Всадники приближались. Ханна все сильнее сжимала рукоятку мотыги так, как будто это было ее оружие.

Кэйлеб не одобрил бы такого поведения. Где была ее вера в Божью милость?

— Прости, Господи, — прошептала она, но не выпустила мотыгу из рук. Всадники были уже совсем рядом. Они оказались солдатами, впрочем, это совсем не успокоило ее.

Ханну настораживал даже их вид: тщательно застегнутые, несмотря на припекавшее полуденное солнце, мундиры. В ложбинку между грудей скатилось несколько капелек пота, хотя она была одета в легкое хлопчатобумажное платье. Кэйлеб всегда требовал, чтобы она носила платья с глухими воротниками и длинными узкими рукавами. Но все равно она чувствовала себя намного лучше, чем эти мужчины, на которых в такую-то жару были шерстяные рубашки и брюки.

Их было трое, все молодые парни с солдатскими знаками различия. Остановившись у края приусадебного участка, один из них сдвинул назад шляпу, открыв лицо. Ханна отметила про себя, что этот парень был довольно симпатичным, однако замужество приучило ее не обращать внимания ни на каких мужчин. Или, точнее сказать, ее супружеская постель «излечила» ее от этого.

— Мадам, — произнес он, оценивающе оглядев ее с ног до головы, мягкие завитки ее рыжих локонов, выбившихся из-под шпилек, которыми на затылке были заколоты закрученные в узел волосы. Заглядывая ей под шляпку, он старался рассмотреть цвет ее глаз. — Мы бы хотели поговорить с его преподобием Барнсом.

— Моего супруга нет сейчас дома, — ответила Ханна. Она сказала истинную правду: ни лошади, ни кабриолета ни во дворе, ни в сарае не было видно.

— Когда он вернется?

Ханна нервничала, но старалась не показать этого. Голос этого красавца был также спокойным, говорил он вежливо, но что-то неприятное излучали его серые глаза. Он смотрел на нее не так, как следовало бы смотреть мужчине на жену другого мужчины, являвшегося священником, к тому же беременную.

— Кэйлеб сейчас занимается выполнением священной миссии, определенной для него Господом, — говорила она, рассчитывая на то, что упоминание о Боге придаст ей силы и защитит ее. — Он всегда возвращается домой до наступления темноты, но я никогда не знаю, когда именно он вернется. Он может приехать с минуты на минуту и через час-два.

Самый высокий, молчавший и остававшийся неподвижным мужчина подъехал к тому, с серыми глазами:

— Мы могли бы оставить свою визитную карточку.

У него был такой голодный взгляд, как, впрочем, и у сероглазого. Ханна почувствовала, что она в опасности, о чем свидетельствовали эти вожделенные взгляды мужчин и их слова. Когда и третий мужчина подъехал к ней, ее бросило в жар.

— А какое у вас дело к моему мужу? — торопливо спросила она, надеясь, что сможет как-то потянуть время, чтобы сообразить, как ей поступить дальше. Она не молилась. Кэйлеб полагал, что молитвы предназначены для спасения души, но не для того, чтобы обезопасить себя или свое тело. Он также считал, что Бог помогает тем, кто стремится сам себе помочь.

Услышав ее вопрос, они переглянулись. И только теперь Ханна догадалась, что это были те самые трое солдат, которых Кэйлеб увидел два дня тому назад. Они подожгли ферму и устроили так, чтобы следы преступления привели к резервации индейцев. Кэйлеб выследил преступников и рассказал все их командиру, обвинив их в этом злодеянии. Рассказывая ей об этом, Кэйлеб подчеркивал, что поступил он совершенно правильно, он даже гордился тем, что сделал. К сожалению, Господь Бог не наделил своего слугу здравым умом. Один их сосед уже предупреждал Кэйлеба, что в округе не найдется ни одного человека, который бы поддержал Кэйлеба и его подопечных индейцев. Местные жители хотят занять отведенные под резервацию земли и надеются, что армия поможет им в этом.

— Я думаю, что будет лучше, если вы уедете, — Ханна старалась говорить, не показывая страха, но у нее не очень-то это получалось. Ее голос дрожал, это конечно, разочаровало бы Кэйлеба, если бы он увидел, что его жена не могла справиться с собой.

Когда высокий мужчина спрыгнул со своей лошади, Ханна попятилась назад. Она не была настолько глупа, чтобы попытаться убежать, это все равно не удалось бы в ее положении. Кроме того, она боялась повернуться к нему спиной. Хотя что бы это изменило? Их было трое, а она одна. И если они собрались что-то сделать с ней, их ничто не остановит.

А то, что они собирались с ней сделать, стало окончательно ясно особенно тогда, когда она увидела, что мужчина с серыми глазами тоже слезает с лошади, достаточно было заметить, как в одном месте оттопырились его брюки. «Какие же свиньи, — подумала Ханна. — Они чувствовали вожделение к ней — к беременной женщине!»

Третий, приземистый и потный, тоже вскоре присоединился к двум другим, заключив ее в круг. Ханна чувствовала, как слезы наворачиваются у нее на глаза, но она прокляла бы себя, если позволила бы себе заплакать. Она не могла даже угрожать, что Кэйлеб накажет их, если они причинят ей вред. Они никогда не поверили бы в то, что проповедник может мстить. Она старалась не выпускать всех троих из вида, но они наступали на нее, безжалостно затаптывая тот участок земли, который ей удалось обработать. Вспотевший мужчина ухмылялся, глядя на нее.

— Вы ничего не добьетесь этим, — говорила Ханна, обращаясь к сероглазому. По всей видимости, этот был у них заводилой.

— Может быть, хоть это заставит вашего святошу-мужа убраться отсюда. Мы не нуждаемся в его добрых намерениях. Он стал свидетелем того, о чем ему вовсе не надо было знать. У него не хватило ума держать язык за зубами. Такому глупцу, сукиному сыну, нужно преподнести урок!

Двое других поддержали его.

— Он же проповедник, он делает то, что угодно Богу, — говорила Ханна, шокированная больше тем, что он не проявляет уважения к человеку духовного сана, а не тем, что он собирался сделать с ней. У нее в голове и мысли не было, что «уроком» станет она.

— Однако, держу пари, что у твоего муженька мало что осталось от настоящего мужчины, — сказал высокий, подходя ближе к ней. — А может быть, совсем ничего не осталось, несмотря на это большое пузо, которое он тебе сделал.

Ханна резко повернулась и хотела уже замахнуться мотыгой. Но вместо этого она споткнулась, наступив на подол собственного платья. Издав отчаянный крик, она почувствовала, как падает. Свалившись, она ощутила сильную боль, парализовавшую ее спину, у нее даже перехватило дыхание. Не успела она прийти в себя, как тяжелая рука мертвой хваткой уже держала ее за плечо. Она увидела уставившиеся в нее тусклые голубые глаза.

— Не делайте этого, — шептала она, даже умоляла. — Не делайте этого, это же гнусно.

Невысокий, который также был самым тучным, и у которого была самая большая мужская выпуклость, выпиравшая из брюк, начал расстегивать бриджи, в то время как другой, с серыми глазами, спокойно посматривал, не идет ли кто-нибудь через поле. Она увидела набухший мужской член, удерживаемый толстыми пальцами, после чего владелец оного встал на колени и задрал ее юбку к талии. Его не смущал ее тугой надутый живот. Ханна почувствовала во рту желчь, она пыталась справиться с тем, кто удерживал ее мертвой хваткой, не давая возможности подняться. Ее усилия вырваться были бесполезны. Она увидела жадный взгляд, и боль опять пронзила ее спину. Гнев больше, чем страх, переполнял ее:

— Бог накажет вас, так накажет, что ваше мужское достоинство отсохнет на все оставшиеся дни, — произнесла она гневно.

— Заткнись, чтоб тебя… Никакой Бог тебе сейчас не поможет, — несмотря на эту браваду, этот мерзкий человек выглядел несколько озабоченно и старался возбудить себя опять, сильно теребя свой член и при этом повторял… — чтоб тебя…

Ханна увидела, что его пенис стал совсем вялым, но ликовать было еще рано, так как она почувствовала новый, более сильный приступ боли, расходившейся от поясницы к животу. Ее глаза потускнели от сильной боли, она подтянула кверху колени, что явно означало родовые схватки.

Увидев, что с ней происходит, эти трое отпрянули от несчастной женщины, перешептываясь между собой. Первое, что пришло ей в голову, было то, что они убьют ее сейчас, но ей было так плохо, что даже мысль о смерти не беспокоила ее.

Вскоре между ног хлынула кровь, и она услышала, как эти трое удирают. Топот лошадиных копыт по земле, словно барабанная дробь, стоял у нее в ушах.

Она осталась одна и только легкий ветерок задевал траву, и теплые лучи солнца касались ее лица. Она потеряла своего ребенка.

И перед тем, как лишиться сознания, она с тоской подумала, как сильно теперь разочаруется в ней Кэйлеб.

ГЛАВА 3

Корова не собиралась сдвинуться с места. Она смотрела широко раскрытыми печальными глазами на человека, махавшего на нее широкополой шляпой. Перед коровой лежал мертвый теленок. Время от времени корова жалобно ревела.

— А ну, двигайся, мешок с костями, — ругался на нее Джеб, который не мог позволить этой корове упасть и умереть рядом с ее детенышем. Вряд ли она долго протянет и сможет пережить даже небольшой переход на север, к Красной Реке. От голода она совсем истощала.

— Иди же, черт побери! — кричал он на корову. Он не мог ее бросить — у нее было полно молока, такого необходимого для какого-нибудь индейского ребенка или старика, которые скоро покинут резервацию.

Джеб нервничал из-за того, что он вообще оказался здесь, в этой жаре и пыли, и к тому же еще и скотину приходится уговаривать. Он всего-навсего техасский полицейский, а не ковбой. Впрочем, винить ему было некого, это была его собственная идея.

Хотя что могло быть хуже, чем необходимость охранять индейцев, которые были слишком подавлены, чтобы представлять кому-либо угрозу, наблюдать, как переругиваются между собой и капитан, и посредник от индейцев.

Джеб увидел, что корова наконец сдвинулась с места и побрела в сторону резервации, которая располагалась через несколько отмелей. Он надел шляпу на голову и повернул своего гнедого за коровой. День был дьявольски жарким, и струйки пота стекали по шее за воротник.

Внезапно он уловил какой-то звук. Он замер и вслушивался, пока не различил, что это был топот лошадиных копыт. Когда шум приблизился, он различил звуки судорожно рвущегося дыхания — кто-то бежал перед лошадью. Внезапно взору Джеба предстал юноша команчи, который испуганно стал отступать боком, стараясь побыстрее улизнуть. Однако единственный путь ему преградил глубокий овраг. Увидев появившегося преследователя, который к тому же вытаскивал револьвер, юноша рванулся от него, но споткнулся и упал. Когда гнавшийся за ним охотник понял, что добыча уходит, он выругался, но, обнаружив, что юноша бесславно растянулся на земле, вновь прицелился в него.

Ну и сукин сын! Джеб стал вытаскивать свой пистолет, затем наставил его на солдата, который наконец-то заметил полицейского.

Солдат уставился на короткий ствол наведенного на него оружия.

— А, это вы, Уэллз, — начал он, прикидывая, насколько серьезна была грозившая ему опасность.

— Да, Уилкинс, — Джеб знал, что прозвучавшее в его голосе нескрываемое презрение кого угодно привело бы в ярость. Джеб всегда недолюбливал Уилкинса, и инцидент с проповедником Барнсом ничего не добавил к его отношению. Большинству солдат, охранявших резервацию, была неприятна их миссия. А Уилкинсу именно такая служба доставляла удовольствие.

Джеб и не пытался скрыть свое раздражение.

— Я должен арестовать этого воина, — попытался оправдаться Уилкинс. — Он решил убежать.

Джеб вгляделся в воина. Мальчику было лет десять, может одиннадцать. Безоружный, запыхавшийся и напуганный до смерти ребенок, его босые ноги были все в мозолях. Джеб внимательно изучал подростка, и, когда он посмотрел выше, на грудь, глаза у Джеба округлились. Он знал, что Уилкинс дурак, но сейчас он понял, что он просто сущий глупец. Так, значит, он думал, что это был воин? Возможно, ему и трудно было что-либо заметить на обнаженной смуглой коже груди, но все же можно было бы различить женскую линию плеча и ключиц. Это не был воин, может быть, это была будущая мать воина. Джеб опять взглянул на нее, раздетую, и подумал, что вот так бегать ей, с обнаженной грудью, уже поздновато.

Джеб повернулся к Уилкинсу.

— Я сам займусь этим делом. — В голосе его прозвучало отвращение. Убирая пистолет в кобуру, он жалел, что не может заехать рукоятью в безобразную рожу Уилкинса.

— Вы не имеете права, вы ведь не старший по званию, — яростно запротестовал Уилкинс.

Однако Джебу достаточно было лишь взгляда, чтобы Уилкинс все понял и затих. Да, Джеб действительно не был старшим по званию, но лишь потому, что всякий раз, когда ему предлагалось очередное повышение, он отказывался от него. Джебу поручались самые ответственные и сложные задания, которые давали ему как его непосредственное начальство, так и губернатор Техаса. И за свою работу он получал всегда втрое больше, чем любой другой полицейский.

На протяжении многих лет он с удовольствием выполнял свою работу, однако в последнее время, особенно за последний год, он все меньше и меньше получал от нее удовлетворения. Когда-то, защищая границы Техаса от мексиканцев и дома простых жителей от нашествия враждебно настроенных индейцев, он не чувствовал скуки, но сейчас ему все это претило. Некогда гордых команчи уже однажды согнали, как скот, на отведенные им земли в резервации, а теперь их выживают и отсюда. Джебу все это не нравилось, и он был здесь, чтобы помочь переселить оставшиеся племена из резервации Бразос к северной границе Техаса, где находились территории, принадлежащие индейцам. И он стремился к тому, чтобы это произошло с наименьшим кровопролитием. И он будет творить справедливость, даже если ему придется столкнуться с безнаказанностью Уилкинса за издевательство над беспомощным ребенком. Уилкинс уже ушел от ответственности за убийство мирного жителя Техаса.

Джеб наблюдал за Уилкинсом, который с недовольным видом повернул свою лошадь обратно.

— Уилкинс! — крикнул ему вдогонку Джеб. Уилкинс придержал лошадь и взглянул через плечо.

— Я буду следить за каждым твоим шагом, пока мы не уедем отсюда. Каждую минуту.

Уилкинс злобно взглянул на него, затем посмотрел на девочку, чье безмятежное лицо было доказательством того, что, по крайней мере, ребенок не понял слов Джеба. Слегка успокоившись оттого, что явных свидетелей его унижения нет, Уилкинс кивнул головой и, подгоняя лошадь, уехал.

Наивно было бы думать, что Уилкинс забудет о нанесенном ему оскорблении. Джеб подъехал к девочке, которая поднялась с земли навстречу ему. Он протянул ей руку, и, к его удивлению, она оперлась на нее и запрыгнула сзади него на лошадь. Так же ловко и легко, как это делают обычно воины. Впрочем, она сразу ухватилась за талию Джеба, а не за луку седла, на что Джеб ухмыльнулся. Хорошо, что она не видела его лица.

Когда показался лагерь индейцев, он наконец спросил:

— Куда же ты направлялась?

Он задал вопрос по-английски, и девочка ответила ему на том же языке:

— На охоту. Моя мать больна, ей нужно мясо.

— Разве нет отца или старших братьев, которые должны заботиться о ней?

Она молчала, и Джеб понял, что обидел ее.

— Вашему народу нужны сильные женщины, так же как и сильные воины, — произнес он, подумав, что хуже не станет, если он покажет свое понимание нравов и обычаев индейцев.

Девочка молчала, пока они не подъехали к первому вигваму индейцев, и тут она презрительно заметила:

— Оказывается, не все «голубые мундиры» глупы. — Но я не ношу голубого мундира, — подчеркнул Джеб, так же обидевшись сейчас, как она раньше обиделась на его слова.

— В сердце ты все равно остаешься «голубым мундиром», — мудро изрекла она.

Перед Джебом раскинулось последнее поселение команчи в Техасе, и у него сжалось сердце. При виде этих жалких остатков великого народа, он не мог согласиться с несправедливыми словами девочки-индианки. Она считала, что все белые хладнокровны и высокомерны. Но Джеб не был таким. Хотя, к сожалению, большинство белых были именно таковы. Сначала Техас дал землю команчи, а сейчас Техас забирает ее обратно.

За последние два года каждый случай грабежа, совершаемого бродячими бандами команчи, всегда приписывался резервационным индейцам, хотя их представитель Нейборс всячески доказывал, что это не так. Команчи из резервации Бразос готовы были даже стать союзниками, но кровопролитие продолжалось, и обвинения также продолжались.

Ненависть техасцев к резервационным индейцам достигла наивысшего предела. Они стремились прогнать индейцев из Техаса, и правительство всячески способствовало этому. Гнев жителей Техаса был подобен бомбе замедленного действия, которая вот-вот могла взорваться. Именно поэтому Джон Генри Браун направил группу конной полиции для поддержания мира и спокойствия, пока команчи не покинут резервацию. Джеб был послан с этой группой. Он удивился, что такой самолюбивый человек, как Браун, решился назначить Джеба, простого рядового, своим советником по индейскому вопросу. Конечно, у Джеба был многолетний опыт общения с команчи, однако Браун видел в нем неудачника, так как по служебной лестнице он совсем не продвигался, и новых знаков отличия у него не прибавлялось. К тому же Джеб часто не соглашался с решениями Брауна. Как не согласился он и с этим, не позволявшим команчи без сопровождения белых самим перегнать свой скот на новое место, где разместится их резервация. Нейборс понимал, что это обидит его подопечных, и не разрешил людям Брауна конвоировать индейцев. А. в результате индейцам не разрешили разыскать разогнанное стадо. Потому-то Джеб и был здесь по собственной инициативе с тем, чтобы вернуть индейцам хотя бы что-то.

Джеб, конечно, не был таким же альтруистом, каким слыл майор Нейборс в отношении своих подопечных, но Джеб не смог согласиться с чересчур жестким обращением с индейцами. Фактически Джеб очень во многом не соглашался с Брауном, и вообще это прикомандирование к Брауну не нравилось ему, несмотря на го, что это было временное назначение. Но все равно он томился пребыванием здесь.

Джеб признавался себе, что ему в последнее время стало как-то неуютно в Техасе, особенно с тех пор как Слейд забрал жену и переехал в Нью-Мексико. За последние десять лет Джебу и Слейду пришлось много поработать вместе. И сейчас тот время от времени соблазнял его предложением перебраться на новое место. Джеба все больше и больше искушала мысль — сменить обстановку. Слейд был единственным представителем закона в поселке, который быстро превращался в город. Это местечко уже долгое время являлось прибежищем уголовных элементов. Ему сейчас казалось более чем когда-либо привлекательным предложение Слейда. Избавлять землю от уголовников — это лучше, чем наблюдать, как унижают и оскорбляют человеческое достоинство индейцев.

Джеб едва заметил, когда худенькая темнокожая девчушка, соскользнув с его лошади, направилась к разбросанным вигвамам индейцев. Она ступала так же грациозно, как молодая лань.

Думая о последнем письме Слейда, Джеб не заметил, как быстро добрался до лагеря конной полиции. Самый младший из команды полицейских Брауна, увидев, как Джеб подъехал, ухмыльнулся и съязвил по поводу того, как трудно пришлось Джебу с той коровой, которую он пригнал обратно в стадо.

— Если вы желаете поспорить по поводу стада, то капитан будет рад вас видеть.