавьер. Ее плечи вздрогнули, легкое волнообразное движение пробежало по телу. Франсуаза улыбнулась ей, она сожалела, что день подошел к концу. Ксавьер была очаровательна.

— В Фесе, в особом квартале, мы с Лабрусом видели таких, они танцевали обнаженными, — сказала Франсуаза. — Но это, пожалуй, слишком походило на анатомический показ.

— Сколько вы всего видели! — с оттенком обиды заметила Ксавьер.

— Вы тоже увидите, — ответила Франсуаза.

— Увы, — отозвалась Ксавьер.

— Не останетесь же вы в Руане на всю жизнь, — сказала Франсуаза.

— Что я могу поделать? — с грустью ответила Ксавьер. Она задумчиво взглянула на свои пальцы; это были красные пальцы крестьянки, которые контрастировали с тонкими запястьями. — Возможно, я могла бы попытаться стать шлюхой, но пока я еще недостаточно закаленная.

— Знаете, это суровое ремесло, — со смехом заметила Франсуаза.

— Главное, нужно не бояться людей, — серьезным тоном сказала Ксавьер; она покачала головой. — Я делаю успехи: когда какой-нибудь тип заденет меня на улице, я больше не вскрикиваю.

— И вы совсем одна входите в кафе, это уже очень хорошо, — сказала Франсуаза.

Ксавьер смущенно взглянула на нее:

— Да, но я не все вам рассказала: в том маленьком дансинге, где я вчера была, один моряк пригласил меня танцевать, а я отказалась. Я быстро допила свой кальвадос и трусливо убежала. — Она поморщилась. — Кальвадос — это ужасно.

— Должно быть, то была какая-то сивуха, — заметила Франсуаза. — Я думаю, что вы могли бы потанцевать с вашим моряком. В молодости я много чего такого проделывала, и никогда плохо это не оборачивалось.

— В следующий раз я соглашусь, — сказала Ксавьер.

— А вы не боитесь, что ваша тетя проснется как-нибудь ночью? Представляю, что тогда будет.

— Она не осмелится войти ко мне, — с вызовом возразила Ксавьер. Улыбнувшись, она порылась в своей сумке. — Я сделала для вас маленький рисунок.

Женщина, слегка похожая на Франсуазу, стояла, облокотившись на стойку, ее щеки были выкрашены зеленым, а платье — желтым. Под рисунком Ксавьер большими фиолетовыми буквами написала: «Путь порока».

— Надо надписать его для меня, — сказала Франсуаза.

Ксавьер посмотрела на Франсуазу, посмотрела на рисунок и оттолкнула его.

— Это очень трудно, — призналась она.

Танцовщица вышла на середину зала; ее бедра колыхались, живот вздрагивал в ритме тамбурина.

— Можно подумать, будто дьявол стремится выскользнуть из ее тела, — заметила Ксавьер. Зачарованная, она наклонилась вперед. Франсуаза правильно сделала, приведя ее сюда; никогда Ксавьер не говорила так много о себе, у нее была прелестная манера рассказывать истории. Франсуаза откинулась на подушки; она тоже была тронута этой дешевой мишурой, но более всего ее радовало то, что она присоединила к своей жизни это юное печальное существование, ибо теперь Ксавьер, подобно Жерберу, Инес и Канзетти, принадлежала ей; ничто никогда не доставляло Франсуазе столь ярких радостей, как такого рода обладание. Ксавьер внимательно смотрела на танцовщицу; она не видела собственного своего лица, которое страстная увлеченность украшала, рука ее ощущала контуры чашки, которую она сжимала, но лишь одна Франсуаза была чувствительна к контурам этой руки: движения Ксавьер, ее лицо, сама жизнь ее, чтобы существовать, нуждались во Франсуазе. Для нее самой Ксавьер в это мгновение была олицетворением вкуса кофе, назойливой музыки, танца, некоего благополучия; но детство Ксавьер, ее монотонные дни, ее разочарования представляли для Франсуазы некую романтическую историю, такую же реальную, как нежный рисунок ее щек; и эта история приводила именно сюда, в круг пестрых драпировок, к этой самой минуте в жизни Франсуазы, когда она, повернувшись, смотрела на Ксавьер.

— Уже семь часов, — сказала Франсуаза. Провести вечер с Элизабет — для нее это было убийственно, но неизбежно. — Вы собираетесь куда-нибудь с Инес этим вечером?

— Собираюсь, — унылым голосом отвечала Ксавьер.

— Сколько времени вы еще останетесь в Париже?

— Я уезжаю завтра. — В глазах Ксавьер вспыхнула ярость. — Завтра все это еще будет здесь, а я уже буду в Руане.

— Почему вы не поступаете на курсы стенографисток, как я вам советовала? — спросила Франсуаза. — Я могла бы найти вам место.

Ксавьер безнадежно пожала плечами.

— Я не смогу.

— Конечно, сможете, это не трудно.

— Моя тетя попыталась научить меня вязать, — возразила Ксавьер, — и мой последний носок стал катастрофой. — Она взглянула на Франсуазу с унылым и отчасти вызывающим видом. — Тетя права: из меня никогда ничего не получится.

— Хорошей хозяйки — безусловно, — весело согласилась Франсуаза. — Но без этого можно жить.

— Это не из-за носка, — обреченно отозвалась Ксавьер. — Но это знак.

— Вы слишком быстро отчаиваетесь, — сказала Франсуаза. — Вам ведь, однако, хочется покинуть Руан? Вы там ни к кому и ни к чему не привязаны?

— Я все ненавижу, — ответила Ксавьер. — Я ненавижу этот грязный город и людей на улицах, с их взглядами, как у слизняков.

— Так не может продолжаться, — заметила Франсуаза.

— Это будет продолжаться, — сказала Ксавьер. Она вдруг встала. — Я пойду.

— Подождите, я вас провожу.

— Нет, не беспокойтесь. Я и так уже отняла у вас всю вторую половину дня.

— Ничего вы не отняли, — возразила Франсуаза. — Какая вы смешная!

Она с некоторым недоумением посмотрела на насупившееся лицо Ксавьер; эта маленькая особа приводила в замешательство; в берете, скрывавшем ее светлые волосы, она выглядела чуть ли не мальчуганом; однако это было лицо девушки, которая полугодом раньше очаровала Франсуазу. Воцарилось молчание.

— Извините меня, — сказала Ксавьер. — У меня ужасно болит голова. — Она с болезненным видом коснулась висков. — Наверное, это от дыма: болит здесь и здесь.

Под глазами у нее образовались мешки, лицо поблекло; действительно, из-за густого запаха ладана и табака дышать было почти нечем. Франсуаза позвала официанта.

— Жаль, если бы вы не так устали, вечером я повела бы вас в дансинг, — сказала она.

— Я думала, вы должны были встретиться с подругой, — сказала Ксавьер.

— Она пойдет с нами, это сестра Лабруса, рыжая девушка с короткой стрижкой, которую вы видели на сотом представлении «Филоктета».

— Я не помню, — отвечала Ксавьер. Взгляд ее оживился. — Я помню только вас: на вас была очень узкая длинная черная юбка, блузка с блестками и на голове серебряная сетка для волос; как вы были красивы!

Франсуаза улыбнулась: красивой она не была, однако ей вполне нравилось собственное лицо, и, встречая в зеркале свое отражение, она всегда испытывала приятное удивление.

— А на вас было прелестное синее платье с плиссировкой, и вы были пьяны.

— Я привезла это платье и вечером его надену, — сказала Ксавьер.

— Разумно ли это, если у вас болит голова?

— Голова больше не болит, — сказала Ксавьер, — было легкое головокружение. — Глаза ее блестели, она вновь обрела свой прекрасный перламутровый цвет лица.

— Тогда все в порядке, — сказала Франсуаза. Она открыла дверь. — Только Инес рассердится, ведь она рассчитывает на вас.

— Ну и что же! Пускай сердится, — с высокомерным видом ответила Ксавьер.

Франсуаза остановила такси.

— Я отвезу вас к ней, а в половине десятого встречу вас в «Доме». Вам нужно будет идти прямо по бульвару Монпарнас.

— Я знаю, — отозвалась Ксавьер.

Франсуаза села в такси рядом с ней и взяла ее под руку.

— Я рада, что у нас впереди еще несколько долгих часов.

— Я тоже рада, — тихо сказала Ксавьер.

Такси остановилось на углу улицы Ренн. Ксавьер вышла, а Франсуаза поехала в театр. Пьер был в своем кабинете в домашнем халате и ел сэндвич с ветчиной.

— Как прошла репетиция? — спросила Франсуаза.

— Мы отлично поработали, — ответил Пьер. Он показал на рукопись, лежавшую у него на столе. — Все хорошо. Все очень хорошо.

— Правда? Как я рада! Мне было немного жаль вырезать смерть Луцилия, но думаю, это было необходимо.

— Совершенно необходимо, — согласился Пьер. — Все развитие действия акта от этого изменилось. — Он откусил сэндвич. — Ты не обедала? Хочешь сэндвич?

— Очень хочу. — Она взяла один, с упреком посмотрев на Пьера. — Ты плохо питаешься, ты такой бледный.

— Я не хочу полнеть, — ответил Пьер.

— Цезарь не какой-нибудь худышка, — улыбнулась Франсуаза. — А что, если позвонить консьержке, чтобы она сходила для нас за бутылкой шато-марго?

— Неплохая идея. — Он снял трубку, а Франсуаза устроилась на диване; это здесь спал Пьер, когда не проводил ночь у нее; она любила эту комнатку.

— Ну вот, сейчас получишь то, что хотела, — сказал Пьер.

— Я довольна, — призналась Франсуаза. — Я думала, что никогда не дойду до конца третьего акта.

— Ты проделала замечательную работу, — сказал Пьер. Наклонившись, он поцеловал ее.