Ример протянул руку к её бедру. Она отскочила назад, нащупывая рукой нож, но его не оказалось на месте. Её нож сверкал в руке у Римера. Хирка сглотнула и отпрянула от стали. На какое-то мгновение ей почудилось, что он раскусил её и захотел убить, чтобы облегчить работу Совета, но Ример шёл к корням ели.

— Я провожу Ветле домой, — сказал он, обрубая остатки торчащих из земли корней. Ель с грохотом отправилась в Аллдьюпу. Всё, что от неё осталось, — это яма в земле и облако пыли, сверкавшее в брызгах Стридренны. Теперь расселина казалась намного шире, чем раньше. По обе стороны пропасти возвышались голые стены.

— Пусть твой отец осмотрит тебе руку, — сказал Ример.

Она фыркнула.

— Я зашивала раны взрослых мужчин с тех пор, как мне исполнилось семь!

Он подошёл ближе, и Хирка подавила в себе желание попятиться. Ример был почти на голову выше неё. Его кожаное облачение скрипнуло, когда он наклонился к ней и вставил её нож обратно в ножны.

— Юмар… — услышала она безутешный плач Ветле. Хирка хорошо его понимала. Может быть, ему подарят новую игрушку, но даже если она будет из чистого золота, это ничего не изменит, ведь Юмара больше нет.

Хирка развернулась и ушла. У неё появилось ощущение, что она уходит от чего-то очень важного, но девушка даже не оглянулась.

Красная повозка

Хирка пустилась бегом, как только удостоверилась, что Ример её больше не видит. Она выбралась из леса и понеслась по гребню холма в сторону моря. На этой дороге вероятность встретить кого-нибудь была крайне мала. Как только ветер донёс до неё запах водорослей, в поле зрения появилась лачуга. Дом прилепился к скале на большой высоте, как будто был изгнан из деревни и забрался сюда зализывать раны.

Лачугу называли не-домом. Много лет назад стражи Совета забрали жившего в ней преступника и подожгли жилище. Но лачуга не пожелала сгорать и осталась стоять на своём месте, упрямо соседствуя с морем. На восточной стороне постройки от огня образовались чёрные блестящие корки, которые сверкали на солнце. Один крестьянин из Глиммеросена набрался смелости и пробрался сюда, чтобы забрать себе ставни, но так перепугался, что уронил их на ногу и сломал два пальца. На том дело и закончилось. Больше никто не приближался к лачуге, пока не приехали Хирка с отцом и не сделали её своим домом. Отец не слушал бабьи сплетни. И всё же, увидев лачугу сейчас, Хирка испытала беспокойство. Нет, она совсем не боялась, ей нравилось там жить, но её преследовало чувство, что, как только она увидит дом, случится что-то плохое, и надо спешить, чтобы помешать этому плохому произойти.

Под ногами скрипели мелкие камешки, которые гора стряхивала с себя при каждом шторме.

Ример вернулся. Ример Ан-Эльдерин.

Казалось бы, это имя легко произнести, но оно тяжёлым камнем лежало у неё во рту. Как гири Сейка — все знали, что они слишком тяжёлые, но как только стражи приходили с проверкой, гири чудесным образом теряли в весе. Говорят, у купца два комплекта гирь.

То же самое с Римером. У него два имени. Он уехал из Эльверуа с коротким именем, которым Хирка пользовалась с тех пор, как ей исполнилось девять, а теперь вернулся с длинной тяжёлой родовой фамилией. С тем, что забрало его отсюда домой, в семейное имение за белой стеной Всевидящего в Манн-фалле. Теперь их разделяет целый мир.

Силья из Глиммеросена может рассказывать сказки о позолоченной Маннфалле до самого заката, но бо́льшая часть жизни Хирки прошла в дороге, в красной повозке, и она была вполне довольна, что теперь у неё есть лачуга, которую можно считать домом, и местность, выходцем из которой она могла назваться. А что ещё надо имлингу?

Хирка остановилась перед дверью. Корзина! Она забыла у Аллдьюпы корзину с травами, на сбор которых потратила целый день. Хирка не могла бросить их в лесу, ведь завтра наступит середина лета и суеверные крестьяне затопчут всё вокруг. Они будут рвать травы, чтобы гадать на суженого. Травы, которые можно продать на рынке.

Хирка развернулась, чтобы пойти за корзиной, как вдруг её внимание привлёк один звук. Что-то равномерно скребло по стенам избушки. Потом всё стихло. Она замерла и прислушалась. Они здесь! Совет явился, чтобы забрать её.

Возьми себя в руки! Ты ничего не значишь для Совета.

Хирка открыла дверь. Она думала, что увидит отца, но в доме было пусто. Пусто, как никогда. С потолка свисали пучки местешипа и солнцеслёза, однако все до конца высушенные травы пропали. Две стены были заставлены коробочками и сосудами всевозможных форм и размеров, но нижние полки опустели. От стоявших там ранее остались только бледные контуры на тонком слое копоти из очага. Один из сундуков, который одновременно служил скамьёй, стоял открытым. В него были беспорядочно набросаны вещи, как будто отец просто смёл их с полок. Чай, бузина, красный корень, мази и сусло. Амулеты и украшения Всевидящего.

Хирка взяла в руки хорошо знакомую потёртую деревянную коробочку и повертела её в руках. Бодряник. Выдержанный чай из Химлифалла. Поток в тех местах был мощным, и если ты не чувствовал прилива сил после чашечки такого чая, значит, ты находился поблизости от Шлокны. И такими вещами они торговали каждый день… Беспокойство охватило всё её существо.

Тишину снова нарушил скребущий звук. Хирка поставила деревянную коробочку на место на полке и вышла из дома. Она поняла, что звук доносится со стороны моря, из-за угла дома. Хирка осторожно шагала, ступая только на траву. Она шла тихо, сама не зная почему. Затем заглянула за угол. Беспокойство превратилось в уверенность, такую тяжёлую, что ноги приросли к земле.

Отец сидел на стуле на колёсах и ржавой лопатой отскабливал красную краску от старой повозки. Лопата была ей незнакома. Наверное, одолжил у кого-нибудь. Единственное, что на ней сверкало, — это недавно наточенный край, который протяжно скрипел, когда отец проводил лопатой вверх по деревянной поверхности. Повозка сбрасывала блёклые куски краски, и они осенней листвой ложились на землю вокруг папиных ног.

Рубашка на спине отца потемнела от пота. Вены бежали вверх по рукам и пытались опоясать мышцы, но не справлялись. Папа был сильным. Он специально отрезал рукава от своих одежд, чтобы все могли это видеть. Хирка помнила времена, когда он одевался нормально, но это было много лет назад.

— Собираешься куда? — спросила она, скрестив руки на груди. Хирка надеялась, что так будет казаться сильнее.

Отец остановился и бросил на неё виноватый взгляд, но быстро взял себя в руки. Смельчак, как и все выходцы из Ульвхейма. Папа воткнул лопату в землю, но та опрокинулась на невысокую траву. Даже отец не мог заставить лопату стоять в каменистой почве. Он потёр кулаком коротко стриженную голову.

— Ворон прилетел, — сказал лекарь.

Хирка знала это, поняла, когда увидела Римера. Ворон прилетел, Эйсвальдр определил дни проведения Ритуала.

Сколько у меня осталось времени?

Отец наклонился, поднял лопату и снова принялся отскребать краску.

— Ну и как, делаешь успехи? — спросил он. Хирка сжала челюсти. Почему бы ему не спросить напрямую? Ведь именно из-за этого они должны уехать.

— Собираешься куда? — повторила она свой вопрос.

Отец схватился за колёса и стал поворачивать стул, пока не оказался лицом к лицу с дочерью. Он приподнялся над сиденьем, перенеся почти весь свой вес на руки.

Хирка отступила на шаг. Это несправедливо. Она понимала, чего он от неё хочет, но дать ему желаемое было не в её власти. Да и почему она должна делать это? Она многое умеет. Неужели её осудят за то единственное, чего она сделать не в состоянии?

— Да, я не могу слиться с Потоком. И что из этого? Такое наверняка бывало и раньше. Не может быть, что я такая одна.

Её вопрос повис в воздухе. Папа знал, что она не может сливаться с Потоком. Всегда знал. Почему же сегодня это имеет особое значение?

Ритуал. Всё дело в этом проклятом Ритуале.

Холодное оцепенение вновь охватило её, а сердце забилось быстрее.

— Наверняка такое бывало и раньше?! — повторила она. — Не может быть, чтобы я была единственной во всём мире? Во всех одиннадцати государствах?

Отец смотрел на неё. Глубоко посаженные глаза были такими же онемевшими, как и его ноги. Вот такие дела. Она рождена уродом, который не способен слиться с Потоком. Она слепа к Потоку, лишена того, что имелось у всех остальных. Немощная. И бесхвостая. В голове эхом раздался крик Колгрима.

Бесхвостая…

Хирка упрямо развернулась и пошла прочь. Она слышала, что отец кричит ей вслед, но не остановилась. Потом взобралась на самую высокую из трёх берёз на краю горного уступа. Расстороенная девушка лезла вверх, пока ветки не стали слишком тонкими, и тогда села вплотную к стволу и обхватила его, чтобы не свалиться. Руку жгло. Рана снова кровоточила, а она и забыла о ней.

Ример вернулся.

Внезапно Хирка смутилась. Какое безнадёжное ребячество! Проблемы не решатся от того, что она забралась на дерево. Так взрослые имлинги не поступают. Обычные имлинги. Разве так уж странно, что всю жизнь они с отцом провели в дороге? Разве так уж странно, что они общались с другими только в тех случаях, когда те болели? Ничуть не странно. Во всём виновата она. Она не такая, какой должна быть.