А это значит, что мне прямая дорога в ад.
Тридцатишестилетние мужчины вроде меня не имеют морального права желать студентку колледжа. Испытывать желание лизать и ласкать ее киску до тех пор, пока она не станет влажной и не начнет постанывать, раздвинуть ей ноги и овладеть ею. Трахать ее до тех пор, пока она не кончит подо мной столько раз, что забудет свое имя — и фальшивое тоже. И теперь у меня стояк, отлично, просто, мать твою, замечательно.
Бросаю все свое барахло в кожаную сумку-портфель и выбегаю за дверь, чтобы встретиться со своим босом, невзирая на возбужденный член. Видит бог, он все равно скукожится, как только я доберусь до его кабинета.
Щеки Валдмана «украшает» купероз, словно красные паутинки, и я ловлю себя на том, что, пока он говорит, не свожу глаз с крошечных лопнувших капилляров и сосудиков, задаваясь вопросом, все ли богатые белые парни в конечном итоге страдают подагрой и краснеют от выпивки и что мне нужно сделать, чтобы самому не выглядеть так, как Генрих VIII. Наверное, перестать пить, хотя я ем много капусты, и мне кажется, что это должно иметь какое-то влияние.
Он не перестает ругаться с тех пор, как я вошел и сел несколько минут назад, и я до сих пор не имею понятия, в чем дело.
— …Облажались, Шон, мы облажались, и мне уже позвонили два клиента, жалуясь на негативный пиар, который отражается на них самих. И новости… Господи, ты не поверишь, эти стервятники, они обзванивают всех, не связанных с этим делом, даже гребаных стажеров.
С трудом отрываю взгляд от его щек.
— Если вы скажете мне, что случилось, я все исправлю. Обещаю.
Валдман тяжело опускается в кресло и тянется к бару в виде глобуса, который стоит рядом с его столом.
— Хочешь чего-нибудь выпить? — спрашивает он, уже шаря в поисках стакана и графина с виски.
Я незаметно бросаю взгляд на часы. Сейчас только начало десятого.
— Спасибо, нет, — осторожно отказываюсь я. — Теперь, сэр, о том, что произошло…
— Да, верно, — бормочет он, делая глоток, и затем ставит графин с виски на стол между нами. — Сделка с Киганом.
Честно говоря, я в замешательстве.
— Сделка с Киганом, сэр?
Валдман моргает, глядя на меня воспаленными глазами, делает еще глоток и ждет, что я что-нибудь скажу.
Но что тут можно сказать?
— Каждая редакция этой сделки проходила юридическую проверку по крайней мере дважды, — говорю я, ломая голову и пытаясь вспомнить какие-либо потенциальные подводные камни, из-за которых Валдмана мог хватить удар. Но ничего не было, серьезно. Ничего. Это хорошая сделка, мы подготовились к любому непредвиденному обстоятельству, изучили каждый пункт договора, каждый код города и торговый налог скрупулезно отражены и указаны в соглашении. — Да, нам пришлось получить специальное одобрение от городского совета, но все прошло лучше и проще, чем мы вообще предполагали. А после того, как юристы Кигана прошерстили все документы по сделке, наша юридическая служба проверила все в последний раз. Там и близко нет ничего незаконного или неэтичного, я вам обещаю, сэр.
Валдман хмыкает.
— Незаконного, может, и нет. А вот неэтичного? Ты в этом уверен?
Я пристально смотрю на него. Знаю, я измотан из-за нехватки сна и стресса, выжат как лимон за последние четыре недели поздних ночей и ранних подъемов, пока старался подписать это соглашение, но моя голова всегда работала лучше всего в таких стрессовых условиях, и поэтому чувствую, что сейчас нахожусь в тупике. Поймите меня правильно, я первым признаю, что в прошлом заключал несколько сделок, которые раздвигали некоторые моральные границы, — в конце концов, лучшие деньги делаются на границах морали, — но в сделке с Киганом на это не было и намека. Ничего гнусного или подозрительного. Лишь несколько старых кирпичных зданий, которые будут превращены в новые центры получения прибыли. Черт возьми, даже как городской житель я думаю, что это хорошая сделка.
Валдман наконец понимает, что я, и правда, понятия не имею, на что он намекает, и раздраженно ставит свой стакан на стол.
— Продавец недвижимости — Эрнест Или? Он когда-нибудь упоминал что-то об аренде? Об арендаторах?
Простой вопрос.
— Ни разу, — уверенно отвечаю я. — И мы проверили все соглашения, зарегистрированные по этим трем зданиям за последние сорок лет. Никаких постоянных договоров аренды, никаких залогов в пользу третьих лиц, никакого неожиданного дерьма с историческим реестром. Это чистая собственность, сэр, даю слово.
— Ты ошибаешься, — говорит мне мой босс. — Потому что есть договор аренды и есть арендаторы.
Я качаю головой.
— Нет, мы проверили…
— Либо Или солгал тебе, сынок, либо он просто забыл, потому что это было неофициальное соглашение, заключенное двадцать лет назад.
— Если оно не было обнародовано…
— Меня сейчас не волнует долбаное раскрытие информации, — возражает Валдман. — Меня заботит то, что гребаные газеты дышат мне в затылок.
— Простите, сэр, я все еще не понимаю, почему прессе есть дело до каких-то случайных арендаторов…
— Монахини, Шон, — перебивает меня Валдман. — Это проклятые монахини.
Из всего, что он мог бы сказать, слово «монахини», пожалуй, находилось в самом конце моего списка возможных вариантов, и я все еще спрашиваю себя, правильно ли я его расслышал, когда он продолжает.
— Они организовали там приют и бесплатную кухню и в прошлом году использовали это место для размещения жертв торговли людьми.
Монахини. Приют.
Жертвы торговли людьми. Я моргаю.
И снова моргаю. Потому что это хреново.
— Старина Эрнест Или много лет не мог продать эти здания, поэтому сдал их в аренду монахиням за один доллар в год, чтобы списать налоги.
— Один доллар в год, — повторяю я.
Черт, это очень хреново.
Валдман смотрит на меня оценивающим взглядом и делает глоток виски.
— Я вижу, ты наконец-то осознал масштабы этой гребаной проблемы.
О, да, и дело в том, что сейчас не имеет значения, насколько законна и честна сама сделка. Потому что история такова: застройщик из другого штата выгоняет группу милых, добропорядочных монахинь из дома, где они творят добро. История заключается в том, что место благотворительности будет снесено и превращено в храм потребительства и алчности. История в том, что эти старушки-монахини — проклятье, я прямо сейчас вижу их в новостях, с маленькими платочками и очаровательными морщинистыми личиками — просто хотят накормить и одеть бедных, а большие плохие миллионеры обижают их и нуждающихся горожан, просто чтобы быстро заработать.
Черт, черт, черт. Как я, мать твою, мог это пропустить?
Я провожу рукой по волосам и с силой дергаю их, чтобы сосредоточиться.
— Вы хотите, чтобы я нашел способ отменить сделку?
— Черта с два, — фыркает Валдман. — Знаешь, сколько денег мы на этом заработаем?
Конечно, черт подери, я знаю, но ничего не говорю.
Мой босс наклоняется вперед, для пущей выразительности постукивая по столу.
— Нет, в интересах Кигана и Или продолжить работу, а нам и подавно. Сохрани сделку, но реши эту проблему. Восстанови нашу репутацию.
— Сэр?
— Ты меня слышал, — бурчит он. — Настоящая проблема — это наша репутация, а не сама сделка, поэтому тебе нужно спасти репутацию фирмы.
— Я… — На самом деле не знаю, что сказать. — Сэр, я ни хрена не смыслю в пиаре.
— Да, но ты подписал сделку, так что будет лучше, если пресса увидит именно тебя. К тому же на тебя приятно посмотреть, сынок. Что выставляет нас в положительном свете.
Я качаю головой.
— Сэр, пожалуйста…
— Шон, все уже решено. Я попросил Трента связаться с монахинями…
— Что?
— И они собирались послать свою настоятельницу или кого-то еще, чтобы встретиться с тобой, но полагаю, одна из сестер заболела, поэтому они отправили монахиню-стажера.
— Монахиню-стажера?
Кажется, Валдман теряет терпение.
— Ну знаешь, она вроде как еще не монахиня, но на обучении или что-то в этом роде. Я не знаю, это у тебя брат-священник, верно?
— Послушница, — произношу я, удивляясь, что все еще помню это слово. — Должно быть, она послушница, — а потом добавляю: — И мой брат больше не священник.
Он морщит лоб.
— Но это значит, что вся ваша семья католики. Верно? Ты католик?
— Раньше были католиками, а я перестал быть католиком в колледже, — отвечаю я, и что-то в моем тоне заставляет Валдмана заткнуться.
— Ах, ладно. Что ж, в любом случае эта монашка-стажер предложила приехать сюда, но мне кажется, будет лучше, если ты поедешь к ней. Так ты произведешь на нее лучшее первое впечатление. Она ожидает тебя в приюте в районе десяти часов.
Бросаю взгляд на часы. Через полчаса я буду пожимать руку монахине. Что, черт возьми, случилось с моим днем?
— Как зовут послушницу? — интересуюсь я, поднимаясь со стула. Резонно было бы отправиться туда, владея как можно большей информацией.
Валдман смотрит в экран своего компьютера.
— Э-э-э, Айверсон.
Мое сердце начинает бешено колотиться.
«Успокойся, Шон. В Канзас-Сити, наверное, много католиков с фамилией Айверсон».
Валдман прищуривается, просматривая записи, которые оставил для него его секретарь Трент.