Люсинда тихо засмеялась, делая вид, будто не замечает страшного шума, царившего в танцевальном зале. В этот момент ей как раз очень хотелось спокойствия и тишины. Она не сомневалась, что два разговора с Робертом в течение одной недели были всеми замечены. Может быть, кое у кого они даже вызвали ревность…

Тем временем златокудрый Адонис, как прозвали в местных светских кругах лорда Джеффри, отделился от толпы гостей и вновь предстал перед Люсиндой, загородив от нее Джорджиану.

— Сейчас начнется наш вальс! — напомнил он.

— О, извините меня! — всполошилась Люсинда. — Я чуть было об этом не забыла!

— Понимаю вашу забывчивость!

— Что вы имеете в виду?

Вместо ответа лорд Джеффри обнял Люсинду за талию и вывел в центр танцевального зала. Она была рада этому, ибо всего лишь шутила с Джорджианой о возможной ревности к Карроуэю. Хотя Роберт действительно притягивал к себе взгляды чуть ли не всех женщин в зале, вполне можно было предположить, что у молодого лорда просто не хватило бы времени начать ревновать Люсинду к кому бы то ни было.

— Так что же все-таки вы имели в виду? — повторила свой вопрос Люсинда.

Лорд Джеффри не без ехидства улыбнулся:

— Я имел в виду, во-первых, молчаливое появление кое-кого в зале, а во-вторых, то, что этот кто-то разговаривал только с вами! Откровенно говоря, я был уверен, что этот молодой человек уже давно умер и Дэр похоронил его в каком-нибудь подвале или еще где-нибудь, в не очень почетном месте.

— Что за ерунда! — Люсинда скривилась, выражая свое неодобрение недовольной гримасой.

Ее раздражало хорошо известное ей мнение о Роберте, которое только что высказал златокудрый Адонис, а потому желание давать уроки поведения молодому лорду в ней только еще больше укрепилось.

— Поймите же, — сказала она Джеффри, — ведь лорд Карроуэй всего лишь раненый солдат!

— Я тоже получил пулю в плечо под Ватерлоо! — насмешливо возразил тот. — Это было чертовски больно! Но это отнюдь не означает, что я должен бахвалиться перед вами своими ранами и подвигами!

Люсинда знала, что лорд Джеффри был ранен при Ватерлоо. Впрочем, об этом знали все. Но, глядя на его насмешливую улыбку, она решила, что вынудит этого юнца рассказать ей о некоторых своих героических подвигах. Это в какой-то степени помогло бы ей избрать для себя достойную линию поведения с ним и одновременно отвлечься от плотоядных взглядов другого бывшего солдата…

— Ну что ж, рассказывайте, — улыбнулась она Джеффри…

Роберт сделал крюк по пути в Карроуэй-Хаус, после чего застрял на довольно продолжительное время у входа в Гайд-парк. В эту полночь ни один уважающий себя житель Лондона не решился бы оказаться на улице под открытым небом; Роберту же мокрый снег и свежий морозный ветер только поднимали настроение.

Он ослабил узду своего коня и ободряюще похлопал его ладонью по крупу. Мускулы животного напряглись, и конь резво побежал по аллее парка. Светила луна. Холодный ветер обжигал лицо Роберта, заставляя его пригибаться и щуриться. Кругом было тихо — слышались только мерный стук копыт, поскрипывание кожаного седла и шумное дыхание Толли — такую кличку дал коню его хозяин.

В подобные ночи, выезжая из дома, в котором уже были погашены огни, Роберт позволял себе немного забыться. Он чувствовал себя единственным во всем мире всадником, скачущим навстречу ветру. Ему казалось, что этот мир с готовностью открывается ему. Никаких барьеров и стен, никаких тревожащих слух истошных криков о помощи и рыданий — ничего подобного в этом мире не существовало. Ничто не сдерживало бега верного коня, и никто в эту темную ночь не смог бы найти его!

Наконец, когда дыхание коня участилось, а шаг стал короче, Роберт, проехав еще с десяток метров, повернул к дому. Конюхи еще спали, и Роберт, спрыгнув с коня, угостил его яблоком, а затем отвел в конюшню.

Парадная дверь оказалась незапертой — очевидно, в доме ждали возвращения Джорджианы, Тристана и Шоу. Это позволило Роберту бесшумно войти. Однако уже в следующий момент он услышал раздраженный детский голос:

— Где, черт побери, тебя носило?

— А почему, черт побери, ты все еще не в кровати? — шутливо ответил Роберт и взглянул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж.

На верхней площадке он увидел худенькую фигурку Эдварда, присевшего на ступеньку.

— Сначала отвечай ты, — потребовал Эдвард, — я первым задал вопрос. К тому же я вот уже целый час сижу здесь, пока ты носишься неведомо где и неизвестно чем занимаешься!

Если бы подобный допрос учинил Роберту, скажем, Тристан, Брэдшоу или даже Эндрю, то он сразу же взлетел бы по лестнице на второй этаж, захлопнул за собой дверь спальни и запер ее на ключ. Но с Эдвардом, дрожавшим от холода в своей тоненькой ночной рубашонке и сжимавшим в закоченевшей ручке оловянного солдатика, он не мог поступить подобным образом.

— Понимаешь, малыш, мне надо было кое-куда съездить по важным делам… — Роберт поднялся по лестнице и слегка шлепнул мальчонку ладонью по мягкому месту.

— Я за тебя беспокоился, — обиженно сказал Эдвард. — Хотя, конечно, еще не дорос до того, чтобы иметь право следить за порядком в доме. Но сегодня утром здесь не было не только тебя. Шоу протанцевал на балу всю ночь и вернулся только с восходом солнца.

— А ты почему так рано поднялся?

— Мне приснилось, будто корабль Шоу утонул.

— Ого!

— Ты сегодня больше не собираешься никуда уходить?

— Нет. Сегодня я больше отсюда ни шагу.

Роберт поднял Эдварда на руки, отнес его в детскую комнату и посадил на край кроватки.

— Спи спокойно, малыш! — ласково сказал он, укрывая Эдварда одеялом.

Роберт вышел, плотно закрыл дверь детской и направился к себе. Попутно он размышлял о том, почему Эдвард из всех домочадцев именно его избрал ответственным за порядок в доме. Конечно, Роберт и впрямь проводил дома больше времени, чем остальные, но сам-то он никогда не считал себя человеком сколько-нибудь надежным! Правда, даже младшие братья постоянно дразнили его за постоянное стремление к домашнему уединению, но мог ли он сам считать себя одиноким в доме, полном не только слуг, но и теток с их челядью, когда те приезжали в город?

Пять лет назад Роберт отнюдь не был уверен в том, что может ответить на этот вопрос, но тогда он даже не слышал о существовании Шато-Паньон или генерала Жан-Поля Баррере…

Повесив сюртук в шкаф, Роберт подошел к окну и открыл его. Почти погасший огонь в камине вновь ярко вспыхнул, когда свежий морозный воздух наполнил комнату.

Роберт поежился и снова прикрыл окно. В следующую минуту он уже лежал на софе и думал о Люсинде.

Итак, мисс Баррет совершенно серьезно решила положить глаз на Джеффри Ньюкома! Оставшись на несколько минут в зале, Роберт получил возможность понаблюдать за этой парой, когда они вальсировали: Люсинда при этом великолепно выглядела, улыбалась своим многочисленным друзьям, на фоне которых она казалась драгоценным алмазом.

Роберт в очередной раз вздохнул. Он подумал о том, что не должен был ее высмеивать за выбор ученика — ведь Люсинда милостиво приняла его извинения за грубость и даже попросила остаться, когда он вознамерился уйти!

Он повернулся на другой бок, лицом к окну, и подумал о том, что даже днем раньше не позволил бы себе такой праздной траты времени, как появление на этой вечеринке. Правда, все же он сумел, как ни трудно это ему было, вытерпеть шумное, говорливое и полное суеты собрание так называемой местной аристократии — просто Роберт тогда не думал в тесных стенах дома о духоте и шумной толпе гостей — одним словом, о всяких пустяках…

А сейчас его мысли целиком занимали мисс Баррет и то, о чем он станет с ней говорить во время следующей встречи. Пусть и на расстоянии, но на протяжении последних трех лет Роберт не упускал Люсинду из виду. Но встретиться им за эти годы так и не пришлось…

Впервые Роберт заснул, вспоминая спокойную женскую улыбку, не думая об ужасах смерти или о том, что ожидает его на следующий день…

Глава 3

У вас есть надежда и открытый, безбрежный мир, и нет никаких причин для отчаяния. Ну а я… я потерял все и не могу начать жизнь сначала…

Виктор Франкенштейн

(М. Шелли «Франкенштейн»)

Люсинда, проскользнув в дверь кабинета отца, огорошила его совершенно неожиданным вопросом:

— Почему ты постоянно называешь лорда Милберна анархистом? Честное слово, мне он таковым не кажется!

Генерал Огастус Баррет посмотрел через плечо на дочь. Хотя выражение лица генерала было довольно суровым, в его серых глазах светилась радость — и ни намека на громы и молнии, которые обычно наводили ужас не только на домочадцев, но и на молодых офицеров.

— Нет, Люсинда, — возразил он, — ты только взгляни на него! Красный пиджак, белая длинная куртка и зеленые брюки! Ей-богу, он либо законченный анархист, либо оживший национальный флаг Испании!

— Ну и что ж из того? — Люсинда хихикнула. — Или испанцы уже перестали быть нашими союзниками?

— Они перестанут ими быть, увидев, как некий англичанин издевается над главным символом их суверенного государства! — Лицо генерала приняло почти зверское выражение. — Помилуй Бог! Ты только посмотри: он уже начал махать нам рукой! Каков наглец! Насколько мне известно, он еще не твой жених и не мой зять! Имей в виду: если он посмеет хотя бы приблизиться к нашему дому, я прикажу его пристрелить!

Люсинда отошла от окна и покачала головой:

— Никакой он мне не жених! У меня совсем нет желания выходить замуж за чей-либо государственный флаг! И вообще, папа, у тебя ко мне есть еще какое-то дело? — Она бросила выразительный взгляд на беспорядочную груду страниц с записями, сделанными чернильным карандашом, возвышавшуюся на столе из красного дерева.

— Успокойся, пока для тебя ничего нет. Записи, которые я сделал в Саламанке, вряд ли могут на что-либо пригодиться. И не уводи разговор в сторону!

— Какой разговор?

— Как это какой? Естественно, о женихе.

— Папа, не вздумай снова начать приглашать к нам в дом своих друзей-офицеров, ибо в таком случае ты, я и еще человек тридцать твоих дружков непременно облачатся в красно-бело-синие мундиры, отображающие цвета французского флага, а мне придется изображать из себя национальное знамя Франции, развевающееся на башне в блокированном городе, который готовятся захватить англичане!

Генерал еще глубже утонул в мягком кресле, в то время как Люсинда продолжала забрасывать его вопросами:

— Видишь ли, папа, насколько мне известно, лорд Джеффри Ньюком участвовал в военных действиях при Саламанке. Сегодня вечером он должен быть в «Олмаке». Как ты думаешь, не стоит ли мне подойти к нему и спросить, не может ли он задержаться в Лондоне и помочь нам расшифровать некоторые публикации в твоем журнале? То, что там написано, известно далеко не всем, так как мало кто участвовал в событиях под Саламанкой или оказался их свидетелем.

— О ком это ты? Не о том ли, кто получил пулю в плечо во время битвы при Ватерлоо? Если я не ошибаюсь, вчера ты танцевала с ним вальс, не так ли?

— Вчера, впрочем, как и всегда, я танцевала по меньшей мере с дюжиной молодых людей. Просто во время вальса лорд Джеффри сказал мне несколько слов о минувшей войне, вот я и подумала, не может ли он быть тебе в чем-то полезным.

— Что ж, надо подумать!

Генерал, казалось, только сейчас заметил муслиновое платье дочери и кокетливо сдвинутую набок соломенную шляпку с прикрепленной к ней искусственной розой. Он окинул Люсинду с головы до ног насмешливым взглядом и хмыкнул:

— Как тебе известно, у нас есть хороший садовник!

— Да. Ты знаешь, что я очень люблю розы и всегда ношу с собой перчатки на случай, если мне доведется поработать в цветнике.

— Точно так же делала твоя покойная матушка! — грустно произнес генерал. — Да… Где ты сейчас, моя дорогая Мэри со своими волшебными розами?

— Я могла бы составить прекрасный букет для твоего кабинета, папа. — Люсинда улыбнулась и, надев плотные перчатки, спустилась в сад, небрежно бросив слуге: — Если что, ты найдешь меня в розарии, Боллоу!

— Да, мисс Люсинда, — кивнул в ответ старый слуга.

Тем временем садовник Уэрли уже успел собрать для молодой хозяйки букет полевых цветов. Люсинда, продолжая вспоминать вальс, который танцевала накануне с Джеффри, спустилась в глубь сада, где ее покойная матушка в каждый день рождения дочери сажала по одной новой розе.

После ее смерти Люсинда старалась по возможности продолжать эту традицию, высаживая ежегодно по розе, но уже в память о матери. Неделю назад она получила двадцать четвертую розу, на этот раз из Турции, и сейчас собиралась ее посадить…

Присев возле клумбы, Люсинда разрыхлила землю и, осторожно взяв в руки роскошный цветок, наклонилась над ним и прошептала:

— Ну, как ты себя чувствуешь? Наверное, хочешь пить?

И тут же у ее ног появился кувшин с водой.

— Спасибо, Уэрли! — поблагодарила Люсинда, полагая, что это садовник. — Вы прочитали мои мысли!

Но тут ее взгляд упал на его ботинки. Странно, Уэрли никогда не носил подобной обуви. Люсинда подняла взгляд и, к своему удивлению, увидела сначала охотничьи брюки из дорогой оленьей кожи, каких никогда не позволил бы себе купить ни один садовник, зеленую куртку и яркий галстук, над которым выступал волевой подбородок. Взглянув еще выше, она увидела тонкие губы. Сверху на нее смотрели знакомые голубые глаза…

— Мистер Карроуэй! — воскликнула Люсинда и поспешно вскочила, наступив при этом на подол своей длинной юбки и чуть было не упав на клумбу.

Роберт сделал шаг вперед и схватил девушку за обе руки. Убедившись, что она удержала равновесие, он отпустил Люсинду и покорно отступил, восстановив расстояние между ними, после чего заложил руки за спину.

— Ну и чего вы испугались? — поинтересовалась Люсинда. — Можно подумать, я кусаюсь!

— Этого я не говорил, — хмыкнул Роберт.

«Будь с ним мила и приветлива! — сказала себе Люсинда. — Ведь если он пришел, значит, имел для этого причины!»

Обе подруги Люсинды, отмечая постоянное отсутствие Роберта на публике в течение последних трех лет, были убеждены, что лорду Карроуэю очень нелегко чувствовать себя оторванным от общества.

— Я не хотела вас обидеть! — смущенно промолвила Люсинда. — Хотя это вы первый вывели меня из себя.

— Я должен научиться быть осторожным и скрытным, — тихо ответил Роберт. — И мне казалось, вы надлежащим образом оцениваете искусство, с которым я это делаю.

Люсинда внимательно посмотрела на Роберта. Его лицо оставалось совершенно спокойным, однако небесно-голубые глаза вдруг повеселели и часто замигали. Люсинда с удовлетворением отметила, что Роберт, видимо, не лишен чувства юмора.

— В смысле осторожности мне явно далеко до вас! — Люсинда усмехнулась. — Но, думаю, нам следует заключить своего рода договор: не допускать никаких тайных действий друг против друга, прежде чем мы станем откровенными врагами.

— Принято! — кивнул Роберт и посмотрел через плечо Люсинды на дом. — Вчера вечером мне в голову пришла довольно любопытная мысль.

— И какая же?

— Вы напрасно тратите время с Джеффри Ньюкомом.

— Это еще почему?

— Потому что Ньюком — самоуверенный и донельзя испорченный человек.

Люсинда не могла решить, воспринимать эти слова с раздражением или же, наоборот, признаться, что они ее заинтриговали.

— Тем более он нуждается в уроках, — возразила она, но затем прибавила: — Конечно, я не могу безошибочно выбрать себе ученика только потому, что его окружение полагает, будто он особо нуждается в подобных занятиях. Однако я уверена, что джентльмены во всех случаях не должны говорить дурно друг о друге в присутствии женщины.

Роберт кивнул в знак согласия:

— Разумеется, вы правы, хотя лично я не отношу себя к категории джентльменов. Вы ближайшая подруга Джорджианы и, думаю, должны понимать, что если Тристана и Сент-Обина можно считать раздражительными и в какой-то степени сбившимися с пути, то оба они отнюдь не окончательно испорчены. И все же, какие бы уроки вы ни стали им преподавать, они не будут к ним прислушиваться, пока не поймут, что могут извлечь из них практическую пользу. При этом оба уверены, что весь мир должен склониться перед их сиюминутными желаниями.

— Тем, кто сторонится своих друзей, вы кажетесь человеком, знающим о них буквально все, — резко ответила Люсинда. — Скажите, а что вы думаете обо мне?

— О вас?

— Да, обо мне. Уверена, если вы столь аккуратно разложили по полочкам Джеффри, Сент-Обина и собственного брата, то что мешает вам с такой же легкостью повторить этот опыт и со мной?

Люсинда с удивлением почувствовала, что ее не на шутку заинтересовало мнение о ней Роберта. Возможно, она была слишком откровенна с ним. Но ведь она не просила его высказывать вслух мнение о ее возможном будущем муже!

— Вы заслуживаете куда большего, нежели этот Ньюком, — негромко произнес Роберт. — Я говорю так, потому что хорошо знаю его.

— Спасибо за заботу! — Люсинда резко выпрямилась. — Но согласитесь, что… — Она не докончила фразу, ибо Роберт, как и в прошлый раз, неожиданно куда-то исчез.

Люсинда удивленно осмотрелась по сторонам, но увидела лишь прогуливавшихся по садовым аллеям гостей. У нее было такое чувство, словно она минуту назад разговаривала не с живым человеком, а с каким-то нереальным существом, родившимся в ее разгоряченном воображении.

«Боже мой! — прошептала она с раздражением. — Ведь и я могла бы сказать тебе немало обидного, грубиян!»

— Разговариваешь сама с собой? — услышала Люсинда над самым ухом голос отца.

Генерал Баррет уже успел не один раз обойти вокруг дома, разыскивая дочь среди цветочных клумб и кустов.

Люсинда посмотрела на его слегка обиженное лицо и поняла, что хитрить с отцом было бы недостойно.

— Я… я разговаривала с новым кустом роз! — призналась она.

— Ах вот как! Разговаривала с цветами? Ну, и что же они тебе ответили?

— Они застеснялись и промолчали.

— Если все-таки они соблаговолят ответить, то передай мне все до последнего слова!

— Очень остроумно!

Генерал протянул Люсинде руку, в которой было зажато какое-то письмо.

— Возьми. Недавно принесли, — строгим тоном сказал он, передавая дочери смятый конверт.

Взяв конверт, Люсинда с упреком заметила:

— Полагаю ты решил передать это мне лично и с таким опозданием только потому, что все слуги в доме буквально валятся с ног от усталости! И уж конечно, не потому, что, как всегда, откладываешь все на потом! Скорее всего ты просто не знаешь, как закончить очередную главу своего опуса, а поскольку стесняешься прямо попросить меня о помощи, то делаешь это в письменной форме. Ведь так?

— Откровенно говоря, я и впрямь никак не могу добраться до середины главы. Так что твоя помощь действительно потребуется и будет воспринята с большой благодарностью. Поистине, воевать легко, а вот писать, особенно о войне и политике, неимоверно трудно!

Люсинда захихикала, постаравшись выбросить из головы волнения, которые принес с собой приезд Роберта Карроуэя. Удалось это или нет, она и сама толком не знала. Может быть, на какой-то короткий момент Люсинда и впрямь перестала о нем думать… но, очевидно, ненадолго. Ведь после трехлетнего отсутствия Роберта им потребовалось всего три дня, чтобы обоих вновь стало тянуть друг к другу.

— Не прибедняйся, отец, — сказала она. — Ты отлично умеешь не только воевать, но и писать.

— Да, но без твоей тщательной редактуры ничего путного из всей этой писанины никогда бы не получилось! Так что позволь мне выразить восхищение твоим несравненным искусством редактора и удалиться к себе в кабинет, дабы продолжить собственные жалкие писательские потуги.