— Ты его любишь, Уолтер, — убежденно сказала Эльстер. — Пытаешься защищать, и ты прав.

— Я понятия не имею, Эльстер. Джек всегда был… старший. Любимый сын, пример для подражания. Я позволял ему забирать себе всю отцовскую любовь, быть примером для меня, потому что любил. Сам отказался от медицинской карьеры, чтобы не соревноваться с ним. А потом оказалось, что мне всю жизнь ставили в пример убийцу. И мой отец вспомнил о том, что у него есть запасной сын, только когда Джека повесили. Знаешь, я не должен был уезжать. Должен был остаться с отцом, вынести все, что обрушилось на дом Говардов после казни. Должен был пойти к Чарли Бордену, отцу Кэт, стоять перед ним, смотреть в глаза и говорить, что мне очень жаль. Должен был. Должен был поступить, как Говард, как брат Джека, как сын Ричарда Говарда. Но я… не такой, Эльстер. Наверное, по-настоящему никогда и не хотел таким быть.

Эльстер сидела, обняв колени и молча смотрела на него, склонив голову к плечу. Было темно и тихо, только мерно гудел мотор. Дирижабль шел ровно, и полет практически не ощущался. Уолтер почти пожалел о сказанном, подумав о том, что не стоило жаловаться девушке с гораздо более незавидной судьбой. Но Эльстер вдруг улыбнулась и легко коснулась его запястья.

— Знаешь, Уолтер… Нас всех пытаются заставить быть кем-то, кем мы не являемся. Я бездушный механизм, который умеет испытывать боль и… имитировать человеческие эмоции. Ты аристократ, который должен имитировать отсутствие эмоций. Поэтому ты и был счастлив в Лигеплаце — ты нашел тот путь, которым хочешь идти: без денег, родового имени и необходимости притворяться. Но прошлое достанет даже до неба, чтобы дотянуться до нас.

— А ты будешь счастлива на Альбионе? — спросил он, в ответ накрывая ладонью ее руку и чувствуя, как она медленно теплеет.

— Понятия не имею. Я даже не знаю, что это за город, знаю только, что Ричард Говард — честный вдовец, как о нем писали в газетах, и что там не будет… того, что было раньше.

— Ты не знаешь, куда мы летим?

— Нет, — легкомысленно отозвалась Эльстер. — А это так важно?

— Эльстер, Альбион — центр промышленной революции.

— Ты говоришь так, как будто это все объясняет.

— Конечно. Там круглосуточно туман — омерзительный, плотный смог, который выдыхают многочисленные фабрики. Почти не бывает солнца, узкие улицы, каменные дома. Город опутан рельсами башей. Все, что может ржаветь, там быстро ржавеет от влажности. Люди предпочитают ходить в фильтрующих масках, снимая их только дома. В результате даже в центре города случаются убийства среди дня. Люди на Альбионе, включая нищих из Нижних Кварталов, искренне презирают всех, кто отличается от них — иностранцев, колдунов… если кто-то узнает, что ты — не человек… На Альбионе немного иначе верят в Спящего. Больше боятся, что Он проснется. А механические люди считаются местными клириками… тем, что может его разбудить.

— Почему? Что мы такого делаем? Мы же никого не… — Эльстер осеклась, но Уолтер понял, что она хотела сказать и горько усмехнулся.

— Душой человека наделяет Спящий. Мы снимся ему такими, какие есть. И мы не должны создавать ничего, что делает нас подобными ему. А еще… еще клирики говорят, что нельзя потакать самой грязной похоти, создавая кукол в виде несовершеннолетних девочек.

— Они очень правильно говорят, Уолтер. Ты не представляешь себе, насколько, — в ее голосе зазвенела неожиданная ненависть.

Уолтер хотел сказать о том, что в Нижних Кварталах бордели полны настоящих детей, но вовремя осекся. С тех пор, как в его жизни появилась Эльстер, это оправдание перестало работать. Он так и не понял, испытывала ли она эмоции или настолько искусно их имитировала, но если она все же умела бояться и чувствовать боль, то остальное становилось не важным.

Правда, даже после прочтения дневников Эриха Рейне он так и не понял, как создают механических людей. Механическая рука с движущимися пальцами, механическая нога, позволяющая ходить, не хромая — но человек… Даже если Рейне прибегал к помощи магов, это оставалось невероятным. Хотя Уолтер и не слышал, чтобы маги особенно влияли на какие-то отрасли кроме военной. Боевые маги на кораблях — да, но маги, наделяющие механизм способностью чувствовать…

По крайней мере, Рейне ничего о них не упоминал. Во всем труде Рейне Уолтер упорно видел какую-то недоговоренность, несоответствие. Что-то важное, о чем он умолчал, не позволяющее полностью расшифровать его открытие кому-то, кроме владельцев этого секрета.

— На Альбионе располагается управление Комиссии по этике, Хранителей Сна. Это особый отдел, особые служители Спящего, чья единственная задача — стеречь его Сон. Среди нас никто не верит в Ночь, как среди последователей Белого Бога. Спящий не накажет нас, он просто проснется. Большинству этого достаточно. А для тех, кому нет… для тех и существует Комиссия.

— Ты… ты их видел? — прошептала Эльстер.

— Да. К нам приходили двое. Обходительные джентльмены. Одинакового роста, в красных плащах, лица закрыты белыми масками — белыми и гладкими. В маску, видимо, встроен прибор, искажающий голос. Голоса у них тоже одинаковые, механические. Они пришли сообщить, что добьются смертного приговора для Джека, еще до того, как нашли Кэт. Но мой отец не унывал — он был уверен, что положение в обществе и деньги спасут моего брата. У нас даже были сторонники, оправдывающие Джека. Мы наняли одного из лучших пандекистов, нескольких Пишущих и богослова, чтобы они помогли Джеку избежать приговора. Чтобы он доказал клирикам, что убитые им женщины… оскорбляют Спящего своим существованием.

— И ты… был согласен?.. — бесцветным голосом спросила Эльстер.

— Нет. Я запутался, Эльстер. Я любил брата и не желал ему смерти, не мог поверить в то, что он и правда совершил нечто настолько чудовищное. Но оказалось, что мой отец, которого я всегда уважал, готов оправдывать подобное… А потом отречься от Джека, когда все было кончено. По крайней мере, тогда мне показалось, что он от него отрекся. Я не знал, что мне делать.

— И сейчас ты хочешь поговорить с отцом?

— Да. Хочу сказать ему, что скоро опять могут начаться допросы. Я не стану доверять подобное телеграфу или почте, тем более из другой страны. Мне нужно не только предупредить его, но и… и… — он замолчал, не в силах признаться в еще одной цели своего путешествия.

— Ты хочешь сказать ему, что ты никого не убивал? Готов рисковать собой, возвращаясь домой, когда тебя могут искать, чтобы предупредить отца, и чтобы он знал, что ты не виноват? — прошептала Эльстер.

— Да. Я все еще… он не будет мной гордиться, мной не за что гордиться. Но он не должен допускать мысль, что я тоже… Я не знаю, как правильно, Эльстер. Понятия не имею.

— Я тоже. Слушай, Уолтер… А куда ты отправишься после Альбиона?

— Об этом я тоже не имею понятия, — улыбнулся он. — Может быть, в большой город — там легче затеряться. А может, и правда уеду в какую-нибудь глухую деревню у моря, буду рыбачить, иногда голодать и никогда не читать газет. Или буду учить детей — должен же мой диплом Альбионского университета приносить хоть какую-то пользу…

— Уолтер? А можно… можно мне…

— Что? Ты не хочешь оставаться на Альбионе?

— Не очень… лучше я как-нибудь тихо заржавею на берегу моря.

Уолтер нахмурился. Он хотел позвать Эльстер с собой, забыв о том, что ей нужны механики, а не доктора.

«Что происходит, когда в таком механизме что-то ломается? Ей больно? Может ли она умереть, или прийти в окончательную негодность, если не успеть довезти ее до города? Как все сложно…» — с тоской подумал он.

Но воображение упорно рисовало ему что-то сине-серое, шумящее и недосягаемое. Небо. Море под обрывом, много солнечного света и ощущение абсолютного, совершенного счастья.

— Давай, мы придумаем для тебя что-нибудь получше, чем перспектива заржаветь? — улыбнулся он.

— Давай, — кивнула Эльстер, и Уолтеру показалось, что ее глаза в темноте блеснули золотом.

* * *

Остаток ночи Уолтеру удалось проспать без сновидений.

Утром золотистый свет в каюте сменился на белый, и прозвучал тройной сигнал, означающий приглашение на завтрак.

Эльстер проснулась раньше него, уже успела одеться и сходить в душевую на нижней палубе.

— Если поторопишься — не будешь торчать в очереди, — улыбнулась она, увидев, что он открыл глаза.

Душевых на их крыло выделили три, и занять успели только одну. В душевой было холодно, и почти все, что видел Уолтер, было алюминиевым. Он знал, что это нужно для облегчения корабля, и усмехнулся, вспомнив, как один из его знакомых возмущался отсутствием ванной в каютах.

Умываясь теплой водой, которая едва заметно пахла железом, Уолтер с щемящей тоской вспомнил ледяные волны в Лигеплаце.

Закончив, он зашел за Эльстер, чтобы отвести ее на завтрак.

Столовая оказалась просторным светлым помещением. Столы и стулья, сплетенные из легкой сухой лозы, стояли вдоль стен, освобождая центр зала.

— Я слышала, что на одном из дирижаблей — кажется, на «Гиденбурге» — есть рояль, — раздался за спиной Уолтера женский голос.

— Вы правы, — ответил ей мужчина, чей голос показался Уолтеру смутно знакомым.