* * *

Безусловно, самым воодушевляющим моментом всей моей жизни — и то, что я могу сказать это с полной уверенностью, является еще одним примером того, как моя болезнь изменила мой взгляд на мир, сделав его более позитивным, — стал весенний день в 2010 году, когда мне позвонил Билл Гэвиган.

— Сюзанна Кэхалан? — взволнованно проговорил он.

— Да, — удивленно ответила я. Я не привыкла, чтобы мое имя произносили с таким благоговением.

Билл рассказал мне историю своей дочери Эмили. Однажды, когда Эмили училась на втором курсе в одном из колледжей Пенсильвании, она вдруг начала тараторить и заявила, что ее преследуют фургоны, а их водители сообщают друг другу о ее местонахождении по рации. На следующий день по пути на бродвейский спектакль Эмили зациклилась на окружавшем их потоке машин: ей казалось, что за ними следят. Билл и его Грейс это настолько обеспокоило, что они немедля развернулись и поехали в отделение неотложной помощи. В больнице паранойя Эмили усилилась, так как врач «Скорой помощи» оказался похож на ее школьного учителя истории. Она решила, что перед ней самозванец — актер, играющий роль врача (то же самое произошло со мной: я думала, что мой отец — самозванец, а медсестра, проводившая мне ЭЭГ, — актриса).

Эмили согласилась лечь в психиатрическое отделение и 72 часа оставалась под наблюдением, не контактируя с семьей. Ей прописали тонну антидепрессантов и антипсихотических средств и оставили в больнице еще на две недели, после чего выписали с диагнозом «психоз неизвестной этиологии», — что на врачебном жаргоне означает «мы понятия не имеем, что с вами».

Хотя Эмили принимала сильнейшие успокоительные, она решила вернуться к учебе. Потом родителям позвонил завуч, крайне обеспокоенный странным поведением девушки. Она вернулась домой и несколько недель курсировала между домом своих родителей и офисом местного психиатра, пока ее наконец не положили в Институт психиатрии Пенсильвании на три недели. Билл сравнивал случившееся с фильмом «Пролетая над гнездом кукушки».

Хотя диагноз Эмили так и не поставили, психиатр сообщил ее родителям, что, скорее всего, у нее шизофрения, хотя несколько неврологов предположили, что, возможно, речь идет о рассеянном склерозе. Социальный работник из Института психиатрии посоветовала родителям уже тогда оформить инвалидность, потому что, по ее словам, «она никогда не сможет работать». Билл отказался в это поверить и после ухода соцработника выбросил формуляры в мусорку.

Примерно тогда сестра Билла Мэри увидела меня по телевидению (продюсер программы «Сегодня» прочел статью в «Пост» и пригласил меня на интервью). Она отправила запись программы Биллу, а тот показал ее и мою статью в «Пост» психиатру Эмили.

— Но у нее не было припадков, — возразил психиатр, указывая на расхождения в наших историях болезни. Кажется, его всерьез оскорбил намек, что, возможно, он что-то упустил. — Вы должны смириться с тем, что у вашей дочери психическое заболевание.

Эмили провела в клинике 21 день, прошла амбулаторное лечение и наконец вернулась в колледж, закончив семестр с хорошими оценками, хотя, по мнению родителей, все еще не восстановилась на 100 процентов.

Казалось, проблема — чем бы она ни была вызвана — осталась позади. Но потом Эмили вернулась домой на весенние каникулы, и родители заметили у нее тревожное обострение физических и когнитивных нарушений. Билл обратил внимание, что она не могла решить простейшие математические задачи; Грейс заметила, что дочь пытается есть мороженое, но не может удержать ложку. А потом она вдруг перестала говорить (хотя с начала болезни, наоборот, слишком тараторила).

Родители срочно повезли ее в больницу, где им сообщили, что прошлогодняя процедура МРТ показала наличие воспаления (Гэвиганы слышали об этом впервые). Пока врачи готовились к проведению агрессивной иммунной терапии (иммуноглобулин противодействует воспалению), у Эмили образовался мозговой тромб и начался припадок, длившийся примерно полтора часа.

В соседней палате Эмили билась в конвульсиях, а Билл тем временем сунул мою статью в руки дежурному неврологу.

— Прочтите это. Сейчас же, — велел он.

Доктор прочел статью прямо на месте, положил вырезку в карман и согласился провести анализ на редкое аутоиммунное заболевание.

Как только Эмили стало возможно перевозить, ее отправили на вертолете в университет Пенсильвании. Там доктор Далмау с коллегами поставили ей диагноз и начали лечение от анти-NMDA-рецепторного энцефалита. Агрессивная терапия стероидами и химиотерапия возымели действие, и в данный момент Эмили снова учится в колледже. Ее здоровье восстановилось на 100 процентов, и в 2012 году она получила диплом.

Вот что сказал мне ее отец:

— Не хочу драматизировать, но, пожалуй, иначе и нельзя. Без шуток, если бы в тот момент у меня не было вашей статьи и я бы не показал ее врачу, Эмили бы умерла.

Он прислал мне видео, в котором Эмили катается на коньках. «Думаю, вы захотите посмотреть, как Эмили катается, — написал он. — Она вышла на лед впервые за два года. Когда запись начинается, она уже в центре катка. В прошлые выходные был День матери, и я вспоминал, как в прошлом году в то же время повез ее на инвалидном кресле в сувенирный магазин при больнице, чтобы она купила матери открытку. И вот прошел год, и она катается на коньках, как вы сами хорошо видите. Мы не устаем благодарить судьбу за это».

Я открыла видеоролик на телефоне и просмотрела его от начала до конца. На Эмили розовая юбка, черные леггинсы и черная кофта; в волосах розовая ленточка. Ее движения так непринужденны, что кажется, будто она парит над катком, совершая пируэты, кружась и кружась.

49. Сын заставил гордиться отца

Статья «Месяц моего безумия» оказалась судьбоносной не только для меня, но и для доктора Наджара. После публикации он пригласил меня к себе домой в Шорт-Хиллз — оказывается, он тоже жил в Нью-Джерси, всего в пяти минутах езды от маминого дома в Саммите. Доктор открыл дверь и познакомил меня со своими тремя сыновьями и женой Марвой — миловидной женщиной со светлой кожей и светлыми волосами, которая была моложе его на несколько лет. Они познакомились в 1989 году в Нью-Йоркском госпитале имени Бикмана в Даунтауне (который потом стал филиалом больницы университета Нью-Йорка). Он учился на невропатолога, а она работала в лаборатории. Как-то раз застенчивый Сухель пошутил вполголоса по-арабски, и, к его удивлению, она засмеялась. Несмотря на европейскую внешность, Марва тоже родом из Сирии.

Мы сели в гостиной у рояля, и Марва подала чай. В разговоре доктор Наджар вспомнил об отце, Салиме Наджаре, и с гордостью поделился его невероятной историей.

Салим вырос в приюте. Его мать с утра до вечера работала в соседней больнице — шила лабораторные халаты для врачей (такое вот совпадение). Когда отец Салима скоропостижно скончался, ей пришлось отдать мальчика в приют. Она не смогла бы содержать ребенка в одиночку на свою мизерную зарплату. Салим всегда подчеркивал, как важно получить образование, но сам не закончил школу. Однако сила воли и перфекционизм помогли ему обучиться строительному ремеслу и достичь в нем небывалых высот — его строительная компания построила центральный международный аэропорт Дамаска. Правда, все это не шло ни в какое сравнение с успехом, который ждал его сына в Америке.

— Мой отец видел вашу статью. Ее перевели на арабский и опубликовали в газетах. Не в одной — во всех, — сообщил доктор Наджар. — Отец даже прослезился. Серьезно.

— Не может быть, — отвечала я.

— Да, а статью повесил в рамочку.

После выхода статьи доктору Наджару позвонил посол Сирии при ООН и лично поздравил его с проделанной работой, а мою статью отправили в сирийское информационное агентство SANSA. Буквально на следующий день история о том, как сирийский мальчик стал врачом и теперь вершит чудеса в Америке, попала во все СМИ.

— Вот вам и тупица Сухель. Худший ученик в классе, который не мог решить ни одну задачку, — улыбнулась Марва. — Сын заставил гордиться отца. Ты сделал это, мой дорогой, и сколько еще предстоит.

В том же году журнал New York Magazine назвал доктора Наджара одним из лучших неврологов страны.