В этот день Кенникота вызвали на одну из ферм. У Би был выходной день, и та отправилась на лютеранскую танцевальную вечеринку. С трех часов дня до полуночи Кэрол оставалась одна. Устав читать в журналах истории о чистой любви, она села возле радиатора и задумалась. Таким образом она сделала случайное открытие, что ей нечего делать.

II

Она уже пережила, рассуждала она, новизну впечатлений от города и людей, от катания на коньках и санях и от охоты. Би оказалась очень толковой. В доме не оставалось работы, кроме шитья, штопки и помощи Би при уборке комнат. Кэрол не могла также удовлетворить свою жажду творчества изобретением блюд к обеду. В мясной Даля и Олсена нельзя было развернуться, тут можно было лишь грустно осведомиться, есть ли сегодня что-нибудь, кроме говядины и свинины. Мясо было такое, что его приходилось разделывать не ножом, а топором. Бараньи котлеты были здесь таким же заморским чудом, как акульи плавники. Лучшие сорта мяса торговцы отправляли в большие города, где цены стояли выше.

В остальных лавках тоже не было никакого выбора. Во всем городе Кэрол не могла достать гвоздя со стеклянной шляпкой, чтобы повесить картину. Она даже не пыталась искать ткань для вуали, какую ей хотелось, — просто брала, что давали. И только у Хоуленда и Гулда была такая роскошь, как консервированная спаржа. Дом требовал лишь обыденных, повседневных, скучных забот. Чтобы заполнять свободное время, нужно было соваться в чужие дела, как вдова Богарт.

Работа на стороне была недоступна Кэрол. Для жены врача это было неприлично.

Ее мозг жаждал работы, но работы не было.

У нее оставалось только три возможности: рожать детей, начать давно задуманные преобразования или настолько слиться с самим городом, чтобы истратить свою энергию на посещения церкви и образовательного клуба и игру в бридж.

Дети — да, она хотела бы их иметь, но… она еще не вполне к этому готова. Вначале ее смутила и поразила откровенность Кенникота, но она согласилась с ним, что при современном ненормальном положении вещей в обществе, когда воспитание молодых граждан разорительнее и опаснее всякого преступления, разумнее подождать с детьми, пока у мужа будет больше денег. Она огорчалась. Не сводил ли он на нет своей осторожностью самое таинство любви? Она отгоняла эту мысль неуверенным «когда-нибудь»…

Ее «реформы», ее стремление придать грубой Главной улице красоту стали довольно расплывчатыми. Но теперь она осуществит их. Непременно! Она клялась в этом, нежным кулачком стуча по радиатору. Но, несмотря на все обеты, она не имела ни малейшего представления о том, как и с чего начать свой крестовый поход.

Слиться с городом воедино. Ее мысль заработала с неприятной отчетливостью. Ведь она еще не знает, любят ли ее в городе! Встречаясь с дамами за послеобеденным кофе, с торговцами в лавках, она так засыпала их своими замечаниями и прихотями, что не давала им случая обнаружить свое мнение о ней. Мужчины улыбались, но нравилась ли она им? Она была оживленна в кругу женщин, но принадлежала ли она к этому кругу? Ее не очень-то часто посвящали в шепотом передаваемые городские сплетни — эту святая святых Гофер-Прери.

Отравленная сомнениями, она легла спать.

На следующий день, делая покупки, она наблюдала. Дэйв Дайер и Сэм Кларк были любезны, как только можно было пожелать. Но не прозвучала ли нота безразличия в отрывистом «Как поживаете?» Чета Дэшуэя? Бакалейщик Хоуленд был лаконичен. Или это просто его обычная манера?

«Можно сойти с ума, когда нужно считаться с тем, что люди о тебе думают. В Сент-Поле это меня не интересовало. А здесь за мной следят. Но я не дам себя смутить!» — твердила она про себя, взвинченная собственными мыслями и оскорбительным чувством беспомощности.

III

Оттепель, смывшая с тротуаров снег. Потом звонкая, как кандалы, ночь, когда слышно, как трещит лед на озерах, и ясное, бодрое утро. В свитере и берете с помпоном Кэрол чувствовала себя ученицей колледжа, отправляющейся играть в хоккей. Ей хотелось крикнуть, ноги порывались бежать. Возвращаясь с покупками домой, она поддалась этому желанию, как поддался бы молодой щенок. Промчалась мимо ряда домов и, перескакивая с тротуара через кучу талого снега, по-мальчишески крикнула: «Гоп-гоп!»

Она заметила, что на нее, открыв рот, смотрят из окна три старухи; этот тройной взгляд подействовал на нее парализующе. В окне с другой стороны улицы осторожно зашевелилась занавеска. Кэрол остановилась и пошла дальше степенной походкой, вновь превратившись из девочки Кэрол в докторшу Кенникот.

С тех пор уже никогда больше не чувствовала она себя достаточно юной, достаточно смелой и достаточно свободной, чтобы бегать по улице и кричать. На следующем еженедельном бридже «Веселых семнадцати» она держала себя как вполне благовоспитанная молодая дама.

IV

«Веселые семнадцать», число которых колебалось от четырнадцати до двадцати шести, представляли собой карниз социального здания Гофер-Прери. Принадлежать к ним значило принадлежать к избранному обществу. Многие из них входили также в состав образовательного Танатопсис-клуба, но это не мешало «Веселым семнадцати» как обособленному целому фыркать на Танатопсис и считать его мещанским и чванным.

Большинство «Веселых семнадцати» составляли молодые женщины, мужья которых считались «членами-соревнователями». Раз в неделю устраивался дамский послеобеденный бридж. Раз в месяц мужья приглашались на ужин и вечерний бридж. Два раза в год танцевали в зале масонской ложи. Тогда весь город приходил в раж. Только на ежегодных балах пожарной команды и секты Восточной звезды было столько же пестрых шарфов, и танго, и сердцеедства, но эти соперничавшие организации не принадлежали к элите: на балы пожарных приходили служанки с грузчиками и рабочими. А на вечер «Семнадцати» Элла Стоубоди однажды прибыла в городской карете, которой до этого пользовались только на похоронах, а Гарри Хэйдок и Терри Гулд всегда появлялись во фраках — единственных на весь город.

Ближайший — после одиноких размышлений Кэрол — дневной бридж состоялся у Хуаниты Хэйдок. Входная дверь ее нового бетонного особняка была из полированного дуба, окна — с зеркальными стеклами. В оштукатуренной передней стоял горшок с папоротником, а в гостиной можно было видеть кресла мореного дуба, шестнадцать олеографий и квадратный лакированный стол с плетеной салфеточкой. На столе лежали иллюстрированный журнал и колода карт в кожаном футляре с выжженным рисунком.

Вошедшую Кэрол обдало жаром от печки. Игра была уже в полном разгаре. Кэрол много раз собиралась, но так и не научилась играть в бридж. Ей пришлось с улыбкой просить извинения у Хуаниты; ее самолюбие от этого страдало.

Миссис Дэйв Дайер — не лишенная миловидности, болезненная женщина, посвящавшая свое время религии, лечению и сплетням, — погрозила Кэрол пальцем и пропела:

— Вы нехорошая! Вы, кажется, не цените, что вас так легко приняли в число «Веселых семнадцати»!

За соседним столиком миссис Чет Дэшуэй подтолкнула локтем соседку. Но Кэрол старалась, насколько возможно, изображать трогательное простодушие. Она защебетала:

— Вы совершенно правы. Я такая лентяйка! Сегодня же вечером заставлю Уила поучить меня.

В ее щебете звучало и пасхальное оживление, и рождественская умильность. Про себя же она думала: «Неужели не довольно сахарина?» Она села в самую маленькую качалку, олицетворяя викторианскую скромность. Но она видела или ей казалось, что те же женщины, которые встречали ее ласковым воркованьем при ее первом появлении в Гофер-Прери, теперь ограничивались небрежным кивком.

Во время перерыва первого роббера она обратилась к миссис Джексон Элдер:

— Не покататься ли нам опять в ближайшие дни на санках?

— Холодно сейчас валяться в снегу, — равнодушно отозвалась миссис Элдер.

— Терпеть не могу, когда снег попадает за воротник, — добавила миссис Дэйв Дайер, недружелюбно взглянув на Кэрол.

Потом, повернувшись к ней спиной, она обратилась к Рите Саймонс:

— Милая, не забежите ли ко мне вечером? Я получила чудесные узоры для вышивок и хотела бы показать их вам.

Кэрол снова съежилась в своем кресле. Они говорили о картах, а на нее не обращали внимания. Но она не привыкла подпирать стенку. Она боролась со своей раздражительностью, зная, что стоит поверить, что тебя не любят, и тебя вправду не будут любить. Однако терпения у нее в запасе было мало, и, когда по окончании второго роббера Элла Стоубоди насмешливо спросила ее: «Я слыхала, вы выписываете из Миннеаполиса платье для следующего вечера?» — Кэрол с ненужной резкостью ответила: «Еще не знаю».

Она немного утешилась, видя, с каким восхищением юная Рита Саймонс разглядывает стальные пряжки на ее туфлях, но ее задел за живое едкий вопрос миссис Хоуленд:

— Не находите ли вы, что ваш новый диван слишком широк и поэтому неудобен?

Она кивнула, потом покачала головой и предоставила миссис Хоуленд сделать из этого какой угодно вывод. Но ей тут же захотелось помириться. Она сама чуть не растаяла от сладости, с какой она обратилась к миссис Хоуленд: