Синтия Суонсон
Стеклянный лес
Глава 1
Энджи
Округ Дор, Висконсин, 1960 год
Утро выдалось ясным и бодрящим — идеальное начало обычного сентябрьского дня, не предвещающее ничего дурного. Когда Пи Джей проснулся, я нарядила его в свитер, вязаные рейтузы и шапочку, доставшиеся мне от детей старшей сестры Дорис, и, взяв малыша на руки, вышла из дома. Всю ночь шел дождь, и я полной грудью вдохнула душный аромат переполненного водой озера и не слишком густого леса — такой знакомый и родной, будто запах моей собственной кожи.
Под моими ногами захрустел песок. Как и остальные обитатели Норт-Бея, мы с Полом соорудили дорожку из песка поверх покрытия из гравия и гудрона, чтобы не пачкать подошвы ботинок. Я направилась к шаткой деревянной лестнице, спускающейся к озеру. Нужно было действовать осторожно, ведь после дождя ступеньки становились такими скользкими. Спустившись, я прошлепала к воде по высокой мокрой траве и одной рукой перевернула легкую брезентовую лодку, которую соорудил несколько десятилетий назад мой дед. В прошлый уикенд Пол смастерил для Пи Джея небольшое деревянное кресло и накрепко прибил к центральному сиденью лодки, и мне не терпелось его опробовать.
Тихонько напевая, я усадила Пи Джея в кресло, пристегнула кожаными ремнями и подумала о прошедшей ночи. Вспомнилось, как барабанил дождь по жестяной крыше дома, как шумело у меня в ушах, когда мы с Полом раскачивались на постели посреди смятых простыней в сплетении рук и ног. Я выкрикнула имя мужа, и этот звук заглушил стук дождевых капель по оконному стеклу. После этого мы просто лежали рядом, прислушиваясь к редким раскатам грома. Гроза уходила дальше — за озеро Мичиган. Благодарность — за мужа, за жизнь, за будущее — окутывала мое сердце так же крепко и надежно, как теплые объятия Пола.
И вот теперь, спустя двенадцать часов, при воспоминании об этом у меня перехватило дыхание. Взмахнув веслом, я начала грести. Сегодня озеро принадлежало только нам с Пи Джеем, если не считать плававших возле берега уток да парочки чаек, паривших над нашими головами. С наступлением осени мошки и москиты пропали. Лишь время от времени над поверхностью воды с треском пролетала стрекоза, чьи крылья переливались в лучах солнца голубыми и лиловыми бликами.
Я подняла весло, позволив лодке скользить самостоятельно. Под ее мерное покачивание Пи Джей весело пускал пузыри, поглядывая на пролетавших птиц.
Я посмотрела на небо, прикрыв глаза ладонью от ослепительного солнечного света, и в этот момент справа от меня послышался громкий плеск. Я развернулась — как раз вовремя, чтобы заметить блеснувшую над зеркальной гладью озера спину форели. Рыба скрылась на глубине, оставив после себя лишь разбегающиеся по воде круги.
Резко развернувшись, я потеряла равновесие, и лодка накренилась. Пи Джей громко закричал, и я увидела, как головка свесившегося через борт малыша коснулась водной глади. Следом за головой последовали плечи и верхняя часть туловища. Очевидно, Пол прибил ремни не слишком надежно, и теперь они оторвались от креплений.
Метнувшись вперед, я схватила сына за ноги, пока он полностью не ушел под воду. Лодка снова наклонилась, но я поспешно села на скамью, чтобы сохранить равновесие.
Малыш заревел от испуга и неожиданности, и стекавшая с его головы вода перемешивалась со струившимися по щекам слезами. Я прижала ребенка к груди, погладила по мокрым волосикам и пробормотала:
— Все в порядке, малыш. Ты в безопасности.
Я поцеловала Пи Джея в лоб, крепко обняла и, быстро перекрестившись, мысленно вознесла молитву: «Спасибо тебе, святая Матерь Божья! Спасибо, что присматриваешь за нами».
Деревянное весло плавало рядом, и я смотрела на него, пытаясь унять дрожь. Крепко держа ребенка под мышкой, я принялась грести одной рукой, пока не поравнялась с веслом. Выловив его из воды, я еще крепче прижала к себе малыша и направилась к берегу, по-прежнему орудуя одной рукой. Со стороны это наверняка выглядело довольно неуклюже, но зато лодка уверенно продвигалась вперед.
Не успела я переступить порог дома, как зазвонил телефон. Два коротких пронзительных звука свидетельствовали о том, что звонок, поступивший на общую телефонную линию, предназначался нам. Все еще не уняв дрожь от недавно пережитого испуга, я скинула галоши, ринулась в ванную комнату, закутала сына в полотенце и, положив его на диван, побежала к телефону.
Прежде чем поднять трубку, я убавила громкость радио, которое забыла выключить перед уходом из дома: все утро там обсуждали итоги состоявшихся накануне президентских дебатов. Участники радиообсуждения отдавали свои симпатии президенту Никсону. У тех же, кто смотрел трансляцию по телевидению, сложилось впечатление, что безоговорочную победу одержал сенатор Кеннеди. Едва услышав это, я торжествующе подняла кулак. Ведь менее чем через два месяца мне предстояло впервые принять участие в президентских выборах. Так что мой голос был на стороне сенатора из Массачусетса.
— Тетя Энджи?
Женский голос на другом конце провода был мне незнаком. Голоса братьев и сестер я, самая младшая из шестерых детей, хорошо знала, из дюжины моих племянников и племянниц мало кто мог самостоятельно позвонить по телефону. И ни у кого из них точно не было такого голоса. Мою собеседницу нельзя было назвать взрослой женщиной, но и из детского возраста она тоже уже вышла.
Я знала лишь одного обладателя подобного голоса, кто мог называть меня тетей.
— Руби, это ты? Что случилось?
Ответа не последовало. Я взглянула на Пи Джея: малыш что-то бормотал и с воодушевлением вытаскивал нитки из диванной подушки. Учитывая, что ему пришлось пережить на озере, он вел себя на удивление спокойно. Какое счастье, что у меня такой милый и покладистый ребенок в отличие от детей моих сестер, которые постоянно жаловались на колики и капризничали. «У нас родился настоящий победитель, — говорил Пол всякий раз, когда я обращала его внимание на это обстоятельство. — Наш сын — победитель, Энджел».
А я лишь улыбалась в ответ на эти слова и ласковое имя, которым он называл меня с самой первой нашей встречи: Энджел — ангел.
На другом конце провода раздался какой-то с трудом различимый звук, который не был похож на попытку заговорить или откашляться. Я надеялась, что это все-таки Руби, хотя и терзалась сомнениями: вдруг старая миссис Бейтс из соседнего дома решила воспользоваться общей телефонной линией, чтобы подслушать чужие разговоры?
— Руби? — повторила я. — Это ты? Все в порядке?
— Нет, — послышался привычный, лишенный эмоций и холодный, точно вода в заливе, голос девочки. — Нет, тетя Энджи, я не в порядке.
Последовала долгая пауза, а потом Руби произнесла:
— Тетя Энджи, мой папа мертв, а мама сбежала.
Глава 2
Руби
Стоункилл, Нью-Йорк, 1960 год
— Мама оставила записку, в которой сообщила нам с папой, что уезжает, — пояснила Руби и едва слышно добавила: — Она написала, что ей очень жаль, но жизнь слишком коротка, чтобы ждать.
— Это ужасно, Руби, — выдохнула Энджи. — Просто ужасно.
Девочка промолчала.
— А твой отец?..
Наматывая телефонный провод на палец, Руби рассказала, что тело отца было найдено в лесу, всего в нескольких футах от дома.
— Он сидел возле дуба, а рядом валялась пустая чашка. Ее проверили на наличие яда. В полиции сказали, что все указывает на самоубийство.
Голос Руби звучал обыденно и безразлично.
— О господи! — воскликнула Энджи. — Мне так жаль. — Она на мгновение замолчала, а потом поспешно спросила: — Где ты сейчас, дорогая?
Руби не отвечала, пытаясь осмыслить произнесенное тетей слово — «дорогая».
Никто так не называет Руби. Больше никто.
— Я дома, — наконец произнесла она. — Не могли бы вы попросить дядю Пола позвонить мне, как только у него появится возможность?
Повесив трубку, Руби вышла во внутренний двор, спустилась по ступеням и направилась в лес. Вокруг стояла тишина, которую нарушали лишь свист птиц, жужжание насекомых да шорох ветвей, когда по ним прыгали белки. Проходя мимо могучего дуба, она легонько хлопнула рукой по стволу и двинулась дальше. Подошвы ее поношенных серо-белых теннисных туфель утопали в мягкой земле и влажной листве.
Руби пошла по узкой, едва различимой тропинке и вскоре оказалась на небольшой поляне, в центре которой стоял огромный валун. Камень был скользким от росы, мелкие вкрапления кварца поблескивали в лучах пробивавшегося сквозь кроны деревьев солнца. Руби взгромоздилась на валун, положила ногу на ногу и осторожно поддела ногтем резиновый ярлык на подошве левой туфли. Когда-то на нем было написано слово «KEDS», но девочка ковыряла его так часто, что теперь от названия остались лишь две первые буквы.
Руби положила руку на камень, предвкушая ощущение исходившей от него ледяной прохлады, но быстро отдернула, потому что вместо шероховатой поверхности коснулась чего-то живого и гладкого. Руби опустила глаза. В шести дюймах от нее свернулась клубком толстая змея. Она зашипела, и девочка вскочила с камня и отошла на несколько шагов, не сводя взгляда со змеи. Ее злые глаза-бусинки блестели, а изо рта угрожающе высовывался раздвоенный язык. Вдоль зеленого, точно кроны деревьев, тела проходили тонкие желтые полоски.
