Владимир чуть усмехнулся:

— Я помню то дело. Озар по остаткам на земле определил, что в усадьбу Волчьего Хвоста немало дегтя принесли, а на момент поисков его почти не осталось. Вот и вышло, что светло-рыжего скакуна боярского перекрасили и как вороного вывели за город. Купцы булгарские тогда на такое решились. Насилу их догнали уже за Вышгородом да отобрали скакуна.

— А помнишь, когда требы с капища всех богов стали исчезать, то именно он, порасспросив служителей и охранников капища, по их оговоркам и недомолвкам все же выяснил, кто из своих же волхвов воровать решил, — поддержал разговор Добрыня. — Или когда еще при Ярополке Блуд к нам хаживал утайкой, именно Озар по следам глины на его плаще проведал, что мы с воеводой этим столковались и вели дела против твоего брата.

— Помню, — помрачнев, кивнул Владимир.

Блуд действительно помог ему, а Озар чуть не сорвал все дело. Хорошо, что у волхва хватило ума самому прийти к Владимиру и сообщить, что он вызнал, а также посоветовать, как вести сговор с Блудом, чтобы до Ярополка дело не дошло. Но тогда, подозревая, что Ярополк склоняется к христианству, Озар хотел помочь именно Владимиру, его сторону принял. Однако теперь, когда Владимир не только сам крестился, но и намерен христианскую веру по всей Руси расширить, волхв Озар вряд ли захочет помогать ему. Волхв — мужик разумный, к нему не единожды обращались, если дело путаное было, но он предан старым богам, его не заставишь…

Когда князь сказал об этом Добрыне, тот лишь задумчиво пожевал травинку. Молчал какое-то время, прежде чем начал говорить:

— Озар, как и иные волхвы, сейчас у меня под присмотром. Говорил уже, в Варяжских пещерах их содержат под надзором. И еще поразмыслить надо, как с ними поступить. Я даже подумывал порешить их всех, чтобы не мутили народ да не мешали нам. Но потом… Волхвы многим не милы из-за своей заносчивости и жадности. И теперь, когда новые ростки веры начали прорастать, много ли найдется таких, кто их слушать и защищать станет? Так, может, сказать Озару, что, если подсобит… отпустим их ко всем лешим? Пусть таятся себе да волхвуют в чащобах, куда наши руки пока не доходят.

— Он согласится?

— Ну, за своих он горой. Да и вольного воздуха глотнуть захочет после прозябания под землею. Еще замечу, что ему самому будет интересно это дело распутать. Видел я его при деле. Какое там волховство или чародейство! Кикиморам на смех! Он думает, разбирается и сопоставляет. Умный мужик Озар. Этот справится. И все по полочкам разложит.

— Хорошо бы. Нам ведь самой Анне и ромеям ее про это дознание пояснять придется. Так что давай, Добрынюшка, тащи своего служителя.

Но когда дядька князя уже взялся за кольцо на двери, Владимир его остановил:

— Только сдается мне, Добрыня, что ты не прав, рассчитывая, что отпущенные волхвы нам вреда не наделают. Непросто будет, если они уйдут в народ и начнут внушать простым людям неприязнь к христианству.

Добрыня зло выплюнул травинку, посмотрел на князя своими темными жгучими глазами.

— А какое дело дается просто, княже? Просто только советы раздаются. Но мы-то с тобой знаем — удачу в жизни можно получить только через великие трудности. Не иначе. И выигрывает в конечном счете лишь тот, кто не отказывается от намеченной цели. Так что, если мы с тобой не откажемся от задуманного, все получится, как бы нам ни мешали. Клянусь в том своей христианской верой!

Казалось, в тот день город будет гудеть до полуночи. Но стемнело — и люди, впечатленные произошедшим, потрясенные и утомленные, довольно тихо и мирно разошлись по домам. Была пора месяца серповика — его еще серпнем [Серпень — август.] называли, — и ночи уже стали ранними и темными; в народе говорили: и конь успеет наесться, и всадник — отоспаться.

Когда Добрыня шагнул в лодку и его повезли вдоль киевских берегов по течению в южную сторону, град Киев на возвышенностях лишь кое-где высвечивал редкими огнями. Тихо было, только река плескалась да совы тонко кричали в прибрежных зарослях.

Варяжские пещеры находились в стороне от поселений града. Вроде и не так далеко, однако Добрыня, подуставший за день, успел даже подремать в пути. Впрочем, он вмиг очнулся, когда его ялик заскреб днищем по песку у побережья, и осмотрелся. Вверх уходили крутые склоны, поросшие лесом, во мраке терялись глубокие лощины между ними. Именно здесь был проход в подземные углубления, где содержали пленных волхвов.

Добрыня выпрыгнул из ялика, свистнул негромко. И тут же навстречу вышло несколько стражников — трое или четверо. Вообще-то, тут их было нынче немало, дабы охранять плененных служителей старых богов и следить, чтобы никто не посмел помочь им выбраться на свободу. Причем все сторожа были из христиан — другим бы охранять волхвов не поручили.

— Нам уже доложили, что все прошло благополучно, — молвил один из них. — А эти, — кивнул он за плечо, — все время что-то бубнили в подземелье, твердили, что гроза налетит, град будет, ветер все порушит. Вот уж глухари токующие! Им бы только пугать да угрожать. На деле же день сегодня был ну чисто медовый!

Добрыня ничего не отвечал. Прошло все ладно — и бог с ним. Ему еще надо было одно дело решить, а там и на покой можно, отдыхать, отсыпаться.

В Варяжских пещерах, расположенных на подступах к Киеву, еще исстари делали остановку северные торговые гости. Прятали свое добро в узких переходах пещер, сюда же пленников-рабов свозили, каких покупали на торгах перед дальней дорогой в южные пределы. Однако давно это было, с тех пор кто только не укрывался в подземных переходах. Правда, в последние годы они пустовали. Вот и решено было свезти сюда волхвов и удерживать их, чтобы не мешали князю творить свои дела в Киеве стольном.

Добрыне протянули зажженный факел, он взмахнул им раз, другой, чтобы лучше разгорелся, и шагнул под низкий свод, уходящий вглубь горы. При свете факела видел уводивший во тьму длинный коридор, который кое-где был выше роста человеческого, а местами такой низкий, что приходилось нагибаться. Сыро тут было, в нос бил запах плесени и нечистот. Там, где коридор расширялся каморой, можно было увидеть дружинников-сторожей — свет воткнутых в стену факелов отражался от их пластинчатых доспехов, отсвечивал на оружии.

— К Озару меня отведите, — приказал Добрыня.

Они уходили все глубже под землю. Порой за проемами, забранными решетками, из глубинных расширений слышалась какая-то возня, один раз донесся дикий крик с подвыванием, из-за кованых прутьев протянулись худые когтистые руки.

— Прокляну! — вопил кто-то. — Самим Громовержцем прокляну! Ни сил, ни удачи больше не познаете! Кожа с вас слезет, глаза вытекут!..

— Свят, свят, свят, — перекрестился охранник.

И к Добрыне:

— Чем только нам не грозят эти окаянные.

Волхва, называвшегося Озаром, Добрыня нашел в узком подземном углублении, сыром и промозглом. Он сидел под стеной, обхватив колени и опустив кудлатую голову с длинными волосами, слипшимися сосульками. При свете огня закрылся ладонью, сощурился.

— Никак сам дядька князя пресветлого пожаловал, — произнес волхв, когда присмотрелся.

Добрыня воткнул факел в расселину в стене и сказал стражнику:

— Иди, оставь нас.

Тот помешкал.

— Ты будь с ним осторожнее, воевода. Сейчас он смирный, а до этого одного из наших чуть не задушил. Пришлось заковать.

Что Озар в цепях, Добрыня заметил. Сказал:

— Буйствовать будешь, я просто уйду. Но если выслушаешь, может, и столкуемся.

Он знал, что Озар не глуп, с ним можно было иметь дело. Но не стоило забывать, насколько тот опасен. Это сейчас, сжавшийся, грязный, облепленный сырой известковой грязью, волхв казался убогим, однако силой обделен не был — вон какие руки, какой разворот плеч, пусть и поникших.

Добрыня говорил с ним негромко — не хотел, чтобы стражи знали, о чем беседуют. Сам же поведал все — и о многолюдном крещении, и о том, что Озару надо будет расследовать, кто погубил соляного купца Дольму.

— И ты, Добрыня, решил это мне поручить? Мне? Ты, многомудрый советник князя, явился просить об этом меня? Волхва?

Озар казался удивленным без меры.

Добрыня, поправив пряжку на поясе, стал разглядывать изможденного служителя старых богов.

— Тебе уже приходилось выполнять такие поручения, ведун. Ты разумный, вот и справишься.

И тут Озар захохотал — громко, торжествующе. Его раскатистый смех, казалось, заполнил все низкое темное пространство под землей.

Добрыня лишь закусил губу, чтобы не сказать грубое слово. Пусть ржет сколько пожелает, главное — чтобы согласился.

Озар смеялся долго, как будто издевался. Пока смех не перешел в клокочущий надсадный кашель.

— Несладко тебе тут, Озарушка, словно земляной червь корчишься, — хмыкнув, сказал Добрыня. — А я тебе дело верное предлагаю. Разве не возрадуешься уже тому, что выведут тебя на свет божий, на солнышко, позволят вымыться, обрядят чисто и накормят? Жить станешь в тереме богатом. Что скажешь? Это ли не благо?

— А если откажусь?

Добрыня присел подле него на корточки. Несмотря на длинную, слипшуюся клочьями бороду волхва, которая прибавляла ему возраст больше положенного, само лицо Озара под разводами грязи было еще молодое, с ровным носом и выразительными скулами. Он смотрел на Добрыню, казалось бы, с насмешкой. Но Добрыня неплохо знал Озара: умный, чертяка, знает себе цену. И наверняка уже сообразил, что раз Добрыня к нему пришел, то, видать, дело серьезное. Шутка ли — во время христианского крещения убили уважаемого во граде купца, да еще того, который народ за собой увлек.