Сьюзен Льюис

Тайная жизнь Софи

Джиму, с любовью

— Куда ты собралась?

— На улицу. Хорошо?

— Нет, пока ты не уберешься на столе, и еще много чего нужно сделать.

— Я не твоя чертова рабыня.

— Не говори со мной таким тоном и прекрати все время спорить. Тарелки вот надо помыть…

— Жди больше!

Обычно мягкие карие глаза Хейди Монро гневно сверкнули, несмотря на усталость, а ее бледно-розовые щеки, обрамленные растрепанными вьющимися локонами темных волос, вспыхнули.

— Софи, на сегодня с меня уже достаточно твоих выходок. — Она вздохнула. — Я совершенно разбита, у меня болит голова, и Арчи может проснуться в любую минуту…

— Ну и что? Ты сама решила родить ребенка, вот и ухаживай за ним.

— Конечно, я буду ухаживать за ним, но без твоей помощи мне не обойтись. Скоро вечер, а у меня дел невпроворот…

— Ради бога, сегодня же воскресенье! Нормальные люди по воскресеньям отдыхают, но только не ты. И я тоже не отдыхаю, а все благодаря тебе и этому проклятому дому. Не я же взвалила на себя столько работы, поэтому не понимаю, почему я тоже должна вкалывать…

— Большинство девушек твоего возраста совсем не прочь зарабатывать на карманные расходы. Разве тебе не повезло? А ты только вечно огрызаешься!

— Господи, мне же четырнадцать лет! Мне хочется нормально жить…

— Судя по всему, ты живешь более чем нормально, и ты понимаешь, что я имею в виду. Разве ты не знаешь, что о тебе говорят люди?

— Мне наплевать, что они говорят. Эта кучка жалких неудачников.

— Не думаю, что это так, Софи. И если твой отец когда-нибудь узнает…

— Заткнись! Просто заткнись. — Миловидное, но искаженное яростью лицо Софи казалось ярко-красным пятном в ореоле светлых мелированных волос с фиолетовыми прядями; ее лавандово-голубые глаза потемнели от гнева и смятения. Ничего, ничего в ее жизни не получалось правильно, и это было просто несправедливо.

— Перестань кричать, а то разбудишь Арчи.

— Это ты кричишь, и мне наплевать, если он проснется. Я хочу прогуляться.

— Нет, ты не…

— Ради всего святого, я работала весь день и заслужила небольшой отдых.

— Вот разберешься на столе и наведешь порядок в углу спальни, тогда и пойдешь.

— Я сейчас пойду!

— Софи, вернись.

— Я же сказала, что ухожу прямо сейчас.

Они стояли, глядя друг на друга; месяцы ожесточения и взаимного непонимания тикали между ними, словно бомба с часовым механизмом. Они как будто перестали узнавать друг друга и бросали вызов чудовищам, поселившимся в каждой из них: нанести первый удар или отступить?

Губы Софи дрожали, когда она сверлила взглядом Хейди.

— Ты не можешь заставить меня делать то, чего я не хочу, — сердито выдохнула она.

— Хочешь, чтобы я рассказала твоему отцу, как ты разговариваешь со мной?

— Рассказывай что хочешь, ему все равно дела нет.

— Ты же знаешь, что это неправда.

— О господи! — раздраженно выпалила Софи, когда годовалый Арчи начал кричать. — Я сию же минуту убираюсь отсюда.

Но когда она распахнула дверь кухни, то едва не столкнулась со своим отцом.

— Что здесь происходит? — грозно спросил Гэвин Монро. — Я услышал вас издалека…

— Это не я, а она! — выкрикнула Софи. — Она снова придирается ко мне. Пилит, пилит и пилит… — Она развернулась к Хейди, словно провоцируя ее. — Почему бы тебе не пойти и не заткнуть рот этому тупому младенцу?

— Софи! — рявкнул отец, ошеломленный и рассерженный одновременно.

Но дочь не слушала его; она уже убегала по коридору.

— Если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться, — крикнула Хейди ей вслед.

— Спасибо, я поняла, что ты хочешь, чтобы я покончила с собой! — в ответ крикнула Софи. Ворвавшись в свою спальню, она захлопнула дверь с такой силой, что со стены упал плакат.

Она ненавидела их! На самом деле ненавидела, и теперь пусть помучаются, если она и впрямь уйдет из дома или, еще лучше, покончит с собой. Да-да, она вполне могла это сделать, — по крайней мере, тогда она наконец вырвется отсюда, и ей больше не придется мириться с их присутствием. Почему они всегда так подло обходятся с ней, заставляют ее чувствовать себя глупой или бесполезной, словно ненужная вещь, которая все время попадается под ноги?

Схватив свой iPod, она подключила его к динамику и включила звук на полную мощность. Ей не хотелось, чтобы они слышали ее рыдания, чтобы они радовались тому, что им наконец удалось достать ее, хотя именно так и было на самом деле, потому что она едва могла вздохнуть.

Рухнув на кровать, Софи взяла старую тряпичную куклу и крепко прижала ее к груди. Иногда ей казалось, что эта кукла осталась ее единственным другом на этом свете. Девочка хранила ее с детских лет и никогда, никогда не собиралась отказываться от нее. Это был мамин подарок, и еще долгое время после ее смерти Софи плакала, уткнувшись в соломенные кукольные волосы, уверенная в том, что по-прежнему может почувствовать запах маминых духов, а иногда даже услышать ее голос.

— Все в порядке, милая, — шептала ее мама. — Я по-прежнему здесь. Ты просто не можешь увидеть меня, вот и все.

— Я хочу, чтобы ты вернулась, — рыдала десятилетняя Софи.

— Знаю, моя хорошая, и я бы вернулась, если бы могла, но ты большая и храбрая девочка…

— Нет, я не храбрая. Пожалуйста, мама, я хочу быть с тобой!

— Но как папа обойдется без тебя? Ему будет так одиноко, а ты знаешь, как сильно он тебя любит.

Она была уверена, что раньше отец любил ее, но сейчас он гораздо больше интересовался маленьким Арчи. Как и Хейди. Все вращалось вокруг Арчи, и, по правде говоря, Софи тоже хотелось любить его, потому что это ужасно — ненавидеть младенца. Беда была в том, что он только плакал, ел и обделывал пеленки. Он никогда не смеялся, как другие младенцы, не корчил забавные рожицы и даже выглядел как-то странно, хотя она никому не говорила об этом. Ей не хотелось признаваться в этом даже самой себе, так это было плохо. Но одно было несомненно: она ему не нравилась. Если она проходила мимо малыша, он начинал верещать на всю катушку, и от этого ей тоже хотелось выть.

Но самое неприятное заключалось в том, что до рождения Арчи они с Хейди, можно сказать, были лучшими подругами. Конечно, это нельзя было сравнить с отношениями с мамой, но они с Хейди вместе ходили в разные места, укладывали друг другу волосы и упражнялись в искусстве макияжа. Софи даже не возражала, когда отец сказал, что собирается жениться на Хейди, поскольку было определенно лучше иметь в доме Хейди, чем лежать по ночам в своей спальне, слушать отцовский плач и не представлять, как его можно утешить. С появлением Хейди все изменилось. Она умела его рассмешить, и отцу вдруг снова захотелось заниматься делами. Иногда он шутя говорил, что это все равно что иметь двух дочерей вместо одной, потому что Хейди лишь недавно исполнилось тридцать, и она была на шестнадцать лет моложе его, но она никогда не казалась взрослой. Зато теперь, после рождения Арчи, она сильно изменилась, постоянно выбивалась из сил, отстранилась от Софи, и это заставляло девушку снова тосковать по матери.

Если бы только она снова могла оказаться вместе с мамой и папой, когда они жили в Девоне и пели в летних кемпингах, на детских вечеринках и в церкви! Она до сих пор училась дома, хотя мать всегда говорила, что ей нужно ходить в нормальную школу. После одиннадцати лет так и случилось, но, пожалуй, лучше бы она по-прежнему училась дома.

Мысль о школе наполнила ее другими болезненными воспоминаниями, от которых сжималось сердце. Меньше чем через три недели летние каникулы закончатся, и ей снова придется встретиться с этими ужасными девчонками. Они вечно приставали к ней, обзывали ее, дергали за волосы и даже пинали, когда она проходила мимо. В конце прошлого учебного года они стали рассказывать, что у нее какая-то венерическая болезнь, поэтому от нее лучше держаться подальше. Казалось, все им поверили, потому что Софи оказалась почти в полной изоляции, и только Эстелла продолжала с ней дружить.

— Они просто завидуют, потому что не такие красивые, как ты, — настаивала Эстелла. — И мальчикам ты больше нравишься.

Софи не считала себя красивее других, а что касается мальчиков…

Теперь слезы еще быстрее струились по ее лицу. Ее не волновали мальчики, школа или что-либо другое; сейчас она могла думать лишь о том, как несправедливо, что у нее больше нет матери, когда у всех остальных они были. Из-за этого она чувствовала себя какой-то уродкой, ей жить не хотелось. Хотя она знала, что это полная чушь, но чувствовала себя именно так.

— Ты должна быть храброй, моя милая, — прошептала мать в тот день, когда она сказала Софи, что долго не продержится. — Знаю, сначала будет нелегко, но ты уже большая девочка, и папе понадобится твоя помощь.

— Но я не хочу, чтобы ты уходила. — Софи расплакалась. — Пожалуйста, пожалуйста, не уходи!

— Любимая, я обещаю, что осталась бы подольше, если бы могла, хотя бы ради тебя, но врачи больше ничем не могут мне помочь.

— Что, если мы помолимся вместе?

— Мы уже молились, дорогая, но, боюсь, это уже не поможет. Поэтому вот что мы с тобой сделаем: мы начнем записывать в этом дневнике наши воспоминания, а когда меня не станет, ты сможешь добавлять туда все, что захочешь, — слова, цветы, открытки, фотографии, локоны волос, мечты и желания. И ты будешь чувствовать, что мы по-прежнему вместе.