У нас целая куча дел!

(Дуня)

Я умываюсь со скоростью, достойной Книги рекордов Гиннесса. Душ я принимаю так быстро, что, кажется, не успеваю намокнуть. Я выскакиваю из ванной, и тут слышу какой-то шум из гостевой комнаты. Как будто медведь наводит порядок в своей берлоге. Осторожно, чтобы его не потревожить, заглядываю в открытую дверь. Диван разложен. Это нормально: папа уже несколько недель спит здесь. Странно другое: полки пусты. А где же книги и словари? И куда делась одежда, которая висела на вешалке? И потом, для чего нужно было заваливать всю комнату картонными коробками? Некоторые уже заклеены коричневым скотчем и подписаны фломастером: «Белье + CD» или «Полотенца + книги».

Еще одна странность: со стены исчезли все фотографии. Еще вчера снимок, на котором Мисс Всезнайка задувает свечи на именинном торте, был на месте. Селфи — мы все вчетвером на море. Мамин портрет, где она совсем молодая, еще до моего рождения. Еще одно фото, где она в роддоме с младенцем на руках. Младенец — это я! Куда они делись, все эти фотографии? А, вот они, рядом, в коробке. Черным маркером папа написал: «Полотенца + носки + фотографии».

Отец меня не замечает. Он слишком занят борьбой с чертежной настольной лампой. Он пытается запихнуть ее в коробку, а она упрямо выпрыгивает обратно. Пока он давит ей на голову, все хорошо, но как только отпускает, она вновь с пружинным звоном взбрыкивает — бзды-ыннь! Это было бы смешно, но мне к горлу подступает комок, а дыхание перехватывает. Я ощущаю смутную тоску, будто чья-то рука сжимает мне сердце. Тихо-тихо я выхожу из комнаты. На улице я что было сил мчусь в «Фиеста Маркет». У меня слишком много вопросов, и они обжигают мне губы.

Продавец стоит на стремянке под самым потолком магазина. Он пытается закрепить вывеску с надписью: «Внимание! Распродажа! Успейте отхватить отменный ломоть смеха!» Сегодня он в красно-зеленых штанах. Одна штанина ярко-красная, другая — изумрудно-зеленая. Куртка у него тоже двухцветная: наполовину голубая, наполовину желтая. Безумный наряд дополняет крохотный красный котелок, украшенный огромной пластиковой ромашкой. Котелок сполз и едва держится на затылке.

— Ластик! — с ходу выпаливаю я. — Он работает!

— И тебе добрый день! — отвечает продавец. — Конечно работает. А ты что думал? Что мы здесь барахлом торгуем?

— Я думал, вы пошутили. Это кошмар! Я… я…

И тут я понимаю, что больше не могу выговорить ни слова. Слова застревают у меня в горле. Продавец приколов и розыгрышей бросает свое занятие и усаживается на верхнюю ступеньку стремянки. В своем пестром наряде и с прижатыми к подбородку коленями он похож на гигантского попугая на жердочке. За его спиной косо болтается вывеска, которую он так и не закрепил.

— Успокойся, — говорит он. — Разберемся… Что ты стер?

Собравшись с силами, я отвечаю:

— Дунайского окуня. Он исчез.

И добавляю:

— Исчезли ВСЕ дунайские окуни!

Продавец выпрямляется и соскальзывает с лестницы.

— Да-да, слыхал эту историю по радио, — сокрушенно вздыхает он. — Какого черта! Как ты додумался до этого? Что они тебе сделали?

— Долгая история. Хотел попробовать…

— И сделал первое, что пришло в голову. Что ж, что сделано — то сделано. Не о чем говорить. Я тоже хорош. Поторопился. Надо было лучше рассказать, как им пользоваться.

Он, кажется, подбирает слова.

— Ластик воспринимает написанное буквально, — произносит он наконец. — Так он работает. Вот смотри. К примеру, ты захотел, чтобы исчезла игрушечная машинка. Если ты напишешь, а затем сотрешь слово «машина», исчезнут все машины, понимаешь? Ластик же не знает, что у тебя в голове. Поэтому нужно сначала точно сформулировать, что бы ты хотел стереть. В моем примере надо было написать: «Модель красного кабриолета, которую родители подарили мне на день рождения». Понимаешь?

Продавец говорит совершенно серьезно. Напрасно я надеялся, что он рассмеется и скажет, что вся эта история с волшебным ластиком — просто шутка.

— Что мне еще надо знать? — спрашиваю я.

Он задумывается.

— Ты пишешь грамотно?

Неожиданный вопрос.

— Вообще-то диктанты — не совсем мой конек… — признаюсь я.

— Жаль, — говорит он, поморщившись. — Видишь ли, если сделать ошибку хотя бы в одном слове из тех, что ты хочешь стереть, ластик не сработает.

Он провожает меня до выхода.

— Впредь будь очень осторожен, — советует он, положив руку мне на плечо. — Я уверен, ты смотрел фильм «Человек-паук».

Я киваю.

— Тогда ты помнишь, что говорил дядя Питера Паркера: «С великой силой приходит и великая ответственность».

И вот я на улице. Пораженный, ошарашенный, придавленный этими словами, я направляюсь к нашему штабу. Я жутко опаздываю. Мои друзья, должно быть, рвут и мечут. Но даже опоздание — не повод терять бдительность. Поэтому я, засунув руки в карманы, не спеша иду по улице с видом праздношатающегося прохожего. На самом деле я незаметно оглядываю все вокруг, но ничего подозрительного не замечаю.

Я наклоняюсь и делаю вид, что завязываю шнурок. Это такая уловка, чтобы засечь возможного преследователя. Я подсмотрел ее в одном шпионском фильме. Еще один трюк — остановиться перед витриной и в отражении наблюдать за тем, что происходит за спиной. Петляя по переулкам, то и дело останавливаясь и наконец убедившись, что хвоста за мной нет, я подхожу к нужному зданию. Дом настолько ветхий, что даже панки-собачники из центра перестали здесь зависать и пить свое пиво.

Сторожка путевого смотрителя заброшена уже больше двадцати лет. Светло-серая штукатурка кусками отваливается с облупленного фасада. Окна разбиты, как и большая часть черепицы на крыше. Печальное зрелище дополняют ржавые, заросшие травой рельсы. В тихом забвении они доживают свой век среди зарослей бурьяна. Их покой больше не нарушит ни один состав.

Я еще раз осматриваюсь и прохожу дальше, туда, где наверняка был когда-то чудесный маленький садик. Теперь же он превратился в пустырь, где крапива, одуванчики и ромашки борются за свое место под солнцем.

Я обхожу дом слева и останавливаюсь перед трухлявой перекошенной дверью. Стучу по косяку три раза (тук-тук-тук), после паузы еще два (тук-тук) и затем еще раз (тук). Внутри слышится шорох, потом голос:

— Куда иду я…

— Туда и друзья! — заканчиваю я фразу.

Дверь открывается.

— Где тебя носит? — злится Дуня. — У нас целая куча дел!

Значит, мой отец относится к оставшемуся одному проценту

(Эмиль)

Наш штаб — это квадратная комната, по размеру чуть больше моей. Пол засыпан обломками кирпича, штукатуркой и пылью. В потолке сквозь широкие трещины видны балки перекрытия. Когда мы с Жюлем пришли сюда в первый раз — Дуня тогда валялась дома с гриппом, — здесь было очень мрачно. Запах сырости, повсюду паутина, то и дело прилипающая к лицу, — от всего этого по коже бежали мурашки. В общем, идеальное место, чтобы снимать фильм про Хеллоуин.

Потом мы слегка навели здесь порядок и даже принесли со свалки кое-какую мебель. Стол с изъеденными жуками ножками служит кафедрой для председателя собрания, которым по очереди становится каждый из нас. Три разношерстных пластиковых садовых кресла, тоже со свалки, добавили этой унылой комнате комфорта.

Очевидно, когда-то это помещение было конторой путевого смотрителя. Небольшое окно выходит на задний двор. Напротив него на стене до сих пор висит табличка с расписанием поездов. Рядом с ней в деревянных рамках — три газетные вырезки: черно-белые фотографии, запечатлевшие суровые будни железнодорожников.

Обходчик паровозов — самый крутой. С черным от сажи лицом и молотком в руке он стоит рядом с вагоном. Подпись под снимком поясняет, что он простукивает металлические части машины, чтобы по звуку выявить возможные трещины или поломки.

На втором снимке — фонарщик. Он толкает перед собой тележку, нагруженную огромными фонарями. Этот рабочий отвечал за освещение станции и поездов.

Третий снимок тоже прикольный. На нем два человека. Один ковыряется в рельсах каким-то инструментом. Инструмент похож на тот, которым мой отец однажды откручивал у машины колесо, когда оно спустило по дороге к дедушке с бабушкой. Рядом с первым стоит второй железнодорожник, прямой, как восклицательный знак. К губам он прижимает небольшую дудку. Это сигнальщик. Когда приближается поезд, он дудит в трубу и предупреждает путевых рабочих об опасности.

Мы с друзьями назначили этих железнодорожников стражами нашего убежища. Каждое собрание мы всегда начинаем с ритуального приветствия.

— Приветствуем тебя, обходчик!

Поклон.

— Приветствуем тебя, фонарщик!

Поклон.

— Приветствуем тебя, сигнальщик!

Поклон.

Церемония окончена. Сегодня Дунина очередь быть председателем, и она занимает место за столом. Мы с Жюлем усаживаемся в пластиковые кресла.

— Объявляю собрание открытым, — провозглашает Дуня. — Кто хочет взять слово?

Жюль поднимает руку.

— Ты хочешь сорвать развод родителей? — интересуется он, доставая из заднего кармана джинсов вчетверо сложенный листок, вырванный из журнала. — Держи, это статья о детях, чьи родители разводятся. Я нашел ее в журнале «Все для женщины».

— Ты читаешь женские журналы? — хихикает Дуня.

— Не я, а мама. Я только смотрю комиксы. Иногда нахожу там интересные статьи. Как эта, например.

— Интересуешься разводами?

— Это для Эмиля, — продолжает мой друг. — Там описано, как понять, что ребенок тяжело переживает развод родителей. Он плохо спит, ничего не ест, меняются привычки. Может, например, перестать играть в любимые видеоигры. Или внезапно случится энурез. Это когда…

— Спасибо, я знаю. То же самое, что «писаться в постель», только по-научному. Прости, но как все это может мне помочь?

В глазах друга начинают прыгать озорные искорки.

— А что? — улыбается он. — Проще простого: начни изображать все эти симптомы. Твои родители испугаются и передумают разводиться.

— То есть ты мне предлагаешь стать анорексичным лунатиком, ходить как зомби, рычать, когда со мной разговаривают, и пускать слюни? А вдобавок еще отказаться от «Контр-страйка» и начать писаться в постели? Просто супер!

Жюль смотрит на меня широко открытыми глазами. Дуня понимает, что идея так себе.

— А как обстановка дома? — спрашивает она.

— Не очень. Отец как помешанный чинит все подряд. Сестра озабочена глобальным потеплением. А мать кроме ретроградного Меркурия вообще ничего не видит. Иногда мне кажется, что я живу в психушке…

— Будешь жить неделю с одним, неделю с другим? — интересуется Дуня.

— Честно сказать, понятия не имею. Знаю только, что прошлым летом папа первый раз не поехал с нами в отпуск. Еще раньше я заметил, что мы все чаще и чаще садимся за стол без него. А спит он на диване в гостевой комнате.

Друзья смотрят на меня с сочувствием.

— Месяца три назад, — говорю я, — родители позвали нас в гостиную, меня и Мисс Всезнайку. Хотели сказать что-то важное. Мама начала с того, что они с папой очень любили друг друга. Венера как раз находилась в знаке Весов. Бла-бла-бла… А теперь Венера болтается где-то в другом месте, и они больше друг друга не любят. То есть любят, конечно, но по-другому. Бла-бла-бла… Это вовсе не значит, что они стали меньше любить нас или что они любят нас наполовину. Бла-бла-бла…

Я говорю это и чувствую, как к горлу подступает ком. И тогда то же самое было. Тогда мама замолчала на полуслове и спросила, понимаем ли мы, что происходит. Не надо мне ничего объяснять! Я уже понял, что меня определили в компанию тех, у кого два дома, две свои комнаты, два дня рождения и… сердце, разрезанное пополам.

— А потом контрольный выстрел. Мама объявила, что скоро папа от нас съедет и будет жить «со своей подругой». Скоро? Со своей подругой? Откуда она вообще взялась, эта подруга?

Конец ознакомительного фрагмента