Я перевёл взгляд с загипсованной ноги на трубки, торчащие из моей руки, и затем — на окно. Большие замысловатые символы покрывали стекло — символы экстрасенсов, на порядок сложнее любых печатей, которые я умел рисовать. В больницах серьёзно относились к призрачной угрозе, особенно здесь, в Новом Орлеане — самом паранормальном городе Америки. Им приходилось. Если хоть один обезумевший дух прорвётся сквозь повреждённый оберег или сигил, угаснет дюжина и больше жизней — и то при условии, что федеральные экстрасенсы доберутся вовремя. Я поглядел на знакомую нишу в стене напротив моей койки. В палате моей бабушки, в которой она скончалась, была точно такая же. Небольшой молитвенный уголок: Библия рядом с Торой и Кораном, здесь же — железная ловушка для призраков с оттиснутыми на ней Печатями Соломона.

Если кто-то умирал и не хотел уходить в мир иной, больничные экстрасенсы были готовы помочь усопшему, вне зависимости от того, какую религию он исповедовал при жизни. Но только если дух задерживался дольше положенного. Большинство сразу переходит грань. Когда же этого не происходит, начинаются проблемы и вызывают федералов. Я поёжился.

— Кто оставил её открытой?

В палату прошла медсестра. Недовольно цокнув языком, женщина закрыла за собой дверь. Увидев, что я не сплю, она поспешила к моей койке и проверила пищащий аппарат:

— Ты прямо-таки в рубашке родился, милый. Твой отец ужасно обрадуется, когда узнает, что ты пришёл в себя.

Без дальнейших объяснений она вышла. Я не знал, сколько времени провёл без сознания. Дни? Или даже недели? Наверное, мама ушла отдохнуть, и теперь настал папин черёд дежурить у постели сына. Это имело смысл.

Я надел мамин амулет на шею и заправил его под больничную сорочку.

Через несколько минут появился папа с красными, опухшими от слёз глазами.

— Всё хорошо, пап, — прохрипел я, с трудом пропуская слова через пересохшее горло. — Я в порядке. — Я посмотрел на свою искалеченную ногу и поморщился. — Ну, почти.

Он сел рядом и взял меня за руку. Ту самую, которую только что выпустила мама.

— Мама пошла домой отдохнуть? Она выглядела уставшей.

Отец тяжело сглотнул:

— Мама… — Его голос надломился. — Она не справилась.

— Не справилась с чем? Она только что была здесь.

Он откинул липкую прядь с моего лица:

— Она умерла, Алекс.

У меня засосало под ложечкой. Как же так? Разве это возможно?!

— Но она только что была здесь, — я приподнял руку, сплетённую с папиной. — Держала меня за руку. Вот за эту.

Он крепче сжал мои пальцы:

— Она погибла в автокатастрофе, сынок. Три дня назад.

Мир вокруг помутнел от слёз. Она не могла умереть.

Она же была здесь, держала меня за руку.

Ведь держала?

Глава вторая

Мир остался прежним. Та же река. Те же болота. Те же туманы. То же серое небо. Незаметно для меня промелькнуло лето. Я провёл его в лекарственном дурмане, восстанавливаясь после операции на бедре. Мои раздробленные кости собрали буквально по кусочкам. Теперь же я возвращался домой, чтобы собрать свою раздробленную жизнь.

Последние тёплые ветра шелестели в верхушках деревьев, заставляя слегка подёрнутые желтизной листья танцевать в утреннем свете. Мы с отцом проехали мимо Офиса городских экстрасенсов Садового района — наши соседи обращались сюда, когда до федералов было не достучаться, — а затем и мимо массивных ворот кладбища «Лафайет № 1», последнего маминого пристанища. Кованое железо створок причудливо изгибалось в многочисленных и замысловатых сигилах. На кладбище «Лафайет» уже давно не осталось места для новых могил, но папины прадедушка и прабабушка в своё время устроили на этой земле семейный склеп. Как раз то, о чём всегда мечтала моя мама, — упокоиться в «городе мёртвых». Нет.

Я вздрогнул и отвернулся от мрачных ворот. Из нашей семьи я единственный ещё не посетил мамину могилу. Папа, тётя Труди, тётя Елена, даже моя чудаковатая двоюродная сестра Ханна, — все они уже побывали там. Папа сказал, что я не должен изводить себя виной и что в первую очередь мне нужно сосредоточиться на выздоровлении. Что ж, прошло три месяца, но боль никуда не ушла. Я всё так же чувствовал себя разбитым.

Отец развернулся на нашей вымощенной булыжником улочке и задним ходом сдал к гаражу, затормозив на подъездной дорожке. Повисло молчание. Мы сидели в машине уже несколько минут и ничего не говорили друг другу. А что мы могли сказать? Наш дом никуда не делся, только мамы в нём не было, и моя прежняя жизнь закончилась.

— Похоже, они обновили сигилы, — папин голос прозвучал немного надтреснуто.

Я взглянул в зеркало на яркие арабские и еврейские печати Соломона, покрывающие дверь нашего гаража. Отец не ошибся. Краска была совсем свежей. Городское подразделение Бюро паранормальных расследований, или, как его называли многие, БПР, перекрашивало печати на наружных дверях жителей каждые три месяца, чтобы снизить вероятность нападения духов. Если бы в тысяча девятисотом году спиритуалисты не открыли дверь на ту сторону, которую до сих пор никто не смог закрыть, мир бы не изменился так кардинально и нам бы не пришлось беспокоиться о призраках. Уже более века люди живут по новым правилам, но всё никак не могут привыкнуть, не могут простить экстрасенсам тот единственный грех, почитая их всех за преступников. Самый первый прорыв духов в наш мир многим стоил жизни. После него экстрасенсы стали «необходимым злом», единственной и слабой надеждой на защиту от второго, куда более опасного бедствия. Отец говорил, что они как налоговики, только хуже. Что бы это ни значило.

Я оглянулся на сигилы, покрывающие наш дом. Их перекрасили за неделю до того злополучного дня, когда мы с мамой поехали на чемпионат. Я возненавидел духобол. Если бы не эта дурацкая игра, несчастный случай никогда бы не произошёл. И мама сейчас была бы жива.

Отец занёс мой небольшой чемодан в дом, и я поплёлся за ним. Гостиная совсем не изменилась. Стала только чуточку темнее. И холоднее. Наверное, осень в этом году придёт раньше.

Папа развёл огонь в камине, и тот ожил с протяжным воем. Шторы были задёрнуты. Я провёл пальцем по пыльному столику, замерев перед мамиными очками для чтения. Последняя книга, которую она читала, по-прежнему лежала здесь, помеченная закладкой на середине.

— Такое чувство, будто здесь уже несколько месяцев никто не жил.

— Никто и не жил, — безжизненно и холодно откликнулся папа. — Я почти каждую ночь проводил с тобой в больнице. Когда твои тёти и Ханна переехали в наш район, они стали захаживать сюда время от времени: забирали почту, поливали цветы, подкрашивали сигилы, но я просил их ничего не передвигать.

— Зачем они вообще сюда переехали? — огрызнулся я, желая, чтобы они остались в Бостоне. — Вы же никогда особо не общались.

Я не хотел, чтобы кто-то вторгался в мою жизнь, пытался «помочь» мне смириться с «последствиями» несчастного случая. Я вообще не собирался смиряться.

Отец нахмурился, но проигнорировал мой тон:

— Труди и Ханне пришлось нелегко, когда твой дядя Дэвид оставил их, поэтому Елена переехала к ним. Кроме того, она хотела подкопить денег на свой… бизнес. И здесь у неё больше шансов на успех. В любом случае, — он пожал плечами, — съехаться показалось им хорошей идеей.

— Серьёзно? Чокнутая тётя Елена? Она теперь наша соседка?

Папа говорил мне, что тётя Труди и моя двоюродная сестра Ханна перебрались в Новый Орлеан из Бостона, чтобы помогать ему после смерти мамы, но он не упоминал о приезде тёти Елены. Вряд ли папа всерьёз рассчитывал, что его сестра-экстрасенс переедет жить так близко.

Мама была историком. Она изучала всё связанное с паранормальщиной по долгу своей профессии. Но тётя Елена… Елена считалась паршивой овцой в нашей семье. Она добровольно поддерживала экстрасенсов и всё сверхъестественное. Мы с ней почти никогда не виделись, и теперь она стала нашей соседкой. Интересно, что бы подумала мама?

Я старался не обращать внимания на ноющую боль, вызванную её отсутствием, всё ещё надеясь, что она вот-вот ворвётся в комнату с тарелкой шоколадного печенья в руках. Я бы тоже не захотел оставаться в этом доме один. Возможно, присутствие родственников поможет папе легче пережить утрату? Как знать.

— Всё устаканится, Алекс. Вот увидишь, — Отец натянул на усталое лицо улыбку и, хлопнув по своей любимой подушке, поднял в воздух облако пыли, тут же закашлявшись. — Нужно просто немного прибраться, вот и всё.

Я вздохнул и заковылял вперёд, ощутив уже привычную боль в ноге, — она стала моей постоянной спутницей:

— Я просто хочу в свою комнату.

— Понимаю, — он подхватил мой чемодан и повёл меня вверх по лестнице, помогая преодолевать одну болезненную ступеньку за другой.

Дверь в мою комнату была закрыта. Разноцветные сигилы, которые нарисовала мама прошлой весной, всё ещё не поблёкли. Она ушла, но её присутствие чувствовалось повсюду.

Папа занёс чемодан и поставил его у входа, я сел на кровать. Мы уставились друг на друга.

— Дай знать, если захочешь чего-нибудь, — папа посмотрел на меня, а потом оглядел комнату. — И проверь свои сигилы. Их не обновляли всё лето.