Я порывисто обнимаю Хэтти, и она вскрикивает.

— Перестань! Все еще крутишь с той девчонкой?

— Еще как! — отвечаю я со смехом.

— Вот к ней и ступай. Сегодня ты мне не нужен.

Хэтти отсыпает мне пригоршню дробленой кукурузы и машет, мол, иди. Я ссыпаю зерно в карман и срываюсь с места, пока она не передумала и не лишила меня лучшего подарка: возможности побыть с моей девушкой. Знаю, следовало бы вернуться домой и натаскать воды, но мысли о поцелуях не дают мне покоя. Все-таки у меня день рождения, и в кои-то веки бачок может обождать.

Пока я бегу по лесу, туман понемногу рассеивается. Большинство жителей восхищаются красотой Луговины, однако Ленор Дав называет ее прибежищем приговоренных, ведь там можно спрятаться от миротворцев. Ей присущ мрачный взгляд на некоторые вещи… Впрочем, чего еще ожидать от той, кого назвали в честь мертвой девушки? Точнее, половину имени она получила в честь мертвой девушки Ленор из старинного стихотворения, а вторую — в честь оттенка серого, о чем я узнал в день нашей первой встречи.

Это случилось осенью после того, как мне исполнилось десять и я впервые пролез под забором, огораживающим наш дистрикт. Прежде меня удерживал страх перед законом и хищниками, пусть их и мало. В конце концов меня уломал мой друг Бердок, сказав, что ходит в лес постоянно и никого там нет, да еще яблок можно набрать, если умеешь лазать по деревьям. Лазать я умел, яблоки любил. К тому же он был младше, и мне не хотелось выставить себя трусишкой.

— А такое слыхал? — спросил Бердок, когда мы углубились в лес.

Он склонил голову набок и запел своим замечательным голосом — высоким и приятным, как у взрослой женщины, только более чистым, без всяких там переливов. Все замерло, и тут сойки-пересмешницы принялись за ним повторять. Я знал, что они подражают другим птицам, но никогда не слышал, как они поют для человека. Здорово впечатляет! И тут на голову Бердока упало яблоко, оборвав пение.

— Кто тут раскудахтался перед моими птицами? — спросил девчачий голос.

А вот и она, футах в двадцати над землей, растянулась на ветке, словно у себя дома. Кривые косички, грязные босые ноги, грызет яблоко, в руке книга в матерчатом переплете.

Бердок покачал головой и засмеялся.

— Привет, кузина. Разве тебе можно ходить сюда в одиночку? Лично мне нет.

— Значит, я тебя не видела.

— Я тебя тоже. Брось нам яблочек, ладно?

В ответ она встала на ветку и принялась подпрыгивать, осыпая нас градом яблок.

— Погоди, у меня есть мешок! — Бердок убежал.

Девчонка спустилась по веткам и спрыгнула на землю. Прямой кузиной Бердоку Эвердину она не приходилась, просто со стороны его матери у них были какие-то дальние родственные связи. Я видел ее раньше в школе, — немного застенчивая, вспомнилось мне, — однако даже не разговаривал с ней. Она тоже не спешила со мной общаться, просто стояла и смотрела, пока я сам не нарушил молчание.

— Хеймитч.

— Ленор Дав.

— Как птица?

— Нет. Как цвет.

Голова у меня пошла кругом, и с тех пор Ленор Дав так и продолжает сводить меня с ума. Вскоре она встретила меня в школе, открыла потрепанный словарь и ткнула пальцем: «Цвет голубиный. Теплый оттенок серого с легким лиловатым или розоватым отливом». Ее цвет, ее птица, ее имя.

И я стал за ней наблюдать, замечая все больше деталей. Под выцветшим комбинезоном и рубашкой скрывались пятна цвета: то голубой платочек из кармана выглянет, то мелькнет малиновая ленточка, пришитая внутри рукава. С заданием в классе она справлялась быстро, а потом сидела и смотрела в окно, не привлекая к себе внимания. Я заметил, что ее пальцы двигаются, словно нажимая на невидимые клавиши, играют музыку к песням. Туфелька соскальзывала, и ножка в чулке бесшумно притопывала по деревянному полу. Музыка была у нее в крови, как и у ее дядюшек. И в то же время она казалась иной. Ее меньше интересовали приятные мелодии, скорее манили опасные слова. Такие, что ведут к бунтарским выходкам. Такие, за которые ее дважды арестовывали. Тогда ей было всего двенадцать, и ее отпустили. Теперь все может закончиться иначе.

Дойдя до Луговины, я пролезаю под забором и останавливаюсь, чтобы перевести дыхание и полюбоваться на Ленор Дав, сидящую на любимом камне. На солнце ее волосы отсвечивают рыжим. Она склоняется над старинным аккордеоном, выжимая из старых мехов серенаду для дюжины гусей, щиплющих траву, и поет голосом мягким и западающим в душу, словно лунный свет.

Повесят мужчину и высекут женщину,
Что гуся с общинного луга крадут,
Но гуляет на воле худший злодей,
Что крадет общинный луг у гусей.

Слышать, как она поет, — особое удовольствие, ведь на публике Ленор Дав этого не делает никогда. Оба ее дяди скорее музыканты, чем певцы, поэтому они просто играют, а пение оставляют публике, если той угодно. В любом случае Ленор Дав так нравится больше. Она слишком нервничает, если приходится петь перед публикой. У нее ком в горле встает.

Кларк Кармин и второй дядя, Тэм Янтарь, растят Ленор Дав с тех пор, как ее мать умерла родами, а загадочного отца никто не видел. По крови они не родня — у нее фамилия Бэйрд. Заботливые дядюшки заключили сделку с мэром, в чьем доме стоит единственное на весь Дистрикт-12 пианино: Ленор Дав может практиковаться на нем сколько угодно, если будет играть во время званых ужинов и других посиделок. Так и вижу ее в выцветшем зеленом платье, волосы убраны назад и подвязаны ленточкой цвета слоновой кости, губы накрашены оранжевым. Когда ее семья выступает в Дистрикте-12 за деньги, она использует инструмент, на котором играет сейчас, — Ленор Дав называет его своим музыкальным ящиком.

Закон карает суровой рукой,
Если чужое берем мы с тобой,
Зато дозволено лордам и леди
Красть наши общинные земли.

Дядюшки ей точно не позволят играть такую песню в доме мэра. Да и нигде в Дистрикте-12 не разрешат. Велика опасность, что люди узнают мотив и поднимется дебош. Слишком она дерзкая. Надо сказать, тут я согласен с Кларком Кармином и Тэмом Янтарем. Зачем нарываться? Неприятности и сами приходят, без всякого приглашения.

Беднякам несчастным спасения нет,
Если тайно замыслят нарушить закон.
Но покорно приходится им наблюдать
За теми, кто замыслил закон принять.

Я оглядываю Луговину. Место здесь уединенное, и все же глаза — повсюду. И к ним обычно прилагаются уши.

Решетка мужчину иль женщину ждет,
Что гуся с общинного луга крадет,
Но негде им будет гусей выпасать,
Если луг обратно не отобрать.

Ленор Дав мне объяснила, что раньше общинными землями могли пользоваться все жители. Иногда миротворцы выгоняют ее с гусями без всяких причин. Как она говорит, это лишь ложка дегтя в целой реке несправедливости. Мне за нее очень тревожно, а ведь я — Эбернети!

Гуси шипят, возвещая о моем появлении. Ленор Дав была первой, кого они увидели, вылупившись из яйца, и они не признают никого, кроме нее. Раз уж я сегодня принес кукурузу, то меня терпят. Бросаю зерно подальше, чтобы отвлечь неусыпную охрану, и целую свою любимую. И еще раз. И еще. Она целует меня в ответ.

— С днем рождения! — восклицает Ленор Дав, когда мы переводим дух. — Не ждала тебя, пока все не кончится.

Она про Жатву, но я не хочу об этом говорить.

— Хэтти отпустила пораньше. И дала мне кое-что — подарок в честь праздничка.

Я достаю бутылку.

— Легко продать, особенно сегодня, — кивает Ленор Дав, ведь сегодня напьется почти весь дистрикт. — Четверо ребят… Жатва ударит по многим семьям.

Похоже, нам придется об этом поговорить.

— Все обойдется, — говорю я без всякой убежденности.

— Ты ведь и сам в это не веришь, правда?

— Может, и не верю, но стараюсь. Неважно, во что я верю, — Жатва пройдет в любом случае. Это так же неизбежно, как и то, что завтра взойдет солнце.

Ленор Дав хмурится.

— Не обязательно. Нельзя рассчитывать, что некое событие произойдет завтра лишь потому, что оно случилось вчера. Ошибочная логика!

— Разве? — удивляюсь я. — Вообще-то так люди и планируют свою жизнь.

— Отчасти из-за этого все наши беды. Мы думаем, что нечто неизбежно, и не верим, что перемены возможны.

— Пожалуй, но я и правда не могу представить, что завтра солнце не взойдет.

Она обдумывает ответ, между ее бровями собирается складка.

— Можешь представить, что солнце всходит в мире, где нет Жатвы?

— Только не в мой день рождения. Так было всегда, сколько себя помню.

Пытаюсь отвлечь ее поцелуем, но Ленор Дав полна решимости и готова объяснять дальше.

— Нет, послушай, — говорит она серьезно. — Задумайся! Ты говоришь: «Сегодня мой день рождения и Жатва. Значит, каждый год на мой день рождения будет Жатва». Откуда тебе это знать? Я имею в виду, что пятьдесят лет назад никакой Жатвы не было и в помине. Назови хоть одну причину, почему она должна происходить лишь потому, что сегодня твой день рождения!

Даже странно, что девушка, которая на людях держится тихо, наедине со мной способна разразиться такой бурной речью. Ленор Дав всегда объясняет очень терпеливо, без всякой снисходительности, но, возможно, она слишком умная для меня. Конечно, приятно думать о мире, где нет Жатвы, однако я в такое не верю. Мощь Капитолия слишком велика.