— Я очень сильно хочу тебя поцеловать. Но «прямо сейчас» может продолжаться столько, сколько мы захотим, верно? Возможно, это будет в следующие десять минут, может в следующие двадцать. Как бы долго это не продолжалось, я не хочу торопиться. Что, если это единственный поцелуй, который я получу от тебя? Я не хочу торопить события. Хочу насладиться этим.

— Насладиться этим, — повторяет она. А затем, расслабившись, кивает. — Мне это нравится.

Она принимает мою руку, и я веду ее вглубь террасы, где установлен шатер с танцевальной площадкой для гостей, желающих выпить и потанцевать после благотворительного ужина. Но сейчас тут почти никого нет, только одинокий официант разносит подносы с бокалами для шампанского, а из динамиков вылетают звуки секстета, играющего в вестибюле.

— Может, сначала потанцуем? — спрашиваю я.

Она оглядывает шатер, и часть ее прежней уверенности возвращается.

— Ты уверен, что хорошо танцуешь?

— Я превосходно танцую, — отвечаю уязвленно. — Я, наверное, лучший танцор во всем мире.

— Докажи, — подначивает она, и я принимаю вызов. Я делаю то, чего жаждал с тех пор, как увидел ее, и провожу рукой по изгибу ее талии, касаясь соблазнительных ямочек на пояснице и борясь с желанием опустить руку еще ниже. Затем притягиваю ближе к себе, крепче сжимая ее руку в своей руке.

Девушка снова дрожит, а я улыбаюсь.

Мне требуется совсем немного времени, чтобы найти ритм и закружить нас в простом тустепе. Я неплохой танцор (одна из моих двоюродных сестер потребовала, чтобы все мальчики семьи Белл взяли уроки танцев перед ее свадьбой, и мне удалось извлечь некоторую пользу из этого изнурительного опыта для подобных мероприятий), и меня радует, что красивая женщина в моих объятиях выглядит достаточно впечатленной мной.

— Ты неплохо танцуешь, — признает она. Пока мы скользим по безлюдному танцполу, а вокруг нас сверкают огни города и весело стрекочут цикады, она встречается со мной взглядом, который я не могу прочесть. Он кажется таким многозначительным, полным тайных знаний и опыта, и я почти слышу в глубине своего сознания церковные песнопения, ощущаю на языке сладкий вкус залежалых причастных облаток.

— Да и ты ничего, — отвечаю я, но это пустые, ничего не значащие слова, которые заполняют тишину, потому что воздух уже наполнен каким-то напряжением, безымянным и древним, и мои сердце и душа откликаются с таким страстным пылом, которого я не испытывал уже много лет. И это пугает. Пугает и будоражит, а затем она перемещает руку с моего плеча на затылок робко и одновременно решительно, и это кажется важным, восхитительным. У меня возникает ощущение, что мое тело вот-вот взорвется от вожделения, желания защитить и абсолютного таинства того, что я чувствую прямо сейчас.

— Как тебя зовут? — шепотом спрашиваю я. Мне нужно знать ее имя, потому что не думаю, что смогу уйти сегодня вечером, не выяснив это.

Не думаю, что вообще смогу уйти.

Но мой вопрос заставляет ее напрячься, и внезапно она снова становится настороженной, словно воздвигает между нами невидимые преграды.

— Я собираюсь его поменять, — загадочно отвечает она.

— Ты собираешься изменить свое имя? — спрашиваю я. — Типа… по программе защиты свидетелей или что-то в этом роде?

Мои слова вызывают у нее смех.

— Нет. Это для работы.

— Работы? А ты вообще колледж закончила?

— Я на последнем курсе. Но, — продолжает она строгим тоном, — знаешь, девушка может учиться и работать одновременно.

— Но работа, ради которой тебе нужно изменить свое имя? — Я внимательно изучаю ее лицо. — Ты уверена, что это не для программы по защите свидетелей? Прямо на сто процентов уверена?

— Да, — отвечает она. — Просто это не совсем обычная работа.

— А ты расскажешь мне об этой работе?

Она наклоняет голову, размышляя.

— Нет, — решает она вслух. — По крайне мере, не прямо сейчас.

— Так нечестно, — упрекаю я. — Это похоже на приманку, и ты знаешь об этом. К тому же я до сих пор не знаю, как тебя зовут.

— Мэри, — отвечает она через мгновение. — Можешь звать меня Мэри.

Я бросаю на нее скептический взгляд.

— Звучит неправдоподобно.

Она пожимает плечами и легонько сжимает пальцы на моем затылке, ощущение настолько приятное, что мне хочется замурлыкать. Я спал со многими женщинами, великолепными и опытными, бывало более чем с одной за раз, но по какой-то причине, когда Мэри играет с короткими волосами у меня на затылке, я испытываю более сильные, более волнующие эмоции, чем когда-либо раньше. Притягиваю ее немного ближе, когда начинает играть мелодичная меланхоличная песня, а цикады стрекочут в такт со струнами, как будто сами пригласили себя в секстет. Их громкое стрекотание такое успокаивающе и до боли знакомое.

— Я уже много лет так не танцевала, — признается Мэри, когда мы непринужденно кружимся по танцполу.

— Ты слишком молода, а говоришь так, будто прожила долгую жизнь, — говорю ей. Она одаривает меня грустной улыбкой.

— Это правда.

— Что ты уже много лет так не танцевала или что слишком молода для таких слов?

— И то и другое, — отвечает она все с той же грустной улыбкой. — И то и другое правда.

Я слегка кружу ее на месте, подталкиваемый эгоистичным желанием увидеть, как подол платья колышется и шелк облегает ее тело. При виде этой картины мне приходится подавить рвущееся из груди рычание. Господи, эти бедра. Эта талия. Эта маленькая упругая грудь, скрытая лишь тонкой тканью. Она отлично поместится в ладони. Я притягиваю Мэри к себе, медленно скользя рукой по ее спине и подразнивая, касаюсь обнаженной кожи вдоль бретелек.

Она вздрагивает от моего прикосновения, ее губы приоткрываются, а веки тяжелеют. Я замедляюсь, отпуская ее руку, чтобы провести кончиками пальцев вдоль ее подбородка.

— Мэри, — бормочу я.

— Шон, — выдыхает она и произносит мое имя так, словно ждала этого момента: без колебаний, без опасений, без обычной неловкости, которую испытывает человек при знакомстве. И звук моего имени на ее губах пробуждает глубокую, пьянящую потребность, что-то знакомое и одновременно незнакомое, подобно молитве, читаемой на неведомом языке в религиозном экстазе.

— Ты все еще хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — спрашиваю тихим голосом. Теперь она кажется готовой — на лице ни капли страха, но я хочу убедиться, что она жаждет этого так же сильно, как и я, хочу, чтобы она сгорала от желания прикоснуться к моим губам.

Она моргает, глядя на меня, ее глаза сверкают от возбуждения, и когда я провожу пальцем по ее пухлой верхней губе, Мэри снова вздрагивает.

— Я хочу этого, — шепчет она. — Поцелуй меня.

Наклоняю голову и обнимаю ее крепче, всем телом ощущая ее упругие соблазнительные изгибы, и только собираюсь заменить палец губами, попробовать, наконец, ее на вкус и целовать до головокружения… как по воздуху разносится резкая приглушенная мелодия поп-музыки.

И тут вдруг из моего кармана начинает петь Кеша. (Да, мне нравится Кеша. А кому нет? Она классная.)

— Э-э-э, — произносит Мэри.

— Черт, — матерюсь я, отстраняясь от Мэри, чтобы нащупать свой телефон, и отхожу в сторону, когда мне наконец удается ответить на звонок и поднести телефон к уху.

— Шон, — раздается из динамика голос моего отца. — Мы в отделении неотложной помощи.

Я нетерпеливо встряхиваю рукой, чтобы отодвинуть манжету рубашки с часов и посмотреть время.

— В медицинском центре университета Канзаса?

— Да.

— Я вижу отсюда больницу. Буду через десять минут.

— Хорошо, — говорит папа. — Будь осторожен на дороге… Я имею в виду, лишние пять минут ничего не изменят…

Он замолкает в растерянности. Я знаю, что он чувствует. Мне отлично знакомо это состояние, когда в голове туман и ты не можешь ясно мыслить, испытав выброс адреналина, пока торопишься доставить близкого человека в больницу.

Я вешаю трубку и оглядываюсь на Мэри, которая покусывает нижнюю губу, озабоченно нахмурив брови.

— Все в порядке? — интересуется она.

Я провожу рукой по лицу, внезапно чувствуя себя жутко уставшим.

— Э-э-э, на самом деле нет. Мне нужно идти.

— Ясно. — Но даже при том, что она кажется разочарованной, Мэри не выглядит раздраженной из-за моего поспешного ухода, как это сделали бы некоторые женщины. Во всяком случае, выражение ее лица… ну, оно доброе. Ее взгляд нежный и обеспокоенный, а уголки губ слегка опущены вниз, и я всегда буду сожалеть, что не смог прогнать поцелуем эту печаль с ее лица.

— Будь ты постарше, я бы попросил твой номер телефона, — шепчу я. — Я бы непременно закончил начатое.

— Мы бы не смогли, — отвечает она, отводя взгляд. На ее юном лице мелькает какая-то уязвимость, и, черт возьми, это заводит меня еще больше, вызывает необычайно сильную потребность защитить ее. — Это своего рода моя последняя вечеринка, — поясняет она. — Во всяком случае, на какое-то время.

Последняя вечеринка? А потом я вспоминаю, что сейчас август, что она студентка и похожа на женщину, которая серьезно относится к учебе.

— Конечно. Скоро начнется учебный семестр.

Она открывает рот, будто собираясь что-то сказать, возможно, поправить меня, но потом сжимает губы и вместо этого кивает.