— Я понимаю, — приглушенным тоном произнес Уильям. И еще тише проговорил: — Я понимаю.

Он отвернулся, думая о своем отце и о собственном отвращении к арканам и петлям, о том, как при виде дуба на него накатывают воспоминания, хорошие и печальные. Он думал о том, как улыбка его собственной дочери могла временами до такой степени напоминать Джен, что он не выдерживал и отворачивался.

— Цыгане любят со всей страстью, — добавила Тамсин, будто стремилась защитить традиции народа, к которому принадлежала ее мать. — Они не так легко отпускают своих мертвых. Если они любят кого-то, то всю жизнь.

— Это самый лучший способ любить, — согласился он. Ее слова глубоко тронули его сердце, вновь всколыхнув боль от потери отца, а потом и Дженни Гамильтон. — Никто не забывает своих любимых, красавица, — сказал он наконец.

— Мне повезло, — произнесла Тамсин. — Я потеряла только одного человека, свою мать, но я не успела даже узнать ее.

— Действительно повезло, — прошептал он. — Скажи мне, а что бы ты хотела для себя, Тамсин-цыганка? Нона получит безделушки и шелк. А что может порадовать тебя? Тебе я тоже многим обязан.

— Мне ты ничего не должен. Ты спас мою жизнь в замке Масгрейва. — Она машинально коснулась едва заметных следов от веревки, которые остались на горле у основания шеи. При виде этих отметин Уильям вновь испытал гнев.

— Как бы то ни было, я всегда оплачивал свои долги. Что ты хочешь?

— Единственное, что мне нужно от тебя, — это свобода.

— Но именно этого я и не могу тебе дать.

— Можешь, — прошептала она. — Никто не будет знать об этом, кроме нас с тобой. Ты можешь поехать в Рукхоуп и сказать Масгрейву, что потерял меня.

— Но я не хочу терять тебя, — тихо сказал он. — Я дал слово, что буду присматривать за тобой, и я сдержу его.

Тамсин молча смотрела на него своими кристально чистыми зелеными глазами. Под ее взглядом Уильям испытал странное чувство тревоги, по спине пробежал холодок.

Нона села рядом с ним, пока он говорил. Она взяла его правую руку в свою, повернула ладонью вверх и, касаясь кончиками пальцев его кожи, стала водить желтоватым ногтем по линиям на его раскрытой ладони. Потом она тихо заговорила:

— Она говорит, тебя ждет удача, — перевела Тамсин.

— Конечно. Удача, длинная жизнь и богатство, — пожал он плечами.

Брови девушки сошлись на переносице. Было очевидно, что ей не понравился его ответ.

— Моя бабушка никогда не лжет за серебро, как некоторые, возможно, думают. Она видит твою жизнь, записанную у тебя на руке. Она видит твое прошлое и будущее, она видит все, что творится у тебя в голове и в сердце.

— А ты сама видела все это, когда смотрела на мою руку? — спросил он.

Тамсин смутилась.

— Там было темно, — отрывисто произнесла она. — Но если бы я взглянула снова, тогда я прочитала бы твою жизнь.

— Мне нравится иметь секреты, — приглушенно сказал Уильям.

— То, что ты действительно желаешь скрыть, нам не откроется.

— Я однажды читал о хиромантии, — сказал мужчина. — Итальянский трактат. Он был в библиотеке короля Джеймса. В Европе хиромантия считается скорее наукой, чем гаданием. Многие европейские врачи пользуются ею, а также френологией. Это помогает им лучше понять пациентов.

— Мудрые люди, — отметила Тамсин, а потом кивнула Ноне, когда та что-то сказала. — Бабушка говорит, в юношестве ты пережил трагедию и после этого был окружен роскошью и имел власть; ты и сейчас богат. Она говорит, ты до сих пор ощущаешь сожаление и одиночество, чувствуешь себя покинутым.

Нона говорила, а Тамсин, когда бабушка делала паузы, переводила.

— Она говорит, ты потерял двоих, которых любил. Родителя. И любимую. Она говорит… сейчас ты сам отец.

Девушка вопросительно посмотрела на Уильяма.

— Это правда, — хрипло подтвердил он.

Тамсин вскинула голову, с любопытством глядя на мужчину, но ничего не спросила, а он не захотел объяснять.

Снова заговорила Нона. Тамсин внимательно слушала. Вдруг ее брови слегка шевельнулись.

— Бабушка говорит, — начала она, — что видит большую любовь. Любовь, которая захватит тебя целиком, станет частью твоей жизни. Она говорит, ты знаешь эту женщину. — Девушка опустила ресницы и отвернулась. — Ты должен добиться ее, иначе никогда не будешь по-настоящему счастлив.

Уильям быстро выдернул свою ладонь из рук Ноны. Хотя он сильно сомневался, что пылкая, настоящая любовь еще когда-нибудь посетит его в этой жизни, он не знал, как пожилая женщина узнала другие подробности его жизни. Дальше он слушать не желал. Ему нравились его секреты, и он хотел иметь личную жизнь, скрытую от посторонних глаз.

— Скажи ей, что подарю ей монету за ее фокусы.

— Бабушка не показывает фокусы, — огрызнулась Тамсин. — Она не обезьянка и не медведь. Ты сам сказал, что хиромантия — это наука. Человеку не обязательно получать образование в университете, чтобы владеть ею, — сказала Тамсин и, держа в руках его дублет, направилась к выходу из кибитки.

Нона, очевидно, чтобы компенсировать резкость внучки, улыбнулась Уильяму, пошла вслед за девушкой и встала рядом с ней. Они тихо переговаривались между собой, и Тамсин временами отрицательно покачивала головой.

Уильям встал и пошатнулся, почувствовав легкое головокружение. Голова его упиралась в низкий парусиновый потолок кибитки.

— Красавица, — позвал он, — верни мой дублет, пожалуйста, и подготовься. Мы должны ехать в Рукхоуп.

Она даже не обернулась.

— Ты останешься, — ответила Тамсин. — Тебе нужен отдых. А утром, когда сможешь отправиться в путь, поедешь. Без меня.

Тамсин снова заговорила о чем-то с Ноной, которая повернулась и направилась широкими шагами к Уильяму, бормоча что-то по-цыгански. Приблизившись, она ткнула его в грудь. Мужчина сел. Нона удовлетворенно кивнула. Она указывала на подушки до тех пор, пока он не сдался и не откинулся на них, позволив себе немного расслабиться.

— Бабушка говорит, ты будешь спать здесь, потому что ты наш гость, — пояснила девушка. — Сама Нона и ее муж лягут под звездами, чтобы добрый джентльмен мог как следует отдохнуть в их постели.

— Я не могу занять их постель, — проговорил он, снова принимая сидячее положение. При этом он покачнулся, почувствовав слабость. Уильям отметил про себя, что ему, видимо, действительно следует немного отдохнуть. — Скажи бабушке, что я могу поспать на земле, под фургоном.

— Я не могу сказать ей это! Там сплю я!

Нона снова что-то сказала.

— Она говорит, ты должен закрыть глаза. Бабушка хочет осмотреть мою ногу.

Уильям подчинился. Он откинулся на подушки и закрыл глаза. Мужчина слышал бормотание, слышал, как Тамсин охнула и как Нона отругала ее, а потом наступила тишина. Подумав, что женщины закончили, он открыл глаза.

Тамсин стояла спиной к нему. Ее юбка была высоко задрана с одного бока, обнажая левую ногу, чуть согнутую в колене. Огромный багровый синяк растекался по ее бедру. Нона мазала его той же мазью, что и рану Уильяма, только делала это с гораздо большей осторожностью.

Уильям быстро опустил веки. Эта длинная точеная ножка с ярким пятном синяка, расползшегося по мягким, плавным изгибам, так и стояла перед его глазами. Кровь забурлила у него в жилах, заставив плоть ощутить прилив страсти. Вдруг до его ушей донеслось тревожное жужжание множества голосов. Уильям открыл глаза. Тамсин уже опустила юбку и стояла, повернувшись к дверному проему. Он сел, заслышав дробный стук лошадиных копыт. Нона и внучка выглянули наружу, приглушенно переговариваясь друг с другом.

— Айа! — воскликнула вдруг Нона и, всплеснув руками, начала что-то быстро-быстро говорить Тамсин. В следующее мгновение она наклонилась и достала из большой корзины сверток одежды.

— Что это? — спросил Уильям.

Тамсин повернулась к нему.

— Артур Масгрейв! — прошипела она. — Он и трое других мужчин только что прискакали в лагерь.

Он схватил свою рубашку и поспешно направился к девушке.

— Дай мой дублет!

«К черту отдых!» — подумал Уильям. Ему нужно добраться до своей лошади и своего оружия, которое было приторочено к седлу. Если Артур Масгрейв увидит его здесь, могут начаться неприятности. Но Уильям мог увести всадников из лагеря. Цыгане помогли ему, когда он нуждался в помощи, и теперь он не хотел, чтобы из-за него начались проблемы. Сейчас он отвлечет внимание Масгрейва от цыган, а позже вернется за Тамсин.

Нона вручила сверток Уильяму, что-то настойчиво говоря при этом. Он взял его, озадаченный, и посмотрел на Тамсин.

— Она говорит, ты должен надеть это и остаться здесь!

— Нет. Я должен ехать. — Он натянул рубашку, стараясь подавить стон, когда просовывал руку в рукав, потом взял из ее рук дублет и попытался сделать с ним тоже самое, но тут вмешалась Нона. Она с силой отпихнула его.

— Какого черта ей нужно? — возмутился Уильям.

Он надел дублет, задержав дыхание, чтобы не застонать, и взялся за шлем. Потом он одной рукой поднял стальной нагрудник, но тут Нона звонко шлепнула по доспехам, разразившись бурной речью. Звуки лошадиных подков и крики мужчин приближались, становились громче.

— Пожалуйста, Уильям Скотт, послушайся ее, — взмолилась Тамсин. Она подошла к мужчине и потянула за нагрудник, который он пытался пристегнуть. — Бабушка говорит, ты должен спрятаться здесь, пока эти люди не уедут. Мы не скажем им, что ты у нас.

— Спрятаться? Где? Не говори глупости.

— Сделай, как она говорит. Иначе ты доставишь массу неприятностей нашему табору. Эти люди ищут тебя! Они пытались тебя убить!

— Я не буду прятаться от этих негодяев!

— Если кто-нибудь окажется убитым в этом лагере или где-то неподалеку, обвинят в этом нас, ромал. И мы будем наказаны! Положи это!

Уильям замер. Тамсин тянула нагрудник вниз, мешая застегнуть доспехи. Кроме того, он ощущал некоторую растерянность. Мужчина просто не мог ничего поделать с двумя разъяренными женщинами, которые делали все, чтобы остановить его.

— Что тебя так беспокоит? — спросил он наконец у Тамсин.

— Цыган вешают просто так, ни за что, только потому, что они цыгане. Ты отлично это знаешь!

— Я не позволю вешать, — обронил он, продолжив возиться с застежкой.

— А если случится что-либо нехорошее во время свадьбы моей кузины, на ее женитьбе будет лежать проклятие! Невесте и жениху всю жизнь будет сопутствовать неудача.

— Чепуха, — твердо сказал Уильям. — Я отвлеку этих всадников, уведу их подальше от табора, и они никому, кроме меня, не причинят вреда. Но я сумею обхитрить их. — Он повернулся, чтобы приподнять дверную занавеску и добавил: — А потом я вернусь за тобой.

Нона схватила его за руку. Он едва не взвыл от боли. Женщина что-то быстро пробормотала на своем языке, размахивая перед его носом стопкой одежды, которую до сих пор не выпускала из рук.

— Пожалуйста, — снова попросила Тамсин. — Пожалуйста, Уильям Скотт. Ты не понимаешь… это очень плохо.

— Почему? — спросил он почти беззвучно, пытаясь одновременно унять и боль, и отцепить от себя старуху, которая цепко держала его за руку, не давая выйти из кибитки.

— Не выходи. Если все-таки что-нибудь случится, обвинят меня. Я этого не вынесу. Я… злой рок. Цыгане этого табора считают, что я приношу несчастье, — тихо сказала девушка. — Некоторые верят, что неудачи постигают их, когда я рядом.

— Почему? — снова поинтересовался он. — Потому что ты наполовину шотландка?

Девушка отрицательно покачала головой, сжимая левую руку в кулак и пряча ее за спину.

— Пожалуйста, — еще раз попросила она, — просто пережди здесь. Позволь моему деду и другим цыганам отправить непрошеных гостей восвояси. — Тамсин взглянула на него, ее зеленые глаза были похожи на два лесных озера.

Уильям увидел в них такую неожиданную мольбу, что его сердце дрогнуло.

— Что с тобой, красавица? — ласково спросил он. — Почему ты так взволнована?

Она снова качнула головой и быстро, умоляюще проговорила:

— Прошу тебя, Уильям Скотт… ты сказал, что обязан мне жизнью и готов отблагодарить за это. Ты избавишься от долга, если останешься здесь.

Уильям вздохнул и взял узелок с одеждой из рук Ноны.

Часть XI

— Твой дед ведет их сюда, — прошептал Уильям чуть позже. Стоя рядом с Тамсин, он смотрел сквозь щель, оставленную в дверном проеме. Джон Фо направлялся к кибитке в сопровождении двух мужчин в шлемах и кожаных куртках. Не дойдя немного до фургона, он остановился и заговорил с ними.

— Они все равно могут узнать меня, несмотря на цыганскую одежду, — сказал Уильям девушке, дергая за рукав цыганской рубахи, надетой на его крепкий торс. — Если они меня увидят, я не могу гарантировать мирного исхода. Они знают, что я был с Джоком и Сэнди.

— Дедушка сказал им, что за весь вечер мы не видели ни одного шотландца. Перед тем как уехать, они захотели, чтобы цыганка предсказала им судьбу.

— Я слышал. Твой дед мог бы отказать.

— Они предложили деньги, — пожала плечами Тамсин. — Кроме того, моя бабушка пользуется популярностью у гаджо. Они считают, что она самая лучшая предсказательница.

Девушка повернулась и заговорила с Ноной, сидящей в дальнем конце кибитки. Пожилая цыганка махнула рукой и что-то быстро прошептала.

— Чего она хочет? — поинтересовался Уильям.

— Она хочет, чтобы я вышла к этим людям и погадала им за серебряную монету. — Не переставая говорить, Тамсин вытащила из корзины блеклый шелковый шарф и обмотала им левую руку. — Поскольку я знаю их язык, я сделаю это гораздо быстрее, чем Нона. И тогда они раньше уедут.

— Артур Масгрейв узнает тебя, — тихо проговорил Уильям.

— Да, — просто согласилась девушка. — Он может узнать меня, но здесь я нахожусь под защитой табора. К тому времени, как он расскажет обо мне отцу, меня здесь уже не будет. Я уеду.

— Да. В Рукхоуп.

Тамсин ничего не ответила, только пожала плечами. Уильям посмотрел поверх ее головы на мужчин, разговаривающих с Джоном Фо при свете костров.

— Очень хорошо. Тогда сейчас мы выйдем вместе.

— Вместе? Они не должны тебя видеть!

— В этой одежде я вполне сойду за цыгана. К тому же я буду держаться на расстоянии. — Уильям оглядел себя с ног до головы: коричневый шерстяной жакет с поясом, светлый шелковый шарф, повязанный на шее, широкополая шляпа из плетеной соломы и полосатая накидка, прикрывающая перевязь, на которой покоилась левая рука. Нона настояла на том, чтобы он снял сапоги, и теперь он стоял босой, в подвернутых до колен широких штанах. — Они не заметят меня среди остальных, — уверенно заключил он.

— У тебя темные, как у цыган, волосы, но ты выше, чем большинство ромал, и у тебя светлая кожа. Бабушка собиралась выжать сок грецкого ореха и покрыть им твое лицо, чтобы сделать его темнее, но у нас не хватило времени.

— Возможно, тебе я бы позволил прикоснуться к моему лицу, милая, — растягивая слова, проговорил мужчина, — но у твоей бабушки руки палача. Я выхожу.

Тамсин приподнялась на цыпочках и нахлобучила шляпу ему на лоб.

— Если тебе так необходимо показаться снаружи, прячь получше свои голубые глаза.

— У тебя глаза светло-зеленые, хоть ты и цыганка, — проворчал он.

Нона велела им прекратить разговор, и девушка смиренно кивнула в ответ, будто извиняясь. Уильям удивленно приподнял бровь.

— Она не хочет, чтобы ты говорила со мной, — заметил он.

— Бабушка говорит, я не должна стоять так близко и так интимно беседовать с тобой. И я не должна касаться тебя. Это неправильно. Я могла бы поступать так только в том случае, если бы ты был моим женихом.

Нона снова заговорила, при этом она погрозила внучке своим крючковатым пальцем.

Уильям вопросительно посмотрел на Тамсин.

— Я не должна больше разговаривать с тобой. Я должна только переводить до тех пор, пока ты не подойдешь к моему деду и не попросишь у него позволения ухаживать за мной. Она говорит… — Тамсин глубоко вздохнула и отвернулась, в то время как Нона продолжала что-то настойчиво бормотать.

— Должен признаться, те негодяи снаружи беспокоят меня гораздо меньше, чем твоя бабушка, — шутливо заметил Уильям. — Что она говорит?

Тамсин пристально смотрела сквозь щель в занавеске. Не поворачивая головы, она перевела:

— Бабушка говорит, ни один цыган не захочет взять меня в жены, если я буду вести себя так легкомысленно. Она говорит, что ни один шотландец также не захочет жениться на мне. Не только потому, что я приношу неудачу, но и потому, что я плохо воспитана.

Нона сказала еще что-то, и Уильям выжидательно уставился на девушку.

— Я слышал свое имя, красавица. Думаю, я должен знать, что было сказано обо мне.

— Она говорит, что даже ты, Уильям Скотт, не захочешь жениться на мне, несмотря на то, что тебе очень нужна жена. Она видела это на твоей ладони. — Тамсин вздернула подбородок. — Вот, ты услышал то, что было сказано.

— Прости меня, милая, — прошептал он. — Я доставил тебе массу неприятностей. Скажи своей бабушке, что это моя вина.

— Это я должна извиняться. Бабушка и дедушка чтят традиции ромал, и для цыганских женщин существуют определенные правила. Очень строгие. Я не всегда соблюдаю их, вот как сейчас, и Нона начинает терять терпение. Похоже, ты ей все-таки нравишься, потому что она разрешает нам разговаривать. Тем не менее я не должна говорить с тобой, пока она не позволит.

— А, — кивнул мужчина, — теперь я понимаю. Ты просто непослушная внучка.

Стоя в темноте рядом с девушкой, он заметил снаружи какое-то движение.

Подошла Нона и встала между Уильямом и девушкой. Она накинула на голову внучки мягкий темный платок и завязала его концы сзади на ее шее. Потом она взяла внучку за руку, прошептала ей несколько слов и велела спускаться по ступенькам наружу.

Уильям выглянул, наблюдая, как Тамсин и Нона подходят к Джону Фо. Джон еще что-то сказал Артуру Масгрейву и его спутнику и отошел. Артур обвел рукой лагерь, очевидно, спрашивая у Тамсин об участниках набега, которые могли находиться в таборе. Она быстро покачала головой, отрицая такую возможность.

Уильям решительно вышел из фургона и пошел через поляну. Его шляпа была надвинута на глаза. Он еще плотнее запахнул накидку, чтобы надежнее скрыть перевязь, и шел, время от времени кивая встречающимся на его пути цыганам. Некоторые смотрели на него с удивлением, но Джон Фо что-то сказал им, давая понять, что ради спокойствия в таборе всем стоит включиться в эту игру.

Уильям пересек поляну и встал под деревьями, неподалеку от двух англичан, к которым подошли Тамсин и Нона. Мужчина прислонился спиной к шершавому стволу березы и принялся наблюдать за танцами, которые к тому моменту возобновились с новой силой. Однако все его внимание было сосредоточено на разговоре, что происходил невдалеке.

* * *

— Они могут отрицать это до наступления Судного дня, но хоть один из этих цыган должен был видеть их, — сказал Нед Форстер. Это был коренастый широкоплечий мужчина, однако ростом он был не выше Тамсин. — Могу поклясться, я видел, что один из них вез в своем седле цыганку. Может быть, тебя, девушка?

— Нет, не меня, риа, — тихо ответила Тамсин. Она специально понизила голос, чтобы у Артура Масгрейва было меньше шансов узнать ее. — Я была здесь, на свадьбе моей кузины. Если бы шотландцы появились в лагере, мы непременно их заметили бы.

— Я тебя знаю! — уставился вдруг на нее Артур. — Цыганка, дочь Армстронга! Что ты здесь делаешь? Что происходит? Какие дьявольские штучки ты еще задумала?

— Никаких штучек, — быстро ответила девушка. Она не могла заставить себя поднять глаза на Артура, слишком свежи были воспоминания о веревке, которую он затягивал на ее шее. Но Тамсин справилась с собой и, глубоко вздохнув, гордо подняла голову и посмотрела прямо в глаза Масгрейву. — Я пришла сюда поговорить с ромалами. Ведь твой отец хотел именно этого?