— Соседи, — не сразу и глухо отозвался Андрей.

— Надо им постучать, ведь уже поздно, наверное, — неуверенно сказала Анна первое, что пришло ей в голову.

— Постучишь им, как же, — Андрей тяжело рассмеялся.

Он с силой потерся лицом о голое плечо Анны, закусил прядь ее волос, дернул. Вдруг он заговорил отрывисто, невнятно, с нарастающим гневом:

— Осмелели! Шуточки дурацкие. Любопытно вам? Подсмотреть охота? Пихаетесь там, копошитесь!

«С кем он говорит? — обмерла Анна. — Это он не мне… Кому это он?»

— Интересно вам, как я там с ней, а? — ?еперь в голосе его зазвучала уже открытая ярость. — Посмели побеспокоить, кого? Мою! Мою женщину! Думаете, сойдет вам? Прочь отсюда! Чтоб ни звука, ни шороха, — он задохнулся. — Гаденыши, мелочь, объедки!

Сумасшедший… Анна больше не могла справиться с нарастающим страхом. Ее охватило животное желание: бежать сломя голову, все равно куда. На миг обманно затихнув, Анна вдруг одним рывком бескостно выплеснулась из его рук. Она перекатилась через не видимые в темноте подушки, яростно отпихнув их ногами, и поползла голая, на четвереньках, комкая и подминая под себя простыню.

«Там мое платье, он вроде его на пол скинул, туда, где кресло. Или это было не кресло? — лихорадочно соображала Анна. — Туфли. Бог с ними. Надеть на себя хоть что-нибудь и найти дверь. Дверь. Где дверь?»

Она все ползла и ползла в надежде добраться до края постели. Но края не было. Ее трясущиеся руки хватали бесконечную мятую простыню, ноготь сломался, цеплял, тянул тонкую ткань. Она ползла, дыхание вырывалось, как всхлип. Ей показалось, так можно ползти вечно по этой страшной постели. Простыня, как живая, оплела ей руки, и она упала лицом в путаные складки, нечаянно задев что-то высокое, громоздкое, и вся эта конструкция с дребезгом рухнула и разбилась. Звон был насмешливо-высокий, хрупкие и крупные осколки долго замирали, подрагивая где-то глубоко внизу.

Лампу, что ли, разбила? Какой звук нехороший… Да будет ли конец этой проклятой постели?

Андрей вдруг крепко ухватил ее за ногу, дернул и потянул к себе. Анна волоком протащилась по постели, цепляясь за подушки. Сильные руки перевернули, швырнули ее на спину. Она застонала, выгибаясь под ним. Он покрывал ее лицо сокрушающими сырыми поцелуями. Она в тоске только отворачивала голову. Он расчленял, раздирал, выворачивал ее распластанное бесчувственное тело.

«Убийца. Как мертвую. А как ловко раздевал, — все больше ужасаясь, быстро-быстро соображала Анна. — Дура я, ах, какая дура. А колготки как тянул! Больно, ой, больно! Я же ничего о нем не знаю. Их тут целая банда. И старик за стеной».

Вдруг она почувствовала: железная хватка ослабла. Андрей отвалился, запрокинулся навзничь.

— Не любишь, не любишь… — Голос упавший, полный отчаяния. — Анна, Анна, почему? Почему? Тебе же было хорошо. Это они тебя напугали. Ну, иди ко мне!

Анна откатилась в сторону. На плечо ей упал толстый атласный шнур. Она невольно схватилась за него, потянула к себе. Ей показалось, этот шнур нечто единственно реальное в плывущем, расползающемся мире. Раздался послушный звон, но шнур тут же истаял, ?ропало ощущение плотности скользкого шелка. Ее рука держала пустоту.

— Придут же… Ведь ты не знаешь, кто придет, — простонал Андрей. — Но пусть только сунутся, посмеют…

— Кто? — беззвучно прошептала Анна. — Господи, я больше не могу…

И зажегся свет. Словно ломтями хлеба прикрыли огонь, и течет себе свет сквозь мякиш и поджаристую корку. Анна поспешно натянула на себя край простыни, прикрыла грудь, с жадностью огляделась. Плыл старинный корабль, заключенный в широкую красного дерева раму. Кресло. Ее платье свесило один рукав до полу. Анна боялась поднять глаза: там этот бархат, страшные складки. Заставила себя посмотреть. Ничего не было. Тусклая люстра. Леденцы хрустальных подвесок. Никаких осколков на полу. Но она же точно что-то уронила, еще как грохнуло, зазвенело.

— Мне пора, меня ждут… — голос ее прозвучал как чужой.

— Анна, Анна! — Андрей уткнулся лицом в ее колени, целуя их сквозь простыню. Ее невольное движение отодвинуться заставило его вздрогнуть. — Значит, не любишь? Это невозможно. Даже не глядишь. Ты не можешь так уйти. Это они. Они тебя напугали. Как все сегодня странно. — Он тяжело вздохнул, словно смирившись. — Сейчас, не торопи меня, сейчас, — повторил он, отворачивая лицо. — Подожди. Сейчас. — Он помолчал, и, когда заговорил, голос его был невыразителен и ровен. — Идем, дождь кончился. Я провожу тебя до метро.

— Я уронила что-то, а осколки где? — теперь, когда он не удерживал ее, Анне стало вдруг легко и спокойно. Значит, можно уйти, это в ее власти. Захочет и уйдет, не так опасно, не западня, ловушка не захлопнулась. — Я так испугалась, Андрюша.

Это слово, ласковое, теплое, подтверждающее его право на нее, заставило его быстро приподняться и посмотреть ей в лицо. Боже мой, как он осунулся, какой бледный, ртутью перекатываются капли пота на лбу. Анна, притянутая силой его взгляда, придвинулась, поцеловала Андрея в висок.

— Анна, Анна, — еле слышно прошептал он.

И тогда Анна наклонилась и упала в его руки. Не было стыда, ее нагота стала теперь единственной одеждой, в которой она могла быть.

— Здесь твое место, здесь, — руки Андрея чуть покачивали ее, и это медленное движение совпало с тихим стуком ее сердца. И вдруг она почувствовала, как хочется спать. Спало уже все ее тело, руки, ноги, с трудом сопротивлялись только глаза. «Так вот оно что», — снова подумала она.

— Спи, — Андрей целовал ее веки, ставшие огромными, выпуклыми. — Все прошло, все хорошо.

— Не туши свет, я боюсь, — сонно-непослушными губами прошептала Анна.

— Не потушу, ты только не бойся. А хочешь, мы купим еще лампу, ты сама выберешь, и она будет гореть.

— Соседи, — не выходя из дремоты, вспомнила Анна. — Надо же, как у тебя все слышно, ходят тут, пляшут, еще инвалид какой-то плюется… А который теперь час, Андрюша?

Это был вопрос из старой жизни. Не все ли равно? Она чувствовала — ход времени изменился, сдвинулся, и даже старинные часы тикают по-другому. Андрей, еле касаясь, провел губами по ее бровям.

— Хочу кристалл… — Анна повернулась, устраиваясь поудобнее.

— Сейчас, — он подтянул колено, чтобы привстать. Но Анна тут же передумала. — Не надо, не хочу, спать хочу. Потом.

— Спи, — прошептал Андрей, — сейчас будет тихо-тихо. — Он шептал еле слышно, но Анна разбирала каждое его слово, и оно, отзвучав, замирало в ней. — Теперь все, ты моя. Ты меня тоже ждала, правда? Только не знала об этом.

И все детское, привычное, родное, то, что прежде было ее жизнью, радостью, гордостью и заботой, вдруг стало убогим, ненужным, стало терять смысл и цвет, удаляться и исчезать.

Анна позволила ему исчезнуть.

Глава 4

— Наташа я!

Возникнув из пустоты, ее лицо проступало все ясней. Глаза, обременительно-тяжелые для полудетского бледного лица, были чуть асимметрично поставлены. Они казались слишком прозрачными, сияя водяным аметистом.

— Наташа я, — настойчиво повторила девушка.

Она была сделана из слабого, хрупкого материала, и Анна поняла: в ее неокрепшей юности есть какая-то червоточина, и бледность кожи может вот-вот перейти в пугающую непрочность.

Откуда-то появилось большое зеленое яблоко, и девушка, все так же испытующе глядя на Анну, равнодушно, словно по привычке, откусила сочный кусок. Она жевала яблоко, и тонкая кожа на ее щеке опасно выпячивалась, грозя разорваться. На подбородок Анны брызнула капля сока. Анна увидела ровную подковку зубов. Один зуб спереди был больной, мертвый, тускло-серый. Анну охватил безотчетный страх. Девушка неясно, будто утверждаясь в чем-то, улыбнулась. Анна знала, почему она улыбнулась, но сейчас не могла вспомнить, а надо бы: в этой улыбке, даже простоватой немного, крылась разгадка всего. Тонкая голубая рука протянулась над головой Анны к спинке кровати.

— Тук-тук-тук! — Девушка постучала по деревянному изголовью. — Чтоб не сглазить. Прямо не верится. Вроде как раз такая. Точно такая. Как же долго я тебя искала!

Взвихренное облако синего снега прошло между ней и Анной.

— Там все не так, не так оказалось, — с каким-то детским недоумением сказала девушка. — Да я по правде прежде никогда и не думала, что там и как. И вот чего не пойму: надо же как-то оформиться хоть на первое время. Нельзя же просто так без всего? А они мне, эти прозрачные, улыбаются и твердят: «Да зачем?»

Она присела на кровать в ногах Анны, сложила узкие ладони вместе, зажала их между колен, начала тихо раскачиваться. Надкушенное зеленое яблоко плавало рядом с ней само по себе. Снег перестал идти и улегся чистым покровом на кровать и на пол.

— Ну, хватит, больше не хочу, надоело. — Девушка оттолкнула яблоко рукой. Одно ее плечо стало стеклянным, хотя, может быть, оно таким и было с самого начала, просто Анна не заметила.

— Там какой-то старичок стоит у дверей. В руках вроде ключи. Блестят. Двери тяжелые. На вид старичок добрый, только мало кому открывает. А эти прозрачные не то говорят, не то поют: «Имеющий уши да слышит. А она уши заткнула, заткнула… Колготками, окурками, губной помадой. И потому пока что нельзя…» А чего нельзя? Подойдешь к ним, хочешь спросить. Они отвечают, а ничего не поймешь, что говорят. Вроде жалеют меня. А как им объяснишь? Только яблоко я взяла из вазы красивой. Хрустальная, всегда на столе стоит. Ларискина эта ваза. Ну, ты пока еще не знаешь. Откусила яблоко, гляжу, он в передней эту крашеную целует, так целует… Он-то считал, я на работе. А я на больничном сидела. Я даже подумать не успела. Как была в халатике, в тапочках, так и выскочила. А ведь зима…

Наташа помолчала, печаль окислила ее детский голос.

— Верно, я упала на дороге, чувствую, холод до сердца дошел. А что дальше было — не помню, не знаю. Снег… Вот снег теперь за мной повсюду так и ходит, так и ходит. Потому я и согреться никак не могу. За что ни ухватишься, все разлетается. Пусто в руках. И вот никак у меня из ума не идет, что же он со мной такое вытворил? Зачем, за что? Потому, верно, и не приживусь там никак, не привыкну и не согреюсь. Иногда двери откроют — оттуда музыка. Как ребеночек становишься, плачешь. А только о нем вспомню — и не слышу музыки. Двери высокие…

Она оттолкнула зеленое яблоко, а оно неотвязно льнуло к ней, касалось губ, скатывалось в ладонь.

Взгляд ее безразлично скользил по комнате, не задерживаясь, будто не было здесь ничего, что могло бы его удержать.

— Это только показывается, что тут у вас есть. Хотя бы стены были, и их нет. А все равно, не отпускает меня, держит. Вспомнила вот, юбку в химчистку сдала. И квитанция в сахарнице. Потом думаю: какая юбка? Ведь сожгли меня, сожгли! И тетка урну закопала на Ваганьковском. — Девушка легко провела рукой по воздуху, повторяя контуры своего невесомого тела. — Уж пора там привыкнуть, а не выходит. Все думаю, за что он со мной так? — В бездонных провалах глаз, где не было даже воздуха, наконец воплотившись, утвердилась одна-единственная мысль. — Ведь кто-то должен, должен… Нельзя его так оставить. А этот старичок у дверей, который с ключами, говорит: «Трудно такую найти, чтоб его одолела. Не ищи. Зря ты это». А я ему: «Надо, надо…»

Анна почувствовала физическую боль в глазах, во лбу — с такой силой старалась убедить ее в чем-то своем девушка, по всей вероятности, самом главном для нее.

— Уж сколько я всяких пересмотрела, не сосчитать. У многих светит. Насквозь. У кого чуть-чуть, у кого хорошо. Гляжу, хорошо светит, сильно, а толку что, сразу видно: не то, не подходит. Задует он ее. Вдруг смотрю и прямо не верю — так ярко горишь, всю воском залило… Меня ну как ударило: нашла! — Девушка вздохнула, но вздох, свирельно пропев, вышел не из губ ее, а прямо из груди. — Я тебя нашла, я тебя нашла, я тебя нашла!..

От этих слов, повторенных эхом, обморочный звон пошел по всей округе. Анна вжала голову в подушку, боясь пошевелиться. Девушка наклонялась над ней все ближе, ближе. Анна почувствовала ее дыхание на своем лице, без запаха, без жизни, так, еле ощутимое выпуклое движение воздуха. Девушка навалилась на Анну, теряя очертания.

…Дождь близко стучал по крытой шифером крыше. Андрей спал рядом. Дыхания его не было слышно, только выдох — теплом на шее.

Надо же, какой кошмар приснился, как ее… Наташа. Я такой не знаю, не слыхала даже. А все Андрюша. Просишь его, не надо столько на ночь есть, не уговаривай, а он, дурачок, любит смотреть, как я жую.

Дождь строил над Анной двускатную крышу. Каждая капля — тук! Словно дождь загонял гвоздь по самую шляпку. Или вдруг ветер бросит на шифер топот бесчисленных мокрых ног. Отяжелевшая от сырости ветка на ощупь ошаривала стену. Еще ниже что-то, влажно всхлипывая, впитывалось в землю. Вся эта сырая возня совсем рядом, сверху, снизу, со всех сторон услужливо выгораживала сухое теплое пространство. Там верткое тело белки юркнуло в дупло. Зябко, сыро, промозгло. Здесь сухо, тепло. Но покой не приходил.

— Андрюша, — негромко позвала Анна, — мне сон приснился.

Андрей повернулся, неудобно положил руку ей на грудь.

— Спи, спи, — сонно отозвался он.

Анна передвинула его вялую, расслабленную сном руку повыше, наслаждаясь ее тяжестью. Услышала, как тикают часы на руке Андрея, закрыла глаза. Надо уснуть. Буду слушать дождь.

— Чего не спишь? — Андрей прижался лицом к ее шее.

— Не могу чего-то.

— Со мной ты всегда должна спать крепко-крепко. Или ты меня не любишь.

— Глупый. Знаешь, когда такой дождь, так хорошо, даже спать жалко. А мне приснилась какая-то Наташа… Ну да, Наташа…

Длинная судорога прошла по всему телу Андрея. Дернулось плечо, напряглось бедро. Он резко выпрямился, и ноготь большого пальца царапнул ее ногу. Андрей круто привстал, вмял локоть в подушку.

— Откуда ты знаешь Наташу?

— Я? Да ты что! Я ее не знаю. Наташа. Она зачем-то уши заткнула. Так ей кто-то сказал… — Анна чувствовала, что теряет нить сна. — Не помню, забыла.

Она не договорила. Андрей вдруг с силой, почти грубо прижал ее к себе. В спине у нее что-то хрустнуло, как ломается вафля, и она задохнулась у него на груди.

— Маленькая, не бойся, — Анна еле разбирала слова. Она с усилием повернула голову, глотнула воздуха. — Не бойся, поняла? Наташи нет, она умерла. Лапоть о ней сболтнул? Трепло, сволочь, ну до чего трепло! Ты забудь, слышишь, забудь!

Но Анна слышала только страх за нее, желание укрыть и оберечь.

— Андрюшенька, ты мне шепчешь в шею, я ничего не слышу.

— Анна, Анна, ты счастлива?

— Милый, ну что ты спрашиваешь? Сам не знаешь?

— А Саш…

Анна резко привстала.

— Не надо о Сашке… Никогда о Сашке… Я не могу. Слышишь, никогда!

— Не буду, не буду, забудь обо всем.

— Если бы я могла…

— Не думай ни о чем. Только о нас.

— Рада бы. Так они напомнят. Завтра опять в одну смену с Нонкой.

Глава 5

Мир для Анны кончался теперь навсегда плотно задернутыми шторами. Она даже не помнила, что за ними: улица, дома, пустырь, и уж вовсе не могла сообразить, день сейчас или глухая ночь. Да, вообще-то, ей было все равно. Она даже лампу редко зажигала. Всегда светил кристалл, завалившись где-то между подушек, осыпая всю комнату изумрудными листьями. Анне нравилось перекатывать кристалл пальцами голой ноги. Блеск поднимался по ее икрам, коленям, подбираясь к бедрам. В зеленых лучах исчезал шрам от аппендицита, маленькая складчатая гусеница, посаженная ей на правый бок еще в детстве. Груди становились прозрачными и светились насквозь, чуть белесовато, словно от спрятанного в глубине воздушного молока. Наконец непосильная тяжесть приливала к животу и бедрам. Расплавить, укротить эту жадную тяжесть мог только Андрей. Малахитом отдавали ее раскинутые в стороны колени, когда на завершающей, дрожащей ноте рассыпалась последняя волна, в угасающем наслаждении приходили покой и сон.

Потом вдруг Андрей подсовывал ей руку под голову, приподнимал, поддерживая ладонью затылок. Анне было сонно, зябко. Не отрывая глаз, она чувствовала запах крепкого кофе. Глоток через силу, рот наполнялся скрипучими крупинками.

— Зачем так много сахара, Андрюша, ты же знаешь, я не люблю.

— Девочка моя, пора, на работу опоздаешь, — Андрей умело помогал ей одеться.

Она еще успевала подремать немного на его плече в машине, пока они ехали до поликлиники.

И только под восхищенно-преданным взглядом Милочки Анна обнаруживала, что на ней опять новое платье, лиловое, с блестящей ниткой, и под халатом не спрячешь.

— Вы теперь каждый день, как в театр… — Милочка в улыбке открывала цепкие зубы, голубые тени растекались вокруг ее глаз. — Если что надумаете продавать, только мне.

— Вот, — вспомнила Анна, подавая ей заранее приготовленный сверток. — Не надо, не надо, — останавливала она руку Милочки, умышленно медленно тянувшуюся к яркому тощему кошельку.

— Пуховая! — влюбленно ластилась Милочка. — Неношеная, вы ее всего раза два и надели! — И кофточка, взметнув рукавами, натягивалась на нее сама собой. — Ой, Анна Георгиевна, я прямо вся в ваших сувенирах!

Анна улыбалась. Милочка с понимающим видом вздыхала и кивала головой. Разве кто скажет, поделится. Но с уважением: все правильно, жить надо для себя. К тому же и так немало перепадает, и все забесплатно.

Но Анна, если бы и захотела, как могла рассказать такое: поворачивается ключ в дверях. Лапоть. Без звонка, но всегда кстати. Явится, будто из стены вывалится, и весь обвешан свертками. С ловкостью и ухватками продавца развернет бумагу. И все всегда Анне впору и как раз. Только руками разводит в ответ на благодарное «Ах!» Анны. И тут же уходит, унося живой, шевелящийся и шуршащий ком бумаги, из которого свисают веревки. «А это вам кефирчик на ночь!» — и ставит на тумбочку запотевшую бутылку. Надежный, главное, преданный друг, и даже хорошо, что у него свой ключ от Андрюшиной квартиры. Вот только его улыбка, полумесяцем от уха до уха. Неподвижная улыбка, словно выпал из лица ломоть, как из вырезанного арбуза, и зияет черный провал.

— Такое так просто не купишь. Источники у вас… — загадочно, с пониманием восхищалась Милочка.

Анна улыбалась рассеянно и с усилием старалась приспособиться к этой потерявшей смысл ненужной жизни, сделать вид, что она здесь, на работе, вот только невозможно вспомнить, какое сегодня число.

— Пятое, — услужливо подсказала Милочка, поймав заминку в ее голосе.

Анна терпеливо задавала однообразные вопросы, по привычке живущие в ее памяти. «Здесь не болит?», «Давно это?», «С какого числа на бюллетене?».

— Милочка, выпиши назначение на… — беспомощно попросила Анна.

— На мочу? — радостно подхватила Милочка, но внимание Анны не смогло удержать ее лицо на весу, пролились серые глаза с голубыми тенями, все погасло. Анна на миг очутилась в темноте разворошенной постели. Губы Андрея на ее груди…

— Ой! — Анна словно проснулась. — Ну да, на мочу, конечно, и еще…

Милочка ожидающе, готовая угодливо вспорхнуть и помочь, смотрела на нее.

— Такой врач, так одеваетесь! Вам бы в закрытой поликлинике какой. Разве вам такие больные подходят?.. Вон, полкоридора — и все к вам. Все к Никольской! — И тут же шепотом: — Еще кал на яйца глист. А? Чтоб отвязалась, Анна Георгиевна?..