А это значит, что мне прямая дорога в ад.

Тридцатишестилетние мужчины вроде меня не имеют морального права желать студентку колледжа. Испытывать желание лизать и ласкать ее киску до тех пор, пока она не станет влажной и не начнет постанывать, раздвинуть ей ноги и овладеть ею. Трахать ее до тех пор, пока она не кончит подо мной столько раз, что забудет свое имя — и фальшивое тоже. И теперь у меня стояк, отлично, просто, мать твою, замечательно.

Бросаю все свое барахло в кожаную сумку-портфель и выбегаю за дверь, чтобы встретиться со своим босом, невзирая на возбужденный член. Видит бог, он все равно скукожится, как только я доберусь до его кабинета.

* * *

Щеки Валдмана «украшает» купероз, словно красные паутинки, и я ловлю себя на том, что, пока он говорит, не свожу глаз с крошечных лопнувших капилляров и сосудиков, задаваясь вопросом, все ли богатые белые парни в конечном итоге страдают подагрой и краснеют от выпивки и что мне нужно сделать, чтобы самому не выглядеть так, как Генрих VIII. Наверное, перестать пить, хотя я ем много капусты, и мне кажется, что это должно иметь какое-то влияние.

Он не перестает ругаться с тех пор, как я вошел и сел несколько минут назад, и я до сих пор не имею понятия, в чем дело.

— …Облажались, Шон, мы облажались, и мне уже позвонили два клиента, жалуясь на негативный пиар, который отражается на них самих. И новости… Господи, ты не поверишь, эти стервятники, они обзванивают всех, не связанных с этим делом, даже гребаных стажеров.

С трудом отрываю взгляд от его щек.

— Если вы скажете мне, что случилось, я все исправлю. Обещаю.

Валдман тяжело опускается в кресло и тянется к бару в виде глобуса, который стоит рядом с его столом.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — спрашивает он, уже шаря в поисках стакана и графина с виски.

Я незаметно бросаю взгляд на часы. Сейчас только начало десятого.

— Спасибо, нет, — осторожно отказываюсь я. — Теперь, сэр, о том, что произошло…

— Да, верно, — бормочет он, делая глоток, и затем ставит графин с виски на стол между нами. — Сделка с Киганом.

Честно говоря, я в замешательстве.

— Сделка с Киганом, сэр?

Валдман моргает, глядя на меня воспаленными глазами, делает еще глоток и ждет, что я что-нибудь скажу.

Но что тут можно сказать?

— Каждая редакция этой сделки проходила юридическую проверку по крайней мере дважды, — говорю я, ломая голову и пытаясь вспомнить какие-либо потенциальные подводные камни, из-за которых Валдмана мог хватить удар. Но ничего не было, серьезно. Ничего. Это хорошая сделка, мы подготовились к любому непредвиденному обстоятельству, изучили каждый пункт договора, каждый код города и торговый налог скрупулезно отражены и указаны в соглашении. — Да, нам пришлось получить специальное одобрение от городского совета, но все прошло лучше и проще, чем мы вообще предполагали. А после того, как юристы Кигана прошерстили все документы по сделке, наша юридическая служба проверила все в последний раз. Там и близко нет ничего незаконного или неэтичного, я вам обещаю, сэр.

Валдман хмыкает.

— Незаконного, может, и нет. А вот неэтичного? Ты в этом уверен?

Я пристально смотрю на него. Знаю, я измотан из-за нехватки сна и стресса, выжат как лимон за последние четыре недели поздних ночей и ранних подъемов, пока старался подписать это соглашение, но моя голова всегда работала лучше всего в таких стрессовых условиях, и поэтому чувствую, что сейчас нахожусь в тупике. Поймите меня правильно, я первым признаю, что в прошлом заключал несколько сделок, которые раздвигали некоторые моральные границы, — в конце концов, лучшие деньги делаются на границах морали, — но в сделке с Киганом на это не было и намека. Ничего гнусного или подозрительного. Лишь несколько старых кирпичных зданий, которые будут превращены в новые центры получения прибыли. Черт возьми, даже как городской житель я думаю, что это хорошая сделка.

Валдман наконец понимает, что я, и правда, понятия не имею, на что он намекает, и раздраженно ставит свой стакан на стол.

— Продавец недвижимости — Эрнест Или? Он когда-нибудь упоминал что-то об аренде? Об арендаторах?

Простой вопрос.

— Ни разу, — уверенно отвечаю я. — И мы проверили все соглашения, зарегистрированные по этим трем зданиям за последние сорок лет. Никаких постоянных договоров аренды, никаких залогов в пользу третьих лиц, никакого неожиданного дерьма с историческим реестром. Это чистая собственность, сэр, даю слово.

— Ты ошибаешься, — говорит мне мой босс. — Потому что есть договор аренды и есть арендаторы.

Я качаю головой.

— Нет, мы проверили…

— Либо Или солгал тебе, сынок, либо он просто забыл, потому что это было неофициальное соглашение, заключенное двадцать лет назад.

— Если оно не было обнародовано…

— Меня сейчас не волнует долбаное раскрытие информации, — возражает Валдман. — Меня заботит то, что гребаные газеты дышат мне в затылок.

— Простите, сэр, я все еще не понимаю, почему прессе есть дело до каких-то случайных арендаторов…

— Монахини, Шон, — перебивает меня Валдман. — Это проклятые монахини.

Из всего, что он мог бы сказать, слово «монахини», пожалуй, находилось в самом конце моего списка возможных вариантов, и я все еще спрашиваю себя, правильно ли я его расслышал, когда он продолжает.

— Они организовали там приют и бесплатную кухню и в прошлом году использовали это место для размещения жертв торговли людьми.

Монахини. Приют.

Жертвы торговли людьми. Я моргаю.

И снова моргаю. Потому что это хреново.

— Старина Эрнест Или много лет не мог продать эти здания, поэтому сдал их в аренду монахиням за один доллар в год, чтобы списать налоги.

— Один доллар в год, — повторяю я.

Черт, это очень хреново.

Валдман смотрит на меня оценивающим взглядом и делает глоток виски.

— Я вижу, ты наконец-то осознал масштабы этой гребаной проблемы.

О, да, и дело в том, что сейчас не имеет значения, насколько законна и честна сама сделка. Потому что история такова: застройщик из другого штата выгоняет группу милых, добропорядочных монахинь из дома, где они творят добро. История заключается в том, что место благотворительности будет снесено и превращено в храм потребительства и алчности. История в том, что эти старушки-монахини — проклятье, я прямо сейчас вижу их в новостях, с маленькими платочками и очаровательными морщинистыми личиками — просто хотят накормить и одеть бедных, а большие плохие миллионеры обижают их и нуждающихся горожан, просто чтобы быстро заработать.

Черт, черт, черт. Как я, мать твою, мог это пропустить?

Я провожу рукой по волосам и с силой дергаю их, чтобы сосредоточиться.

— Вы хотите, чтобы я нашел способ отменить сделку?

— Черта с два, — фыркает Валдман. — Знаешь, сколько денег мы на этом заработаем?

Конечно, черт подери, я знаю, но ничего не говорю.

Мой босс наклоняется вперед, для пущей выразительности постукивая по столу.

— Нет, в интересах Кигана и Или продолжить работу, а нам и подавно. Сохрани сделку, но реши эту проблему. Восстанови нашу репутацию.

— Сэр?

— Ты меня слышал, — бурчит он. — Настоящая проблема — это наша репутация, а не сама сделка, поэтому тебе нужно спасти репутацию фирмы.

— Я… — На самом деле не знаю, что сказать. — Сэр, я ни хрена не смыслю в пиаре.

— Да, но ты подписал сделку, так что будет лучше, если пресса увидит именно тебя. К тому же на тебя приятно посмотреть, сынок. Что выставляет нас в положительном свете.

Я качаю головой.

— Сэр, пожалуйста…

— Шон, все уже решено. Я попросил Трента связаться с монахинями…

— Что?

— И они собирались послать свою настоятельницу или кого-то еще, чтобы встретиться с тобой, но полагаю, одна из сестер заболела, поэтому они отправили монахиню-стажера.

— Монахиню-стажера?

Кажется, Валдман теряет терпение.

— Ну знаешь, она вроде как еще не монахиня, но на обучении или что-то в этом роде. Я не знаю, это у тебя брат-священник, верно?

— Послушница, — произношу я, удивляясь, что все еще помню это слово. — Должно быть, она послушница, — а потом добавляю: — И мой брат больше не священник.

Он морщит лоб.

— Но это значит, что вся ваша семья католики. Верно? Ты католик?

— Раньше были католиками, а я перестал быть католиком в колледже, — отвечаю я, и что-то в моем тоне заставляет Валдмана заткнуться.

— Ах, ладно. Что ж, в любом случае эта монашка-стажер предложила приехать сюда, но мне кажется, будет лучше, если ты поедешь к ней. Так ты произведешь на нее лучшее первое впечатление. Она ожидает тебя в приюте в районе десяти часов.

Бросаю взгляд на часы. Через полчаса я буду пожимать руку монахине. Что, черт возьми, случилось с моим днем?

— Как зовут послушницу? — интересуюсь я, поднимаясь со стула. Резонно было бы отправиться туда, владея как можно большей информацией.

Валдман смотрит в экран своего компьютера.

— Э-э-э, Айверсон.

Мое сердце начинает бешено колотиться.

«Успокойся, Шон. В Канзас-Сити, наверное, много католиков с фамилией Айверсон».

Валдман прищуривается, просматривая записи, которые оставил для него его секретарь Трент.