Я крикнул ей, заглушая Паксмена: «А не хватит ли выполнять грязную работу за правительство и пасовать перед Баркером?»

Она ответила мне за спиной Паксмена, что в верхние эшелоны Би — би — си проникли кошатники. Не стану утверждать, будто это меня удивило, ведь общеизвестно, что кошек предпочитают гомосексуалисты и кисейные интеллектуалы.

Я каждый день контактирую с Сынком Инглишем, который доказывает, что из него выйдет великолепный лидер нашей партии. Его пес Билли постоянно на первых страницах как серьезных газет, так и скандальных листков. В опросах Сынок сейчас идет ноздря в ноздрю. Потребуется ли фотофиниш и расследование распорядителей? Или он завалится на бичерс — бруке? [Одно из препятствий на Ливерпульском стипль-чезе, засека высотой полтора метра, за которой находится двухметровая пологая яма с водой.]

Признаюсь, меня немного тревожит твой сын Грэм. Я навел об этом молодом человеке кой — какие справки в Ми-5, и получилась довольно нелестная картина. Мне кажется, лучше пока его не афишировать, он может сыграть нам в минус перед выборами.

Между прочим, когда ты вернешься на свое законное место, я предлагаю чем‑нибудь удостоить констебля Локхарта. Он проявил замечательную отвагу, такая храбрость должна быть признана страной, которой он столь доблестно служит.

Остаюсь, дражайший мой Чарльз,

твой преданный друг

Толстушка.

— Мои дети уже давно сами по себе, — сказала Камилла. — И они не наследники трона. Надо позаботиться о твоих, об Уильяме и Гарри.

Они дружно готовили канапе, жестяной формой в четыре руки вырезали из хлеба кружочки, сбрызгивали маслом и подcушивали в духовке до румянца и хруста. Затем славно потрудились, сооружая тартинки из простых ингредиентов: сардин, сыра, мясного паштета — и украшая их ломтиками огородных овощей.

Чарльз принес из сада стопку белых пластмассовых стульев и расставил по гостиной.

40

Ближе к вечеру в маленькой гостиной Чарльза и Камиллы собрались все Виндзоры и их собаки; в комнате теснились тринадцать человек и девять животных. Грэм еще не спустился, он сидел в спальне на кровати, тщательно расчесанный, и щупал жидкие усики, которые решил отпустить несколько дней назад. Он переживал, что слишком похож на Гитлера: пожалуй, зря он надел коричневую рубашку. Грэм поднялся и прислушался к гулу голосов. Внизу говорили практически только о собаках. Но почему не о нем?

Вот так всегда. Его вечно ставят после собак. Приемная мать тоже спускала семейное состояние на инсулин для Тоника с его притворным диабетом. Грэм раз сказал ей, что чем вбухивать столько в инсулин и изо дня в день морочиться со шприцами и уколами, разумнее дать Тонику издохнуть. Но родители пришли в ужас от такой мысли. Грэм и поныне не мог без обиды вспоминать, как много внимания они уделяли Тонику и как забрасывали его, собственного ребенка, когда он валялся с гриппом.

Раздался стук в дверь, и в спальню вошла мать. Села рядом с Грэмом, взяла его за руку и призналась:

— Я ужасно нервничаю. А вы?

— Да, я теперь жалею, что отпустил усы. Я похож на Гитлера?

— Может, стоит немного растрепать волосы и расстегнуть воротничок рубашки?.. — предложила Камилла.

Грэм послушно расстегнул одну пуговицу, но разворошить прическу так и не смог себя заставить. Он носил ее неизменной с раннего детства. У него была фотография в полугодовалом возрасте в ползунках, там он коротко острижен сзади и на висках, и у него аккуратный косой пробор.

Мать с сыном гуськом спустились в гостиную. Грэм втайне предвкушал всеобщее внимание. Сейчас на него устремятся все глаза. Грэму вспомнилось одно из наставлений, которые давала ему приемная мать: «Если на тебе чистые носки и трусы, ты в любой обстановке равен любому человеку». Грэм не особо верил в эту формулу. В конце концов, бывают же серийные убийцы, неукоснительно заботящиеся о личной гигиене. Но теперь, когда ему предстояло сделать шаг из простолюдинов в аристократы, эти слова немного успокаивали.

Камилла с Грэмом вошли в комнату, и все сразу же обернулись, а собаки завыли, поскольку Фредди просветил их насчет Грэма, сообщив, что это второй по порядку наследник трона, способный задвинуть подальше других претендентов. Особенно надрывался Олторп, пес принца Уильяма. Он выл громче всех и умолк последним, когда Чарльз прикрикнул:

— Тихо вы! Из‑за вас собственных мыслей не слышно!

Воспользовавшись тишиной, принц поспешил объявить:

— Моя жена хочет кое‑что сообщить… Это, э… чудовищно важно. Этот молодой человек… э… это Грэм Крекнелл.

Грэм нервно потрогал усики. В комнате повисло выжидательное молчание.

Чарльз, похоже, затруднялся подобрать дальнейшие слова, и за него продолжила Камилла:

— Грэм — мой сын, я родила его в восемнадцать лет.

Молчание длилось.

Нарушил его Эндрю:

— Не парься, Кэм. Тут у каждого найдется пара скелетиков в шкафу.

— Да, — великодушно поддержал Уильям. — Это круто, Камилла. На дворе двадцать первый век.

— Просто чума, — поддакнул Гарри.

Королева выразительно посмотрела на Чарльза, побуждая его объяснить положение Грэма в семье.

Чарльз поперхал, подергал запонки и наконец сказал:

— Да, значит, Камилла мать Грэма, а я… ну, в общем, грубая правда в том, что… э… я его отец.

— Думаю, было бы уместно, если бы ты назвал нам дату рождения Грэма, — сказала королева.

— Он родился в половине шестого утра 21 июля 1965 года, — проговорила Камилла. — Мне было всего восемнадцать, Чарльзу шестнадцать…

— Молоток, братец! — одобрительно воскликнул Эндрю.

— Это случилось в последний вечер конкурса «Лошадь года», — продолжала Камилла. — Мы оба были очень юны и ужасно влюблены друг в друга.

Чарльз, лавируя между людьми и собаками, прошел к жене и встал рядом. Королева смотрела, как мрачнел Уильям, понимая, что он больше не второй наследник престола.

— Ну просто обосраться и не жить! — вскричал Спигги. — Добро пожаловать в семью, Грэм. — Он протолкался сквозь толпу и потряс Грэму руку.

Гарри прошептал Уильяму:

— Эта глупая рожа наш брат.

— Старший брат, вот что важно, — прошептал в ответ Уильям.

— И каков ваш титул, Грэм? — врастяжку спросила принцесса Кентская. — Он у вас есть?

— Пока нет, — ответил Грэм. — Но я думал о чем‑нибудь вроде принца Грэма Уотфордского. Я родился в Руислипе, но Уотфорд — более престижный город.

— Принц Грэм Уотфордский, — повторила принцесса Кентская. — Это какая‑то карикатура.

— Еще один гвоздь в наш гроб! — взвилась принцесса Анна. — Давайте сегодня же сложим с себя все титулы, — обратилась она к остальным, — и положим конец этому сраному балагану.

— Потише, подружка, — осадил ее принц Эндрю. — Говори за себя. Я твердо намерен жениться на моей Марсии, и я вроде как надеялся, что она станет фрейлиной королевы.

— Энн, тебе‑то хорошо, — сказал Эдвард, — ты всегда была большевичкой, но вот мы с Софией чтим традиции этой страны.

А София добавила:

— Мы воспитываем Луизу в надежде, что однажды она станет ее королевским высочеством принцессой.

Анна фыркнула:

— Видала я, как ваша принцесса носится с пацанами Маддо Кларка. Поберегите силы.

Уильям спросил королеву:

— Бабуля, ты все еще собираешься отречься?

Королева ответила:

— Уильям, я чувствую, что исполнила долг перед памятью отца и перед страной. Подошло время твоему отцу снять часть бремени с моих плеч.

Чарльз начал закипать гневом. Он решил, что лучше уж напрямую высказать то, что думает, чтобы не взорваться потом.

— Я всегда исполнял свой долг! — пылко заговорил принц. — Больше пятидесяти лет я неустанно служил семье. Таскался по мелким фабричонкам в дебрях промзон, заставлял себя изображать, будто мне интересны их треклятые станки. Ездил по школам, стоял за спинами детишек и смотрел, как они хвалятся своими паршивыми компьютерными навыками. Утешая пострадавших в железнодорожных крушениях и прочих ужасах, я всегда пытался придумать, что сказать такого, чтобы не было поверхностно и лицемерно. Я не собираюсь становиться королем, хотя непререкаемые авторитеты и заверили меня, что Камилла может стать королевой…

— Я готова к тому, чтобы она ею стала, — прервала сына королева.

Камилла вяло улыбнулась.

— Отлично! — вскинулась Анна. — Значит, уладили. Можем мы все теперь свалить домой? Спайку давно пора в постель.

— Не прикрывайся мной, — гавкнул Спайк.

Чарльз, перекрикивая Спайка, закончил свой монолог:

— Грубая правда в том, что я не хочу быть королем и не хочу подвергать Камиллу давлению и жестокостям публичного внимания. Я просто хочу… ну… жить по — простому.

— Ты говоришь, ты этого хочешь, — сказала королева. — Но как ты собираешься поступить?

Чарльз попробовал вообразить, как Грэм с балкона Букингемского дворца приветствует толпу вылупивших глаза подданных. Это отдавало Нюрнбергом.

— Я не знаю, — признался он.

Уильям поднялся и вышел из комнаты, за ним тут же последовали Гарри, Олторп и Карлинг. Входная дверь грохнула. Уильям и Гарри выбежали на улицу, собаки — за ними по пятам. Королева зарылась лицом в загривок Гарриса, и все, кроме Грэма, вдруг принялись гладить собак и болтать с ними.

Грэм надеялся, что его появление больше порадует родню. Привалившись к стене, он ждал начала фуршета. Мать попросила его помочь и подала блюдо тартинок обнести гостей. Однако вечер не перешел в праздник: слишком много концов не сошлось, важные вопросы не получили разрешения.