Она была теплой, и сквозь рубашку он чувствовал тонкие, выпирающие кости. Это металлический каркас?.. Никак не удавалось осознать, что он держит в объятиях искусную подделку. Скорее уж Эльстер напоминала ему котенка или щенка из тех, кого он подбирал в детстве на улице — тощее, несчастное создание, мгновенно отогревающееся в руках и начинающее оглушительно мурчать или вилять хвостом.

— Ладно, я еще ничего не сделал, — неловко сказал он, отстраняясь.

— Ты первый, кто пообещал мне что-то, и правда, хорошее. А можно еще кофе? У вас его так варят, я никогда не пробовала такой вкусный…

— Можно, — улыбнулся Уолтер, отчетливо понимая, что веревки из него будут вить до старости.

Ему все равно нужно было сказать Хенрику, что он отправляется в путешествие.

Глава 4. О тех, кто просыпается, и тех, кто засыпает

Уолтер сидел в глубоком кресле, обитом изумрудным бархатом, и пытался читать книгу. Кажется, это был старый трактат о Спящем. Черный осенний вечер Альбиона прилипал к оконным стеклам плотным туманом с запахом машинного масла и гари.

В камине, рядом с которым стояло кресло, тлели дрова янтарного дерева. Эта древесина не только горела долго и ровно, но и, сгорая, источала сильный медовый запах. Уолтер редко распоряжался топить янтарным деревом, обходясь простыми сосновыми поленьями, но в этот вечер туман за окном пах особенно резко, к тому же ему хотелось покоя. Некстати вспомнилась рыжая Джейн Бродовски, так страстно шептавшая ему о вечной любви. Хотелось напиться, но даже алкоголь в этих стенах не приносил избавления.

Поместье Вудчестер было готическим особняком, почти век простоявшим недостроенным. Джефри Говард, предок Уолтера, имевший притязания на альбионский престол, начал строить себе резиденцию, но был отравлен более прозорливым кандидатом, Морном Сеймуром, который утонул при невыясненных обстоятельствах спустя пару месяцев. Наследник Джефри, Стивен Говард, был известным на всю страну богословом и не вложил в поместье ни одной монеты. Следующий Гордон оказался скрягой, и только Питер, далекий от политических амбиций, религии и бесконечного бухгалтерского учета наконец-то достроил Вудчестер. Въехав в него вместе с молодой женой и тремя детьми, он прожил в поместье целый год, а потом повесился в своей комнате, навсегда поселив свой призрак в мрачных коридорах.

Уолтер не верил в призраков, но в Вудчестере ему всегда было неуютно. Сегодня, пожалуй, особенно неуютно.

Ни янтарные поленья, ни заумные кружева слов трактата не могли отвлечь его от мрачных мыслей. Джек пропал неделю назад. Отец ничего не ел все это время, но дисциплинированно спускался к завтраку, обеду и ужину, чтобы сидеть перед полными теплыми фарфоровыми тарелками и молчать. Церемониал был в семье Говардов превыше всего. Уолтеру в такой обстановке кусок не лез в горло. Он пытался поговорить с отцом, но тот отмалчивался или отвечал односложно и невпопад. Иногда Уолтер замечал, что отец, не отрываясь, смотрит на его лицо. Тогда он впервые задумался о том, чтобы начать носить очки. У них с Джеком были одинаковые ярко-зеленые глаза. Отец просто тосковал по его брату и тревожился за него, ища на лице второго сына тень первого.

Уолтер сидел в кресле, глядя на раскрытую книгу и не читал ни строчки. Тяжелые мысли наполняли ядом, заставляя сердце биться медленнее, а веки тяжелеть, обещая тревожный холодный сон. Поэтому, когда раздался стук в дверь, Уолтер с облегчением стряхнул с себя липкое оцепенение, охватившее, словно паутина.

— Входите! — хрипло сказал он.

Когда дверь открылась, Уолтер не успел даже удивиться. Джек стоял на пороге, усмехаясь, как обычно. Он был таким же, как всегда. Высокий, темноволосый, в дымчато-сером пальто и изумрудном, в тон глазам, шарфе человек, пришедший в его комнату после недельной отлучки, был его братом.

Но в следующую секунду Уолтер понял, что ошибся. На пальто, на восково-бледном лице и даже на шарфе виднелись частые темные пятна. Человек, стоящий на пороге, смотрел на Уолтера со смесью ужаса и отчаяния. Джек с его белоснежными манжетами и усталым, непроницаемым лицом не мог быть этим человеком.

— Уолтер… Уолтер, спаси меня, — прохрипел он, протягивая к нему руки и падая на колени.

Тогда Уолтер окончательно понял, что сошел с ума.

И проснулся.

* * *

Свет, бивший в окно, был голубовато-зеленым. Вместо занавесок на окне висели гардины из разноцветных нитей. Если открыть окна, ветер, перебиравший их, заставлял плясать по стенам волны, превращая воздух в комнате в морскую воду. Уолтер, открывший глаза, несколько секунд смотрел в стену, пытаясь понять, где он находится и где сейчас Джек.

Ответы на вопросы были простыми, и нашел он их быстро. Он в пабе «У Мадлен», а Джек похоронен в фамильном склепе Говардов, недалеко от Вудчестера. Первый факт Уолтер осознал сразу, а второй он не мог осознать с тех пор, как уехал из дома после казни. И, кажется, просветления не предвиделось.

Стараясь не шуметь, Уолтер встал, недовольно поморщившись.

Спать на полу было непривычно жестко.

Даже во время короткой службы в армии, где происхождение обеспечило ему офицерский чин, Уолтер не терпел лишений.

Отец отправил его служить, рассчитывая, что младший сын сделает себе карьеру и не будет создавать Джеку проблем. Но Уолтер попросту саботировал все его старания, не желая связывать свою дальнейшую жизнь с армией. Его служба закончилась, когда его застали с одним из командированных к ним офицеров за игрой в Красную рулетку. Офицера звали Родион, и он рассказывал, что на его родине, в Гардарике, весь офицерский состав начинает утро с приставления револьвера к виску. «Кому повезет — на построение уже не отправляется», — усмехался он. Впрочем, Уолтер не верил ни одному его слову, потому что давно понял, что чувство юмора у Родиона черное, как его мундир. Чего только стоили его рассказы о том, как он убил старушку топором, чтобы проверить, может ли он убить старушку топором.

Сейчас саботировать было нечего. Он уступил Эльстер кровать и лег спать на полу, несмотря на ее возражения.

Свободных комнат у Хенрика не осталось.

Уолтер потянулся, пытаясь снова почувствовать свое тело. Почувствовал, что под лопатку, кажется, за ночь вбили гвоздь. Усмехнувшись, он поднял одеяло и машинально начал скатывать его в рулон.

Эльстер спала, свернувшись клубком где-то в самом углу кровати, прижавшись к стене.

«Кажется, можно было не соблюдать приличий», — усмехнулся он, садясь на край кровати, чтобы зашнуровать ботинки. И замер, глядя на спящую. Что-то было не так.

Ему потребовалась почти минута, чтобы понять, что его встревожило. Эльстер дрожала под тонким одеялом.

Уолтер нахмурился. Развернул одеяло, которое держал в руках, и накинул на нее. Подоткнул края.

Она, не просыпаясь, обняла угол одеяла и затихла.

«Итак, она боится, мерзнет во сне, ест, ей нравится кофе, она хитрит, радуется и манипулирует. Кажется, я догадываюсь, что она не хочет мне рассказывать, и да проснется Спящий, если это так!» — мрачно подумал он.

Ему не нравилась игра, в которую его втягивали. Но отказаться участвовать в ней он не мог, особенно если все было так, как он догадывался.

Уолтер мало знал о механических птицах. Зато много знал о молодых, амбициозных и честолюбивых ученых, которые, видя цель, забывали о средствах. Несколько десятилетий назад один из таких ученых, Эрих Рейне, набрал группу добровольцев среди нищих Нижнего Альбиона. Он искал калек, меняя надежду на исцеление на их участие в экспериментах. Сборник его дневников «Механические птицы не поют» был настольной книгой Джека. Уже на корабле, на пути в Лигеплац Уолтер от корки до корки прочел труд, вдохновлявший его брата, пытаясь найти ответы на свои вопросы. Книга ответов не дала.

Зато теперь Уолтер знал, как родилась идея совместить человека и механизм. Как писал сам Рейне: «Мы унизительно несовершенны. В лучшем случае, нашу жизнь обрывает старость, в худшем — болезни, насилие, истощение, роковые случайности. Скорее всего, мои часы меня переживут. Мои часы, если я буду следить за ними, перейдут к моим детям, и от них — к их детям. Шестеренки крутятся, пока действуют законы физики или пока не случится роковая случайность. Я верю в шестеренки больше, чем в Спящего».

Уже в Лигеплаце Уолтер прочитал еще одну книгу: «Ночной кошмар механической птицы». Ее написал один из первых инженеров, работавших над производством протезов. Это была книга-разоблачение, попытка создать сенсацию. Он писал, что Рейне лично калечил людей для своих экспериментов, и что прежде, чем прижился первый протез, не один десяток безвестных нищих умерли в мучениях. Но книга не имела успеха. Протезы к моменту ее выхода были общедоступны. Многочисленные ветераны Войны Журавлей тогда первыми получили их. Героям, спасшим страны Объединения, куда входили Кайзерстат, Альбион, Флер и Гардарика, от угрозы с Востока — от людей с лицами, закрытыми белыми масками, и с танцующими журавлями на мундирах, были не только выплачены щедрые премии: Эрих Рейне вернул им потерянные руки, ноги и даже глаза. Говорили, что первые монокуляры были болезненны в ношении и выглядели безумно, но зато они позволяли видеть. Эрих даже пытался работать со шрамами от взрывов, и тогда на улицах стали появляться люди с бездушными масками вместо лиц и настоящими глазами.