Франсуаза обвила его шею руками.

— Ты помнишь, что говорил мне на Делосе? Что хочешь привнести в театр нечто совершенно новое? Так вот! На этот раз получилось.

— Ты действительно так думаешь? — спросил Пьер.

— А ты так не думаешь?

— Отчасти думаю.

Франсуаза рассмеялась.

— Ты в этом просто уверен, у тебя такой довольный вид. Пьер, если не будет больших денежных затруднений, какой прекрасный год нас ожидает!

— Как только немного разбогатеем, купим тебе новое пальто, — сказал Пьер.

— Я вполне свыклась с этим.

— Это слишком уж заметно, — возразил Пьер, усаживаясь в кресло рядом с Франсуазой. — Ты хорошо повеселилась с твоей подружкой?

— Она милая. Жаль, что ей придется гнить в Руане.

— Она рассказывала тебе истории?

— Кучу историй, когда-нибудь я тебе все расскажу.

— Значит, ты довольна, ты не зря провела свой день?

— Я очень люблю истории, — призналась Франсуаза.

В дверь постучали, и она открылась. Консьержка с торжественным видом несла поднос с двумя стаканами и бутылкой вина.

— Большое спасибо, — сказала Франсуаза и наполнила стаканы.

— Будьте любезны, — обратился к консьержке Пьер, — меня ни для кого нет.

— Хорошо, месье Лабрус.

Она вышла. Франсуаза взяла свой стакан и надкусила второй сэндвич.

— Сегодня вечером я возьму с собой Ксавьер, — сказала она. — Мы пойдем в дансинг. Меня это забавляет. Надеюсь, она уравновесит Элизабет.

— Она, верно, на седьмом небе, — заметил Пьер.

— Бедная девочка, она меня тронула до глубины души. Ей омерзительно возвращаться в Руан.

— Нет никакой возможности вытащить ее оттуда? — спросил Пьер.

— Почти никакой, — ответила Франсуаза. — Она такая слабая и беспомощная; у нее никогда не достанет смелости научиться какому-нибудь ремеслу, а ее дядя не предполагает для нее иного будущего, кроме как набожного мужа и множества детишек.

— Ты должна взять ее в руки, — сказал Пьер.

— Каким образом? Я вижу ее раз в месяц.

— Почему бы тебе не вызвать ее в Париж? Ты присмотришь за ней, заставишь ее работать; пусть научится стенографии, и мы наверняка сумеем ее куда-нибудь пристроить.

— Ее семья никогда этого не разрешит, — возразила Франсуаза.

— Ну что ж! Пусть обойдется без разрешения. Она несовершеннолетняя?

— Нет, — ответила Франсуаза. — Но вопрос не в том. Я не думаю, что за ней вдогонку пошлют жандармов.

Пьер улыбнулся.

— Так в чем же вопрос?

Франсуаза заколебалась; по правде говоря, она никогда не подозревала, что возникнет какой-либо вопрос.

— Словом, ты предлагаешь поселить ее в Париже за наш счет в ожидании, пока она разбогатеет?

— А почему бы и нет? Представь ей это как ссуду.

— О! Разумеется, — согласилась Франсуаза. Ее всегда удивляла эта его манера в четырех словах выразить тысячу неожиданных возможностей; там, где другие люди видели непроходимые заросли, Пьер открывал нетронутое будущее, которое ему предстояло создавать по собственному усмотрению. В этом и заключался секрет его силы.

— Нам в жизни выпадало столько удач, — сказал Пьер. — Надо же и другим дать возможность этим воспользоваться, когда можем.

Франсуаза в задумчивости изучала дно своего стакана.

— В каком-то смысле меня это очень соблазняет, — призналась она. — Но мне придется всерьез заняться ею. А у меня нет времени.

— Муравьишка, — с нежностью промолвил Пьер.

Франсуаза слегка покраснела.

— Знаешь, у меня не так много свободного времени, — заметила она.

— Прекрасно знаю, — сказал Пьер. — Но это смешно, такого рода отступление вспять, как только тебе предлагается некая новая возможность.

— Единственное новшество, которое меня интересует, — это наше общее будущее, — возразила Франсуаза. — А что ты хочешь, я и так счастлива! Тебе не на кого пенять, кроме как на самого себя.

— О! Я тебя не укоряю. Напротив, считаю тебя неизмеримо безупречной по сравнению со мной. В твоей жизни нет ни малейшей фальши.

— Дело в том, что ты не придаешь большого значения своей жизни самой по себе. В счет идет лишь твоя работа, — сказала Франсуаза.

— Это правда, — согласился Пьер; в задумчивости он вонзился зубами в свой ноготь. — Кроме моих отношений с тобой, у меня все несерьезно и расточительно.

Он продолжал терзать руку — пока не выступит кровь, он не успокоится.

— Как только я разделаюсь с Канзетти, с этим будет покончено.

— Ты так говоришь, — заметила Франсуаза.

— Я докажу это, — сказал Пьер.

— Тебе везет, все твои истории всегда кончаются хорошо.

— А все потому, что, по сути, ни одна из этих дамочек никогда по-настоящему не дорожила мной, — сказал Пьер.

— Я не думаю, что Канзетти корыстная девушка, — заметила Франсуаза.

— Нет, это не столько ради получения ролей; вот только она принимает меня за великого человека, и ей кажется, что через секс гений проникнет к ней в мозг.

— Есть такое, — засмеялась Франсуаза.

— Все эти истории меня больше не занимают, — сказал Пьер. — Если бы я, по крайней мере, был большим сладострастником, но у меня даже этого оправдания нет. — Он смущенно посмотрел на Франсуазу. — Дело в том, что мне нравятся начала. Тебе это не понятно?

— Может быть, — сказала Франсуаза, — но меня лично приключения без будущего не интересуют.

— Нет? — спросил Пьер.

— Нет, — ответила она. — Это сильнее меня: я верная женщина.

— Между нами не может быть речи о верности или неверности, — сказал Пьер, прижав к себе Франсуазу. — Ты и я, мы одно целое; знаешь, это правда, нас нельзя воспринимать одного без другого.

— А все благодаря тебе, — сказала Франсуаза. Она обхватила лицо Пьера руками и принялась покрывать поцелуями его щеки, на которых запах трубки смешался с неожиданно детским запахом кондитерской. «Мы одно целое», — повторила она про себя. Ни одно событие не казалось ей действительно настоящим: неясное, оно парило, застыв неподвижно где-то в неопределенных просторах, пока она не рассказывала о нем Пьеру. Прежде, когда Пьер внушал ей робость, было немало разных вещей, которые она оставляла как бы в стороне: темные мысли, необдуманные действия; если об этом не говорить, то этого словно бы и не было; под настоящим существованием это образовывало некое пространство с тайнами и постыдными зарослями, где оказываешься в одиночестве и задыхаешься; но потом, постепенно, она выложила все; она не знала больше одиночества, очистившись от этого смутного кишения. Все мгновения своей жизни, которые она ему поверяла, он возвращал ей ясными, отшлифованными, законченными, и они становились моментами их жизни. Она знала, что такую же роль играет при нем: у него не было ни затаенности, ни стыдливости; он казался замкнутым, лишь когда бывал плохо выбрит либо если рубашка была грязной. Тогда он притворялся простуженным и упорно заматывал вокруг шеи шарф, что делало его похожим на преждевременного старика.

— Мне пора уходить, — с сожалением сказала Франсуаза. — Останешься спать здесь или придешь ко мне?

— Приду к тебе, — сказал Пьер. — Я хочу снова увидеть тебя как можно скорее.


Элизабет уже расположилась в «Доме», она курила, пристально глядя в пустоту. «Что-то не так», — подумала Франсуаза. Элизабет была старательно подкрашена, но лицо выглядело отекшим и усталым. Она заметила Франсуазу, и внезапная улыбка, казалось, освободила ее от мыслей.

— Добрый день, я очень рада тебя видеть, — порывисто сказала она.

— Я тоже, — ответила Франсуаза. — Скажи, тебя не огорчит, если я возьму с нами малышку Пажес? Она умирает от желания пойти в дансинг; пока она танцует, мы сможем поговорить, она не обременительна.

— Я целую вечность не слышала джаза, — сказала Элизабет, — это меня развлечет.

— Ее еще нет? — поинтересовалась Франсуаза. — Это странно. — Она повернулась к Элизабет. — Так что с путешествием? — весело спросила она. — Ты в самом деле едешь завтра?

— Ты думаешь, все так просто, — сказала Элизабет; она с досадой усмехнулась. — Похоже, это может огорчить Сюзанну, а Сюзанна так настрадалась из-за сентябрьских событий.

Так вот оно что… Франсуаза с негодующей жалостью взглянула на Элизабет. Клод действительно отвратительно ведет себя с ней.

— Как будто ты тоже не настрадалась.

— Но я-то, я человек здравомыслящий и сильный, — с насмешкой сказала Элизабет. — Я — женщина, которая никогда не устраивает сцен.

— Однако Клод ведь не дорожит больше Сюзанной, — заметила Франсуаза. — Она старая и некрасивая.

— Больше не дорожит, — подтвердила Элизабет. — Только Сюзанна — это суеверие. Он уверен, что без нее ничего не сможет добиться. — Наступило молчание. Элизабет старательно следила за дымом от своей сигареты. Она умела держаться, но как черно, верно, было в ее сердце! Она столько всего ожидала от этого путешествия: быть может, это длительное тет-а-тет заставит наконец Клода решиться на разрыв с женой. Франсуаза стала в этом сомневаться; вот уже два года Элизабет ждала решающего часа. Но при виде разочарования Элизабет у нее сжалось сердце, что походило на угрызения.

— Надо сказать, что Сюзанна сильна, спора нет, — заметила Элизабет, взглянув на Франсуазу. — Она пытается пристроить пьесу Клода у Нантёя. Это тоже одна из причин, удерживающих его в Париже.