Я падаю на колени, глядя прямо ему в глаза:

— Куда улетели другие ангелы? Куда унесли мою сестру?

Он демонстративно закрывает глаза.

Я с силой бью его по спине, прямо по окровавленным бинтам.

Ангел быстро поднимает веки, скрежеща зубами. Он шипит от боли, но не вскрикивает. Взгляд его полон злобы. Я с трудом сдерживаю желание отойти назад.

— Тебе меня не напугать, — ледяным тоном говорю я, пытаясь подавить страх. — Ты слишком слаб, чтобы даже стоять на ногах, ты потерял много крови и без меня бы уже умер. Говори, куда ее унесли.

— Она умерла, — спокойно отвечает он и закрывает глаза, словно вновь собираясь заснуть.

Могу поклясться — мое сердце замирает на целую минуту. Пальцы холодеют. Наконец я вновь

обретаю способность дышать.

— Врешь. Врешь!

Он не отвечает. Я хватаю лежащее на столе старое одеяло.

— Смотри!

Я разворачиваю одеяло, и из него на пол вываливаются потрепанные крылья. Они смялись, перьев почти не видно. Упав, крылья слегка раскрываются, и тонкий пух поднимается, словно потягиваясь после долгого сна.

Я замечаю страх в глазах ангела — такой же, как у человека, который увидел свои собственные ампутированные ноги, вываливающиеся из побитого молью одеяла. Понимаю, что веду себя непростительно жестоко, но не могу поступить иначе, если хочу снова увидеть Пейдж живой.

— Твои? — Я едва узнаю собственный голос, холодный и жесткий. Голос наемника. Голос убийцы.

Крылья утратили свой блеск. Среди белоснежных перьев еще переливаются золотые блестки, но часть их сломана и торчит под странными углами, к тому же они склеились и съежились от запекшейся крови.

— Если поможешь найти мою сестру, Получишь их назад. Я сохранила их для тебя.

— Спасибо, — хрипит он, разглядывая крылья. — Отлично будут смотреться у меня на стене.

В его голосе звучит горечь, но вместе с ней и кое-что еще — возможно, надежда.

— До того как ты и твои дружки уничтожили наш мир, у нас были врачи, которые могли пришить обратно случайно отрезанный палец.

Я ничего не говорю насчет замораживания, умалчиваю и о том, что отрезанную часть тела нужно пришить в течение нескольких часов. Вероятно, он все равно умрет, и это уже не будет иметь никакого значения.

— Это не я их отрезала, — говорю я. — Но я могу помочь тебе. Если поможешь найти сестру.

Вместо ответа, он закрывает глаза и, похоже, засыпает.

Дыхание глубокое и ровное, как у крепко спящего человека. Но выздоравливает он не так, как человек. Когда я притащила его сюда, его лицо было иссиня-черным и опухшим. Сейчас, после почти двухсуточного сна, оно вновь обрело нормальный вид. Вмятина от сломанных ребер исчезла. Пропали и синяки на скулах и вокруг глаз, а многочисленные порезы и ссадины на руках, плечах и груди полностью зажили.

Единственное, что не зажило, — раны в тех местах, где прежде были крылья. Я не вижу, что происходит с ними под бинтами, но, поскольку они все еще кровоточат, вряд ли дела обстоят намного лучше, чем два дня назад.

Я обдумываю возможные варианты. Если не удастся подкупить ангела, придется выбивать из него ответ пытками. Я готова на все ради моей семьи, но не знаю, сумею ли зайти столь далеко.

Но ему знать об этом не обязательно.

Теперь, когда он очнулся, стоит найти что-нибудь, чем можно его связать. Я направляюсь к выходу.

ГЛАВА 7

Выйдя из кабинета, я обнаруживаю, что над мертвецом в вестибюле кто-то успел поиздеваться. Кажется, будто он потерял все свое достоинство с тех пор, как я видела его в последний раз.

Кто-то положил одну руку трупа ему на бедро, другая как бы тянется к волосам. Длинные лохматые волосы торчат во все стороны, словно у казненного на электрическом стуле, рот измазан губной помадой. От широко раскрытых глаз, подобно солнечным лучам, тянутся нарисованные фломастером черные линии. Посреди груди, словно флагшток, торчит кухонный нож, которого не было час назад. Мертвеца изувечили с некой целью, которая могла прийти в голову только безумцу.

Мама нашла меня.

Состояние моей матери не столь устойчиво, как могло бы показаться. Степень ее безумия растет и падает без какой-либо предсказуемой периодичности или повода. Когда все хорошо, ты и не догадываешься, что с ней что-то не так. В такие дни меня мучит чувство вины перед ней — за мою злость и бессилие. Когда все плохо, я могу выйти из комнаты и найти на полу превратившегося в игрушку мертвеца. Хотя, если честно, она никогда раньше не играла с трупами, — по крайней мере, я такого не видела. До того как мир развалился на части, мама всегда была на грани, а зачастую и в нескольких шагах за ней. Но уход отца, а затем нашествие ангелов лишь ускорили процесс. Та часть разума, которая удерживала ее от прыжка во тьму, попросту перестала существовать.

Возникает мысль похоронить тело, но холодный разум подсказывает мне, что оно все еще остается лучшим отпугивающим средством. Любой находящийся в здравом уме человек, заглянув в стеклянную дверь, захочет бежать отсюда как можно дальше. Мы теперь постоянно играем в игру под названием «Кто безумнее и страшнее». И моя мать — наше тайное оружие в этой игре.

Я осторожно иду в сторону душевой, откуда слышатся звуки льющейся воды. Мама напевает навязчивую мелодию, которую, думаю, сама же и сочинила. Она часто пела нам, пребывая в полубессознательном состоянии, песню без слов, грустную и ностальгическую. Возможно, когда-то даже были слова, потому что каждый раз, когда ее слышу, представляю себе закат над океаном, древний замок и прекрасную принцессу, которая бросается со стены в грохочущие волны.

Я стою перед дверью душевой, прислушиваясь к мелодии. Судя по всему, очередной приступ безумия подошел к концу. Обычно мама пела эту песенку, заклеивая пластырем ссадины и порезы, которые сама же и нанесла нам в невменяемом состоянии.

В такие моменты она была с нами особенно нежна, и чувствовалось, что ей по-настоящему жаль. Думаю, таким образом она пыталась извиниться. Само собой, нам это мало помогало, но, возможно, именно так она давала понять, что всплывает на поверхность из тьмы, перемещаясь в серую зону.

Она постоянно напевала эту мелодию после несчастного случая с Пейдж. Мы так точно и не выяснили, что произошло. В то время дома были лишь Пейдж и мама, и только им известно, что случилось на самом деле. Мама потом несколько месяцев плакала, обвиняя во всем себя. Я тоже обвиняла во всем ее — а как могло быть иначе?

— Мама! — зову я через закрытую дверь душевой.

— Пенрин! — кричит она сквозь плеск воды.

— С тобой все в порядке?

— Да. А с тобой? Ты не видела Пейдж? Нигде не могу ее найти.

— Мы найдем ее, обязательно. Как ты меня нашла?

— Ну… просто нашла.

Мама обычно не лжет, но у нее есть привычка недоговаривать.

— Как ты нашла меня, мама?

Несколько мгновений слышен лишь шум воды, затем мама отвечает:

— Мне сказал демон.

Голос звучит неохотно, словно она чего-то стыдится. В нынешних обстоятельствах я бы даже могла ей поверить, вот только никто, кроме нее, не видит и не слышит своих личных демонов.

— Весьма любезно с его стороны, — говорю я.

На демонов обычно возлагается вина за все безумные поступки, которые совершает мать. Они редко удостаиваются похвалы за добрые дела.

— Пришлось пообещать, что я для него кое-что сделаю.

Честный ответ. И предупреждение.

Моя мать сильнее, чем может показаться на первый взгляд, и, если ее застигнуть врасплох, можно серьезно пострадать. Всю свою жизнь она думала о том, как защититься — незаметно подкрасться к нападающему, спрятаться от Того, Кто Следит, прогнать чудовище обратно в преисподнюю, прежде чем оно похитит души ее детей.

Прислонившись к двери душевой, я обдумываю варианты. Что бы она ни пообещала своему демону, вряд ли это что-то безобидное. И вполне возможно, весьма болезненное. Вопрос лишь в том, кому предстоит испытать боль.

— Сейчас возьму кое-какие вещи и засяду в кабинете, — говорю я. — Пробуду там день-два, но ты не беспокойся, ладно?

— Ладно.

— Мне не хотелось бы, чтобы ты сидела в кабинете. Но не выходи из здания, хорошо? В кухне есть вода и еда.

Возникает желание сказать ей, чтобы была поосторожнее, но потом понимаю: это глупо. В течение десятилетий мама и без того вела себя крайне осторожно, береглась людей и чудовищ, пытавшихся ее убить. И вот, после Нашествия, наконец их встретила.

— Пенрин?

— Да?

— Пусть на тебе будет одежда со звездами.

Она имеет в виду желтые звездочки, которые вышила на нашей одежде. Я не смогла бы ее не носить, даже если бы захотела. Звездочки вышиты на всем, что у нас есть.

— Ладно, мам.

Несмотря на замечание насчет звездочек, речь ее звучит вполне осмысленно. Возможно, не стоит этому особо радоваться, после того как я увидела оскверненный труп.

Я не столь беспомощна, как обычная девочка-подросток.

Когда Пейдж было два года, мы с отцом, вернувшись домой, нашли ее на полу, всю переломанную. Мать пребывала в состоянии глубокого шока. Мы так и не смогли в точности выяснить, что произошло и как долго она стояла, оцепенев, над Пейдж. В течение нескольких недель мама плакала и рвала на себе волосы, не произнеся за это время ни единого слова.

Когда она наконец пришла в себя, первое, что она сказала, — я должна брать уроки самообороны. Ей хотелось, чтобы я научилась драться. Она отвела меня в школу боевых искусств и заплатила наличными за пять лет обучения.

Поговорив с сэнсэем, она выяснила, что существуют разные виды боевых искусств: тэквондо — для боя на небольшом расстоянии, джиу-джитсу — для схватки один на один, эскрима — для боя на ножах. Она проехала по всему городу, записывая меня на все эти единоборства, и не только. Уроки стрельбы из пистолета и лука, курсы по выживанию, сикхские лагеря, самооборона для женщин — все, что ей удалось найти.

Через несколько дней об этом узнал отец, но она уже потратила тысячи долларов. Папа, у которого и без того хватало волнений из-за больничных счетов для несчастной Пейдж, изменился в лице, узнав, что наделала мама.

После периода столь лихорадочной деятельности она, казалось, обо всем забыла, даже о том, что вообще куда-то меня записывала. Единственный раз спросила об этом пару лет спустя, когда я нашла ее коллекцию газетных заметок. Я видела раньше, как она иногда делает вырезки из газет, но никогда не интересовалась их содержанием. Она хранила заметки в старомодном розовом фотоальбоме с надписью «Первый альбом малыша». Однажды он оказался раскрытым на столе, словно приглашая меня заглянуть.

Жирные буквы заголовка аккуратно наклеенной на открытой странице заметки гласили: «Мать- убийца говорит, что ее заставил это сделать дьявол».

Я перевернула страницу: «Мать бросает малышей в пруд и смотрит, как они тонут».

На следующей: «Во дворе дома женщины найдены детские скелеты».

В одной из заметок говорилось про шестилетнего мальчика, обнаруженного в двух футах от входной двери. Родная мать нанесла ему больше десятка ударов ножом, прежде чем подняться наверх и проделать то же самое с его маленькой сестренкой.

В статье цитировались слова родственника, утверждавшего, что за несколько часов до трагедии мать изо всех сил пыталась отправить детей к сестре. Той нужно было на работу, и она не могла принять малышей. Родственник говорил, мать как будто боялась того, что может произойти, — должно быть, ощущала приближение умопомрачения. По его словам, придя в себя и поняв, что натворила, она едва не растерзала сама себя от ужаса и горя.

Я могла лишь представить, каково было мальчику, который отчаянно пытался выбраться из дому, чтобы позвать на помощь.

Не знаю, как долго мама стояла у меня за спиной и наблюдала, как я просматриваю заметки, прежде чем спросить:

— Ты все еще берешь уроки самообороны?

Я кивнула.

Она ничего не сказала — просто прошла мимо, держа н руках груду досок и книг.

Потом я нашла их на крышке унитаза. В течение двух недель мама настаивала, чтобы они оставались там как защита от демонов, которые могут прийти по трубам. Мол, легче спать, когда демоны не нашептывают тебе всю ночь.

Я не пропустила ни одной тренировки.

ГЛАВА 8

В офисной кухне я собираю в сумку лапшу быстрого приготовления, сладкие батончики, клейкую ленту и несу все это в кабинет. Шум нисколько не беспокоит ангела, который, похоже, снова наслаждается мертвым сном.

Я снова бегу в кухню, и в ту же секунду смолкает шум воды в душе. Схватив несколько бутылок воды, я мчусь обратно в кабинет. Несмотря на то что мама нашла меня и я теперь могу облегченно вздохнуть, я не хочу ее видеть. Хватит и того, что она здесь и ей ничто не угрожает. Нужно сосредоточиться на поисках Пейдж, не отвлекаясь постоянно на мысли о том, что на уме у матери.

Стараясь не смотреть на труп в вестибюле, я напоминаю себе, что мама вполне может позаботиться о себе сама. Проскользнув в кабинет, закрываю дверь и запираю ее на защелку. Кому бы ни принадлежал кабинет, этому человеку явно нравилось тут уединяться, и меня это вполне устраивает.

Пока ангел был без сознания, я была уверена, что мне ничто не грозит, но теперь, когда он очнулся, я не могу чувствовать себя в безопасности, несмотря на то что он ранен и слаб. На самом деле мне ничего не известно о том, насколько сильны ангелы. Как и любой другой, я почти ничего о них не знаю.

Я обматываю клейкой лентой его лодыжки и запястья за спиной, так что он теперь практически беспомощен. Больше мне все равно ничего не сделать. Возникает мысль связать его для надежности еще и веревкой, но лента достаточно прочна, и если ему удастся ее разорвать, то и веревка мало чем поможет. Я почти уверена, что у него едва хватит сил, чтобы поднять голову, но — кто знает. От волнения я использую почти всю катушку клейкой ленты.

Лишь закончив, я замечаю, что ангел смотрит на меня. Похоже, мои манипуляции его разбудили. Глаза у него темно-синие, почти черные. Я отступаю на шаг, чувствуя себя так, будто меня застигли за чем-то непристойным. Но, вне всякого сомнения, ангелы — наши враги. Вне всякого сомнения, они — мои враги, пока Пейдж в их руках.

Он смотрит на меня обвиняющим взглядом. Я с трудом сдерживаю желание попросить прощения, но понимаю, что он этого не заслуживает. На его глазах я разворачиваю одно из крыльев, достаю из ящика стола ножницы и подношу их к перьям.

— Куда унесли мою сестру?

Глаза его на мгновение вспыхивают.

— Почему я должен это знать, черт побери?

— Потому что ты — один из тех вонючих уродов.

— Ох, ты меня ранила до глубины души, — скучающе отвечает он, и я почти жалею, что не нашла оскорбления посильнее. — Неужто не заметила, что у меня не было особого желания общаться с этими парнями?

— Никакие они не парни. У них ничего общего с людьми. Всего лишь прохудившиеся мешки личинок-мутантов вроде тебя.

Внешне он и другие ангелы, которых я видела, похожи на живых Адонисов, вплоть до божественного облика и осанки. Но внутри они точно не более чем личинки.

— Прохудившиеся мешки личинок-мутантов? — Он поднимает изящные брови, словно я только что провалила экзамен по словесным оскорблениям.

В ответ я щелкаю ножницами, срезая несколько перьев с крыла. Белоснежный пух мягко опускается на мои ботинки. Но чувство удовлетворения тут же сменяется неловкостью, стоило мне увидеть гневное выражение лица ангела. Это напоминает мне, как он почти победил один против пяти противников. Даже связанный и бескрылый, он все равно внушает страх.

— Попробуй еще раз, и я разорву тебя пополам, прежде чем ты успеешь хоть что-то сообразить.

— Забавно слышать такое от того, кто связан, словно индюшка. И как ты собираешься это сделать? Будешь дергаться, словно перевернутая черепаха?

— На самом деле сделать это не так уж сложно. Вопрос только в том — когда.

— Верно. Если бы ты мог, ты бы давно уже это сделал.

— А с тобой весело, — заявляет он так самоуверенно, будто полностью контролирует ситуацию. — Самодовольная мартышка с ножницами.

Расслабившись, он опускает голову на диван.

Щеки мои вспыхивают от гнева.

— Думаешь, это игра? Думаешь, ты уже не был бы мертв, если бы речь не шла о моей сестре? — почти кричу я и яростно срезаю еще несколько перьев.

Когда-то изящное крыло теперь выглядит неровным, даже рваным по краям.

Ангел снова поднимает голову, и жилы на его шее напрягаются так сильно, что у меня возникают сомнения в его слабости. Следом напрягаются и мышцы на его руках, и я начинаю беспокоиться, достаточно ли прочны его путы.

— Пенрин? — слышится за дверью голос матери. — С тобой все в порядке?

Я оглядываюсь — хочу убедиться, что дверь заперта.

Когда снова бросаю взгляд на диван, ангела там уже нет, а на его месте валяются лишь обрывки клейкой ленты.

Я чувствую чье-то дыхание на своем затылке, а затем из моей руки вырывают ножницы.

— Все в порядке, мама, — на удивление спокойно отвечаю я.

Если она останется здесь, тем опаснее для нее. Если я скажу ей, чтобы ушла, вероятно, она впадет в панику и ее реакция может оказаться непредсказуемой.

Мускулистая рука обхватывает меня сзади за шею и начинает сжимать.

Схватив ангела за руку, я резко опускаю подбородок — пытаюсь снизить давление на горло. У меня двадцать секунд, чтобы вырваться, прежде чем отключится мозг или не выдержит трахея.

Присев как можно ниже, я отпрыгиваю назад, врезаюсь и стену спиной. Удар кажется сильнее, чем если бы мой противник весил как обычный человек.

Я слышу судорожное «Уфф!» и грохот падающих фотографий и понимаю, что сейчас острые края их рамок врезаются в раны на его спине.

— Что за шум? — обеспокоенно спрашивает мама.

Рука изо всех сил сдавливает мне горло, и я снова понимаю, что выражение «милосердный ангел» давно уже превратилось в оксюморон. Не тратя лишней энергии на сопротивление, я вкладываю все силы еще в один удар о стену. По крайней мере, я причиню ему как можно больше боли, прежде чем он придушит меня.

На этот раз он издает более громкий стон. Возможно, меня бы это обрадовало, если бы не плыли круги перед глазами.

Еще один удар, и в глазах у меня темнеет.

И в то же мгновение захват его ослабевает. Я падаю на колени, судорожно пытаясь вдохнуть. Голова кажется невероятно тяжелой, и я с трудом удерживаюсь от того, чтобы пе рухнуть на пол.

— Пенрин Янг, немедленно открой дверь!

Дверная ручка дергается. Вероятно, мама все это время звала меня, но я не слышала.

Ангел стонет от боли. Он ползет мимо меня, и я начинаю понимать, в чем дело. Спина его кровоточит сквозь бинты в двух местах, там, где должны быть раны. Я оглядываюсь. Из стены торчат два огромных гвоздя, на которых до этого висел плакат в рамке с видом парка Йосемити, и с их головок стекает кровь.

Впрочем, ангел не единственный, кому сейчас очень плохо. Похоже, я не в силах вздохнуть. Сгибаюсь пополам и захожусь в приступе кашля.

— Пенрин, с тобой все в порядке? — слышится встревоженный голос мамы.

Даже думать не хочется о том, что она сейчас себе воображает.

— Угу, — хрипло отвечаю я. — Все в порядке.

Ангел забирается на кушетку и со стоном снова ложится на живот. Я зловеще оскаливаюсь.