* * *
Чтобы осознать, как важен гиппокамп для полноценной работы мозга, достаточно увидеть, что происходит при его удалении — как в случае со знаменитым пациентом, известным в медицинских кругах под инициалами Г. М. В 1933 году семилетнего Генри Густава Моллисона сбил велосипед недалеко от его дома в Хартфорде (штат Коннектикут). Мальчик потерял сознание. После этого рокового случая Г. М. пережил несколько припадков, интенсивность которых все увеличивалась.
Наконец, в 1953 году, когда ему исполнилось 27 лет, лечащий врач решил удалить участок мозговой ткани, который, как ему казалось, был виною припадков, — гиппокамп. Очнувшись после операции, Г. М. обнаружил, что припадки действительно прекратились, но вместе с ними ушла и способность образовывать новые воспоминания. Врачи заметили, что старые воспоминания (все, что было за два года до операции и раньше) сохранились, но новые не формировались. Г. М. запоминал новую информацию лишь на двадцать секунд, а после забывал. Он дожил до восьмидесяти с лишним лет, но все это время считал себя двадцатипятилетним юношей — таким, каким был до операции.
Уникальная и страшная ситуация, в которой оказался Г. М., сделала его одним из самых знаменитых пациентов в истории медицины и помогла ученым доказать существование антероградной амнезии — то есть неспособности формировать новые воспоминания. (История Г. М. легла в основу фильма «Помни» [Фильм Кристофера Нолана 2000 года, герой которого имел кратковременную память длиной 15 минут.].)
Этот случай также позволил ученым определить, что есть два вида памяти: декларативная (на названия мест, имена, объекты, факты, события) и процедурная (на действия, выученные в результате повторения, — например, завязывание шнурков или езда на велосипеде).
Хотя после операции Г. М. утратил способность образовывать новые декларативные воспоминания, процедурная память осталась при нем, и со временем он смог бессознательно ее укрепить.
* * *
А вот более недавний случай: дирижер Клайв Уиринг, у которого развился тяжелейший энцефалит, вызванный вирусом простого герпеса. Энцефалит буквально разрушил ему мозг и уничтожил гиппокамп. Как и Г. М., Уиринг потерял способность образовывать новые декларативные воспоминания — то есть постоянно открывал мир заново. Он не узнавал своих детей, а когда видел свою жену Дебору, ему каждый раз казалось, что он влюбляется в нее заново (хотя они были женаты много лет). Впоследствии она написала книгу о болезни мужа, назвав ее «Вечное сегодня [Оригинальное название — Forever Today.]». Вот что она писала: «Клайву постоянно казалось, что он только что очнулся: в его мозгу не сохранилось свидетельств о том, что он когда-либо раньше пребывал в сознании». Сам Уиринг оказался плодовитым писателем — он вел дневник и исписал множество тетрадей. Но вместо глубоких мыслей и юмора в них содержалось лишь следующее:
...
8.31. Вот теперь, кажется, я действительно проснулся.
9.06. И вот я совсем, по-настоящему проснулся.9.34. Теперь-то я точно полностью проснулся.
Дебора цитирует слова супруга: «Я ничего никогда не слышал, ничего не видел, ни к чему не прикасался, не чувствовал запахов. Я все равно что мертв».
* * *
Хотя мой случай не был столь тяжелым, мой мозг тоже утратил ряд основных функций. И все же какие-то вещи меня по-прежнему радовали. Я с нетерпением ждала наших с папой прогулок — хоть я и ковыляла медленно и еле-еле, благодаря этому мне удавалось избежать ежедневных уколов, которые делали всем малоподвижным пациентам для предотвращения образования кровяных сгустков.
Были у меня и два других пунктика: яблоки и гигиена. Когда меня спрашивали, что я хочу, ответ был один: «Яблок». Я постоянно хотела яблок, и все, кто меня навещал, их мне приносили. Зеленые, красные, кислые, сладкие — я ела их все. Не знаю, что вызвало эту одержимость; может, какая-то суеверная мысль о том, что «яблоко на обед — и всех болезней нет»? А может, желание было вызвано более приземленными причинами: яблоки содержат флавониды, обладающие противовоспалительным и антиоксидантным действием. Может, мой организм пытался таким образом что-то сказать, сообщить о том, о чем ни я, ни врачи пока не догадывались?
Я также требовала, чтобы мне каждый день меняли и стирали одежду. Мама считала, что так выражалось мое подсознательное желание избавиться от болезни — хоть я и не знала, чем больна. Я умоляла медсестер разрешить мне принять душ, но голову нельзя было мыть из-за электродов, подключенных к аппарату для ЭЭГ. Две санитарки с Ямайки обтирали меня теплыми влажными полотенцами, потом одевали, сюсюкая надо мной, называя «моя лапочка». В их присутствии я расслаблялась. Увидев, как нравились мне эти помывки, отец решил, что ямайский говор санитарок переносит меня в детство: моя няня Сибил с Ямайки заботилась обо мне, как вторая мама.
В первую субботу после моего поступления в больницу родители наконец разрешили пустить ко мне нового посетителя — мою двоюродную сестру Ханну. Хотя то, что она увидела, ее потрясло, она вошла в палату и села рядом со мной, будто делала это каждый день. Она сидела рядом с моей мамой и Стивеном, как будто всегда была здесь — спокойная, сдержанная, готовая помочь.
— Сюзанна, это тебе на день рождения. Мы же так и не увиделись, — бодро проговорила она, протягивая мне подарок в оберточной бумаге.
Я смотрела на нее непонимающе, с застывшей улыбкой. В феврале мы с Ханной договорились отпраздновать мой пропущенный день рождения, но я отменила вечеринку, так как думала, что заразилась мононуклеозом.
— Спасибо, — ответила я.
Ханна смотрела, как я беспомощно царапаю подарок полусогнутыми пальцами, но не решалась помочь. Мои пальцы утратили ловкость: я не могла даже развернуть оберточную бумагу. Моя физическая заторможенность и спутанная речь напомнили Ханне пациентов с болезнью Паркинсона. Наконец она тихонько забрала у меня подарок и открыла его.
— Это «Перебои в смерти», — сказала она. — Ты же любишь «Все имена», вот мы с мамой и решили, что этот роман тебе тоже понравится.
В колледже я прочла «Все имена» Жозе Сарамаго, и мы с Ханной и ее мамой несколько вечеров его обсуждали. Но сейчас, беспомощно взглянув на имя автора, я сказала:
— Я никогда у него ничего не читала.
Ханна спокойно согласилась и сменила тему.
— Она очень устала, — извинилась мама. — Ей трудно сосредоточиться.
...Видеозапись из палаты, 30 марта, 6.50, 6 минут
Начало записи: пустая кровать. Мама в рабочем костюме от Max Mara сидит рядом и задумчиво смотрит в окно. На прикроватном столике журналы и цветы. Негромко работает телевизор; показывают шоу «Все любят Рэймонда».
В кадр захожу я и залезаю на кровать. Я без шапочки, волосы грязные, связка проводов свисает вниз по спине, как грива. Натягиваю одеяло до подбородка. Мама гладит меня по ноге и подтыкает одеяло. Но я сбрасываю его, встаю и начинаю теребить провода на голове.
Конец записи.
22. Чудовищная и прекрасная путаница
Начало второй недели в больнице ознаменовалось появлением новых тревожных симптомов. В середине дня ко мне зашла мама и заметила, что моя речь стала настолько неразборчивой, будто язык у меня распух и стал в пять раз больше. Это постепенное, ступенчатое ухудшение испугало ее больше галлюцинаций, паранойи и попыток сбежать. Когда я говорила, у меня заплетался язык; я пускала слюни, а когда уставала, свешивала язык набок, как перегревшаяся на солнце собака. Я шепелявила, кашляла, когда пила, и мне даже принесли специальный поильник, отмерявший глотки не больше одной столовой ложки. Я также прекратила использовать полные предложения; невнятное бормотание сменилось отдельными слогами, а затем и просто мычанием.
— Повторяйте за мной, — велела доктор Руссо, мой невролог. — Ка, ка, ка.
Но твердое «к» в моем произношении сильно смягчилось и стало неузнаваемым: «Дтха, дтха, дтха».
— Раздуйте щеки — вот так, — попросила доктор Руссо, надув щеки и выдыхая через сомкнутые губы.
Я выпятила губы и попыталась повторить за ней, но щеки не надувались — я просто выдохнула и все.
— Высуньте язык как можно дальше.
Я смогла высунуть его только наполовину, да и то он дрожал, точно это действие давалось мне с большим трудом.
Позднее доктор Арслан подтвердил новый симптом, обнаруженный доктором Руссо, и написал об этом в своем журнале наблюдений. Я постоянно двигала челюстями, будто жевала жвачку, строила странные гримасы, поднимала руки и замирала, словно хотела дотянуться до невидимого предмета.
Мои врачи заподозрили, что эти симптомы в сочетании с высоким кровяным давлением и повышенным сердцебиением указывают на нарушения в стволе мозга или лимбической системе.
* * *
И все же однозначного виновника определить было непросто.
Тут опять стоит вспомнить гирлянду из лампочек: достаточно выйти из строя лишь одному участку, и нарушаются самые разные связи. Поэтому выделить один участок мозга и напрямую связать его с основными жизненными функциями и особенностями поведения бывает сложно. Все, что связано с мозгом, очень запутанно. Как сказал Уильям Оллмен в своей книге «Изучение чуда: революция в нейронной сети [Оригинальное название — Apprentices of Wonder: Inside the Neural Network Revolution.]», «мозг — это путаница, чудовищная и прекрасная».
