— Не знаю, — тихо проговорила она. — Я думала: вот кончится война — и начнется счастливая мирная жизнь. Война кончилась, и оказалось, что для меня в новой жизни нет места. Я хотела бы работать на благо страны — но я не политик. Не умею даже организовывать учебу в институтах, как Энрике.

Снова Энрике! Само это имя было ненавистно Лайаму. Но в то же время, как ни странно, он хотел знать о сопернике все.

Марисала покачала головой.

— Да будь я даже прирожденным политиком, мне не позволили бы занять более- менее важный пост. Женщина с министерским портфелем? Держи карман! За меня не проголосует никто, кроме женщин, — да и тех на избирательный участок не пустят мужья!

Весь гнев Лайама мигом испарился. Он присел рядом и взял ее за руку, отлично понимая, что тем самым усложняет себе жизнь.

Марисала подняла на него грустные глаза.

— Мне там нет места, — повторила она.

— Для этого ты и поехала учиться, — возразил Лайам. — Чтобы найти свое место и решить, чего ты хочешь от жизни.

— Я и так знаю, чего хочу. Хочу одеваться так, как мне удобно, и говорить то, что думаю. И еще хочу, чтобы Сантьяго прекратил следить за каждым моим шагом, будто я неразумный ребенок!

— Послушай, все, что тебе нужно, — доказать Сантьяго, что ты изменилась. Ты должна научиться вести себя не только так, как сейчас, но и иначе. Носить платья, делать прическу и вести светскую беседу не всегда, а только когда понадобится. Ты не должна меняться — достаточно лишь притвориться, что ты изменилась.

— Как делаешь ты сам? Прячешь свои чувства за этой вечной улыбкой? — Она крепко сжала его руку и пытливо взглянула ему в глаза. — Неужели тебя это устраивает? И ты не чувствуешь себя лжецом?

Лайам, изумленный ее проницательностью, не знал, что ответить.

— Нет, — твердо ответил он наконец, хотя никогда прежде об этом не задумывался. Неужели он скрывает свои чувства… — Нет, — повторил он. — Я ничего не скрываю. Но, знаешь ли, есть время говорить и время молчать.

— Ты и этому собираешься меня учить? — спросила она, пристально глядя на свои сжатые кулаки. — Молчать и соглашаться?

— Когда я говорил с Сантьяго, — тихо ответил Лайам, — он сказал, что месяца через два собирается в Бостон. Я хочу, чтобы ты показала ему представление. И могу научить тебя, как это сделать. Если ты произведешь на него должное впечатление, он прекратит следить за каждым твоим шагом.

— Ты предлагаешь мне сдаться?

— Нет, победить с помощью военной хитрости.

Марисала вздохнула.

— Что ж, похоже, у меня нет выбора.

Лайам взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

— Выбор есть, — ответил он. — Я помогу тебе сделать выбор. Потому что, что бы ты ни говорила, мы друзья. И всегда останемся друзьями. И ты прекрасно знаешь: если бы мне пришлось серьезно выбирать между тобой и Сантьяго, я, не раздумывая, выбрал бы тебя.

Марисала прижалась щекой к его ладони.

— Прости, что я назвала тебя крысой, роющей нору в конском навозе.

Лайам поспешно отдернул руку и попытался подавить острый прилив желания шуткой.

— А сейчас притворяешься ты.

Но Марисала встала и, поймав его руку, поцеловала поочередно каждый палец. Лайам застыл, словно окаменев, подвластный ее искреннему порыву.

Сейчас он не смог бы отдернуть руку, даже если бы от этого зависела его жизнь.

— Мне действительно очень жаль, — прошептала она. — Прости меня, пожалуйста!

Марисала отпустила руку — и на секунду Лайам почти поверил, что испытал облегчение. Однако, когда она подошла ближе и коснулась его щеки, он не мог больше противиться истинной природе своих чувств. Ему отчаянно, до боли в губах хотелось ее поцеловать!

— Мы друзья, — повторила она. — С тобой я могу говорить все, что хочу. И ты тоже.

— Хорошо, — кивнул Лайам, все яснее понимая, что Марисала права. Он действительно лжец. Сколько раз он мечтал поцеловать ее — но ни разу об этом не сказал. Просто не смог.

И в этот миг Марисала обняла его — обняла крепко, по-дружески.

Лайам уткнулся лицом в шелковистую массу ее волос. Он чувствовал прикосновение ее упругой груди, стройные бедра… он чувствовал все.

И Лайам сдался.

Потом он не мог вспомнить, наклонился ли к ней или приподнял ее лицо. Да это было и неважно.

Главное — он все-таки ее поцеловал!

Как сладок был ее рот, как нежны губы! Лайам не мог сдерживать себя: повинуясь отчаянному желанию, он впился в ее губы, проник языком сквозь трепещущую завесу. Он целовал ее страстно, бешено, словно желал поглотить ее и сделать своей навеки.

Он был в раю.

Кровь его кипела в жилах, сердце стучало в невероятном ритме.

Марисала все крепче прижималась к нему, отвечая на поцелуй с такой страстью, словно многие годы тосковала по его ласкам.

Помоги ему Боже, он хотел, чтобы это продолжалось вечно! Ничего не делать, никуда не идти — только стоять, прильнув губами к нежным девичьим губам…

Целовать Марисалу…

Целовать…

Боже правый, что это он делает?

Лайам взял Марисалу за хрупкие плечи и осторожно отстранил от себя. Глаза ее были широко раскрыты; губы слегка припухли. Она часто и тяжело дышала, и при каждом вздохе под футболкой вздымалась высокая грудь.

— Это неправильно, — задыхаясь, произнес Лайам. — Так нельзя! Прости, я не имел права…

— Неправильно? — Марисала громко рассмеялась. — Ты что, с ума сошел?

— Я отвечаю за тебя. Так нельзя…

— Можно, — спокойно ответила она. — Ты — мужчина, я — женщина. Не хочешь повторить?

— Но мы с тобой — друзья. — Лайам старался говорить спокойно и рассудительно, но в голосе его помимо воли слышалось отчаяние. — Я не хочу разрушать нашу дружбу…

— Но…

Лайам заставил ее замолчать, прикрыв ей рот рукой. Он не хотел слышать возражений — боялся, что Марисала сумеет его убедить.

— Мара, я не хочу… не хочу тебя использовать. Ты заслуживаешь лучшего. Любви, настоящей любви, а не этого… безумия. И лучшего возлюбленного, чем я. Пожалуйста, давай будем считать, что этого не было.

— Но это было, — возразила Марисала.

— Пожалуйста! — повторил он. — Вернемся домой и поужинаем пиццей…

— Пиццей?

— Да.

— Значит, пицца тебе нравится больше поцелуев?

— Да, — солгал Лайам. — Гораздо больше.

Марисала рассмеялась.

— Хорошо, удовлетворимся пиццей… пока.

Неся ее сумку к машине, Лайам на все лады проклинал себя за минутную слабость. Он все-таки поцеловал ее — а ведь клялся самыми страшными клятвами, что ни за что этого не допустит! И все-таки…

А Марисала… Он никак не ожидал от нее такой выдержки и спокойствия!

Лайам понимал, что у Марисалы есть по поводу происшедшего свое мнение. Рано или поздно он его услышит. И, судя по характеру девушки, скорее рано, чем поздно.

Едва Марисала отперла дверь и вошла в квартиру Лайама, как зазвонил телефон.

— Я возьму трубку, — крикнула она, поставила сумку с продуктами на пластмассовый столик и, осторожно обойдя разлегшегося на полу щенка, подошла к телефону.

— Не надо!.. — закричал Лайам, взбегая вверх по ступенькам — но Марисала уже подняла трубку.

— Алло! — произнесла она. — Квартира Бартлетта.

— Не отвечай!.. — запоздало прохрипел Лайам и выругался сквозь зубы.

Пушистый большеглазый щенок с отвислыми ушами поднялся на ноги и попытался сделать шаг — но кривые лапки его разъехались на паркетном полу, и он смешно повалился на спину.

— Боже мой, наконец-то я слышу человеческий голос! — воскликнул человек на другом конце провода. — Видимо, Лайам не успел вас предупредить, чтобы вы не подходили к телефону?

Лайам потряс головой.

— Я не отвечаю на телефонные звонки, — пробормотал он. — Не хочу ни с кем разговаривать.

— Простите, — ответила Марисала, — а с кем я говорю?

— Бадди Фишер. Его литературный агент. Впрочем, похоже на то, что агент ему уже не нужен. Предыдущая его книга отпраздновала годовой юбилей — а он все никак не закончит рукопись!

— Извините, мистер Фишер, — ответила Марисала, косясь на Лайама. Тот разглядывал щенка, забавно барахтающегося на полу. — Мистер Бартлетт сейчас не может говорить.

— Ну разумеется! А когда он может? Послушай, лапочка, скажи своему приятелю, что ему придется немедленно сдать рукопись или вернуть аванс! Издательство в панике — он не дает о себе знать и не отвечает на звонки. Скажи ему: они просто хотят знать, жив ли он! Все, что им нужно, — фотография на обложку и согласие участвовать в утреннем ток-шоу! И еще скажи: я поговорил с парнем по имени Дейв Ферт. Он согласен написать книгу за Лайама. Телефон его я оставлял у Лайама на автоответчике, и не один раз. Если хочет узнать подробности лично от меня, пусть позвонит.

— Хорошо, я все передам.

— А теперь, лапочка, даю тебе дружеский совет: повесь трубку, передай ему все, что я сказал, и смывайся куда подальше! Конечно, Лайам Бартлетт — красавчик, умница и душка; но, Бог свидетель, сейчас этот парень явно не в лучшей форме.

Он повесил трубку прежде, чем Марисала успела что-либо ответить.

— Не пора ли тебе поискать нового агента? — спросила она, кладя трубку. — По-моему, этот Фишер плохо соблюдает твои интересы. Подумал, что я — твоя подружка, и сразу же начал уговаривать меня тебя бросить!

— Откуда у меня в доме щенок?

— Он посоветовал мне повесить трубку и поскорее смываться.

— А, так он еще и говорить умеет!

— Это не он, а она, — с достоинством ответила Марисала. — А я говорю о Бадди Фишере. Твоем агенте. Ты его, наверно, не помнишь — ведь ты очень давно с ним не разговаривал.

Лайам нагнулся. Собачонка подняла голову и окинула его столь же скептическим взглядом, как и он ее.

— Откуда у меня в доме собака?

— И зачем твой агент дает тебе фамилию и телефон «писателя-призрака»?

Лайам протянул руку и почесал собачонку за ухом.

— Что это за порода? Никогда не видел такого страшилища!

Марисала села на пол, и щенок немедленно положил голову ей на колени.

— Вовсе она не страшилище! Она просто прелесть! Ты посмотри, какие глаза! Ее только надо помыть…

— Верно. Настоящая красавица. Я просто хотел прекратить разговор о Бадди Фишере. Где ты ее подобрала?

Нежная шерстка собачонки была вся в грязи и в пыли. Похоже, щенок не один день прожил на улице.

— Она увязалась за мной от Стар-Маркета.

Лайам прищурился.

— Ты ходила пешком в Стар-Маркет? На Бойлстон-стрит?

Марисала прищурилась в ответ.

— Простите, опекун Бартлетт, я не знала, что вы не одобряете вечерних прогулок.

— Извини, — пробормотал Лайам, глядя в сторону.

— Лайам, зачем твой агент связывается с парнем, который готов писать за тебя? И почему он наговорил мне кучу гадостей о тебе? Это правда, что ты почти год не садишься за книгу и скрываешься от издателей?

На скулах Лайама заиграли желваки. Он не отрывал глаз от собаки.

— Правда. Одиннадцать месяцев, две недели и четыре дня. Если хочешь, могу подсчитать минуты и секунды.

— И что же случилось? — спросила Марисала, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

Лайам присел на ступени лестницы, ведущей на второй этаж, в спальни, и потер лоб рукой. Сейчас, без обычной улыбки, с мрачным, напряженным лицом, он выглядел измученным. И очень несчастным.

— Не знаю. — Он прикрыл глаза и оперся локтем о колено. — Я начал эту чертову книгу почти четыре года назад. Написал пятнадцать страниц… и все, как отрезало.

Когда он открыл глаза, Марисала снова в который раз поразилась их необыкновенной синеве.

— Я не хочу об этом говорить. — Он поднялся. — У собаки не было ошейника или номерка?

— Нет. — Марисала столкнула щенка с колен и тоже встала. — Лайам…

— Мара, не давай ей имени, — предупредил он. — Хорошо? Не надо к ней привязываться. Судя по виду, это чистокровный кокер-спаниэль. У нее наверняка есть хозяева, которые ее ищут. Не говоря уже о том, что в это время года и так почти невозможно найти квартиру. А человеку с собакой — тем более.

Он взял сумку с продуктами и понес ее на кухню.

— Пусть переночует на кухне, — продолжал он. — Завтра я одолжу у кого-нибудь фотоаппарат. Мы сфотографируем ее и расклеим по округе объявления.

Марисала взяла щенка на руки.

— На кухне ей будет одиноко, — заметила она, гладя собачонку.

— Можешь, конечно, взять ее наверх, — ответил Лайам, поворачиваясь к ней. — Но, если она изгадит ковер, отчищать его будешь ты.

— Справедливое решение.

Лайам пошел на кухню, и Марисала направилась за ним. Она надеялась, что он расскажет ей про неприятности с книгой. Поговорит с ней по душам. Снова ее поцелует.

Он ее поцеловал! Матерь Божья, Марисала до сих пор не могла в это поверить!

Поцеловал совсем не так, как представлялось Марисале, — а она мечтала об этом с тех пор, как увидела его впервые. Ей всегда казалось, что он медленно подойдет, не сводя с нее глаз, дав ей в полной мере ощутить прилив желания. Прикоснется к ее губам своими, затем поднимет голову, чтобы взглянуть ей в глаза, и снова прильнет к ее губам.

И души их сольются воедино.

Однако он набросился на нее с первобытной жадностью, и все тело ее словно расплавилось в огне. Марисала отвечала ему со всей страстью долгих лет, проведенных в разлуке. Помоги ей дева Мария, она хотела бы обвиться вокруг него змеей, чтобы чувствовать его каждой своей клеточкой!

Он желал ее. Теперь Марисала в этом не сомневалась. Едва прижавшись к нему, она ощутила, как бурно растет его желание.

Кровь его кипела, древо страсти напряглось и стало твердым. Никто не в силах противиться такому влечению.

Никто. Даже Лайам Бартлетт, святой покровитель Сан-Салюстиано.

— Собака хочет есть? — спросил Лайам, опуская щенка на кухонный пол.

— Нет, — ответила Марисала. — Я бросила ей несколько ломтей ветчины, которые купила в магазине.

Лайам рассмеялся.

— Неудивительно, что она увязалась за тобой!

— Нет, она пошла за мной еще раньше.

— Но ветчина укрепила вашу дружбу. Впрочем, ты всегда была помешана на бездомных — и животных, и людях.

На кухонном столе лежала газета, раскрытая на странице объявлений о сдаче квартир. Лайам вынул несколько страниц и протянул Марисале.

— Расстели их на полу у себя в ванной. Будем надеяться, что собака имеет хоть какое-то понятие о туалете.

Марисала нагнулась над столом, просматривая объявления.

— Ты что-то обвел карандашом.

— Подходящих здесь немного. Я отметил лишь два-три объявления.

— А почему ты не отметил вот это? Смотри: цена как раз такая, о какой мы говорили, и написано: «университет рядом».

— Где? — Лайам заглянул Марисале через плечо.

— Вот. — Она ткнула пальцем и прочла вслух. — «Университет рядом. Комната с отдельной кухней плюс все удобства. П-пдв.». А что значит «П-пдв.»?

Лайам стоял совсем близко. Когда она повернулась к нему, их лица почти соприкоснулись, и Лайам поспешно выпрямился.

— Полуподвальный этаж, — ответил он. — Поверь, тебе не захочется там жить.

Марисала пожала плечами.

— Мне приходилось жить не только в подвалах, так что меня это не пугает. — Она немного придвинулась к нему, и Лайам отпрянул. Щенок вскочил и изумленно уставился на него круглыми глазами.

— Что такое? — спросила Марисала, приподняв бровь. — От меня дурно пахнет? Может, мне пойти помыться?

Лайам метнул в нее раздраженный взгляд.

— Я просто… — Он глубоко вздохнул и начал разбирать покупки, стараясь не встречаться с Марисалой взглядом. — Я просто подумал, что для нас разумнее держать дистанцию. Сама понимаешь…

Марисала кивнула. По крайней мере, он с ней честен. Не пытается притворяться, что ничего не чувствует. И что того поцелуя не было.

— Может быть, мы обсудим то, что случилось сегодня?

— Нам нечего обсуждать.

Лайам сунул в холодильник последний бумажный пакет и принялся расхаживать по кухне. Марисала поняла, что он просто не в силах стоять спокойно.

— Мне так не кажется.

Лайам прижал ладонь к вискам, словно у него болела голова.

— Уже поздно. Пора спать.

— Интересное предложение. У тебя ляжем или у меня?

Лайам вскинул голову.

— Мара!

— Я пошутила. А ты… как ты всегда мне говорил? «Сядь и не дергайся».

Он опустился на стул, но и после этого не прекратил двигаться. Схватился сперва за перечницу, потом за солонку, затем начал нервно комкать в руках салфетки.

— Хорошо, давай поговорим.

— Отлично. — Она села напротив и положила руки на стол, словно послушная ученица. — Я начну первой. Мне понравился наш поцелуй.

Лайам прикрыл глаза.

— Боже, — простонал он, — я так и думал, что ты не станешь облегчать мне жизнь!

— Не понимаю, о чем ты, — заметила она. — В чем проблема? Мы с тобой поцеловались. Мне это понравилось. Как тебе — не знаю.

— Черт возьми, мне это совершенно не понравилось!

В первое мгновение эти слова больно ударили Марисалу — но тут же она поняла, что Лайам лжет. Вот глаза его — те говорят правду.

Она рассмеялась, гордо вскинув голову.

— Врешь. Тебе это понравилось не меньше, чем мне, — может быть, даже больше.

Лайам закрыл лицо руками.

— Да. Ты права. Мне было чертовски хорошо. Но я не должен был этого делать. И сейчас мне стыдно за свою слабость. — Он шумно вздохнул и прикрыл глаза. Открыв их снова, уставился на кухонную дверь и не отрывал от нее глаз в продолжение всей своей речи. — Мара, я не думаю о тебе как о женщине. Ты для меня — ребенок. Маленькая девочка. Сестренка. Я должен заботиться о тебе, а не использовать тебя в своих интересах. И, уж конечно, не набрасываться на тебя с поцелуями. — Лайам наконец решился взглянуть ей в глаза. — Я люблю тебя, малышка, но люблю иначе.

Он не думает о ней как о женщине… Марисала готова была, если нужно, спорить с ним всю ночь — но этот аргумент не приходил ей в голову.

— Прости, если я заставил тебя поверить…

Но Марисала прервала его. Сейчас она хотела одного — чтобы этот разговор поскорее закончился.

— Не надо. Тебе нет нужды извиняться. Я ни во что такое не поверила. То есть… — Она глубоко вздохнула и попыталась улыбнуться. Как ни странно, это ей удалось. — Я просто хотела сказать, что этот поцелуй был чем-то особенным. И для тебя, и для меня.

Лайам кивнул. Глаза его оставались непроницаемыми.

— У нас с тобой в жизни было немало «особенного».

Марисала тоже кивнула и поднялась с места. Щенок поднял голову. Марисала присела и погладила собаку.

— Увидимся утром. — И она пошла к дверям, унося под мышкой газетные листы.

— Подожди, — окликнул Лайам, вставая. — Только что вспомнил: завтра с утра мне нужно будет съездить в город. Ты спи спокойно, а квартиру мы поищем после обеда.

Как он может, разбив вдребезги все ее мечты, говорить с ней таким ровным, дружеским тоном? Ей хочется лечь и умереть — а он строит планы на завтра!

— Хорошо, — пробормотала она. — Спокойной ночи.

Марисала поднялась по лестнице к себе в спальню. Ей хотелось плакать, в груди что-то мучительно ныло. Если бы Марисала не знала, что ее теперешние чувства к Лайаму основаны лишь на дружбе и физическом влечении, она подумала бы, что синеглазый журналист снова разбил ее сердце.