Сонда Тальбот

Запомни мои губы

1

Лучи утреннего солнца назойливо прорывались сквозь полуприкрытые веки, явно пытаясь заставить Леа проснуться. Она давно уже встала и даже занялась садовыми работами, но все еще не могла выползти из раковины сна, в которой ей было тепло и уютно. Леа вновь увидела свой любимый сон: на малахитово-зеленой лужайке сидел маленький человечек и наигрывал на радуге, как на арфе, чудесную мелодию. Она часто видела этот сон, но вот мелодию никак не могла запомнить — в ней было что-то очень нежное, радостное и теплое, как и все в этом странном сне. Только как же она звучала?

— Ла-ла-ла, ла-ла, — попыталась напеть Леа, — нет, не то… Ла-ла… Ла-ла-ла…

Из ее рук, одетых в розовые резиновые перчатки, выскользнул маленький кустик анютиных глазок. Он упал в только что разрыхленную землю и ударился о коричневые комья своими нежными глазками-лепесточками. Ну вот, вздохнула Леа, неумеха. Видел бы ее Ричи — наверняка бы отпустил пару колких шуточек по поводу кривых рук…

Леа очень любила цветы, но терпеть не могла заниматься их высаживанием — может быть, поэтому ей так не хотелось сегодня покидать свой уютный сон. И если бы не Ричи, который был помешан на клумбах, она едва ли стала бы с самого утра колдовать над анютиными глазками и азалиями. Сколько раз она уговаривала мужа нанять садовника… Но нет — Ричи считал, что цветы будут расти пышно и хорошо только в том случае, если их посадит жена. Леа считала это глупостью, но спорить с Ричи ей не хотелось — она давно уже поняла, что такие споры все равно ни к чему не приводят.

Она подняла пострадавшие анютины глазки и прикопала кустик землей. Выглядели они все равно не лучшим образом — лепестки помялись, головки поникли, но помочь им Леа уже не могла. Она вздохнула — в который раз за утро — и с трудом разогнула занывшую спину. К черту анютины глазки и азалии — после праведных трудов она просто обязана выпить чашечку зеленого чая с маленькой щепоткой мелиссы…

Одним движением Леа сбросила с рук резиновые перчатки и критически оглядела сад. Стриженная «под ежик» зеленая трава (которой, слава богу, занимался приходящий садовник), яркие пятна клумб, обрамленные белыми обручами камня, изгородь, увитая зеленой паутиной пахучего хмеля, — все выглядело очень мило. Только Леа почему-то не чувствовала удовлетворения, свойственного человеку, хорошо поработавшему в своем саду. То ли потому, что делала она это из-под палки, то ли потому, что сад был оформлен по вкусу Ричи, а она хотела по-другому… Будь ее воля, она не стригла бы траву так коротко, а изгородь отдала бы в распоряжение шиповника… Клумбы выложила бы не белым камнем, а разноцветными плитками. Да и вообще… Если бы Ричи позволил, она изменила бы здесь почти все. Но с Ричи спорить бесполезно — он все равно настоит на своем, а Леа будет чувствовать себя так, как будто попыталась отнять у ребенка любимую игрушку…

Леа потерла занывшую спину и медленно пошла к крыльцу. Каждый шаг отдавался в спине глухой болью. Почему Ричи только смеется над ней, когда она говорит ему о том, что ей тяжело работать в саду? Наверное, он считает, что жена попросту ленится. Ничего, сейчас она выпьет чаю с мелиссой и ей станет легче… В конце концов, можно и поработать, чтобы сделать мужу приятное.

— Леа! — услышала она крик и обернулась.

Около калитки, ведущей в сад, стояла ее подруга Пэтти и как-то очень возбужденно махала ей рукой. Пэтти была симпатичной голубоглазой блондинкой с одним-единственным, но серьезным по нынешним временам недостатком, который разбил вдребезги ее семейную жизнь, — она была полной. И, к несчастью, помешанной на сладком. Возможно, если бы Пэтти Уоткинс могла устоять перед пирожными, тортами и пирожками, ее муж не ушел бы от нее год назад к худенькой дамочке с модельными формами. К «идеальной вешалке», как любила выражаться Пэтти. Бедняжка, конечно же, страшно комплексовала и попробовала было сидеть на диете, но выдержала только пять дней. Точнее, четыре с половиной. Этот несчастный пятый день Леа запомнила надолго — Пэтти разве что не привязывала себя к кровати, чтобы удержаться и не пойти в магазин за эклерами, своим излюбленным лакомством. Но желание поесть сладкого все же пересилило желание быть красивой, поэтому в конце концов Пэтти все же сбегала в ближайшую кондитерскую, а потом как одержимая набросилась на пирожные с душераздирающим криком: «К черту диету!». В общем, чуда не произошло — она не похудела, муж не вернулся. Зато осталась единственная радость: наполнять свой алчущий желудок разнообразными лакомствами.

Леа сочувствовала подруге, но помочь не могла — не так-то просто было запретить Пэтти есть сладкое. Правда, Леа была отличным слушателем и частенько предоставляла Пэтти возможность излить свои страдания, дабы они не переполнили ее и без того большое тело. И Пэтти с удовольствием это делала, потому что никто, кроме Леа, не умел так внимательно слушать и с таким глубоким сочувствием относиться к словам рассказчика.

— Пэтти! Наконец-то! — Леа, держась рукой за ноющую поясницу, спустилась с крыльца и пошла к калитке. — Куда же ты пропала? Не отвечаешь на звонки… Совсем забыла обо мне?

Подруги обнялись. Леа пристально посмотрела на Пэтти. Та выглядела неважно: под глазами лежали голубые мазки, которые обычно оставляет бессонница, полное лицо припухло и покраснело от слез.

— Что случилось? — ужаснулась Леа. — Очередная попытка сесть на диету?

Пэтти грустно покачала головой. Леа не стала терзать подругу расспросами и повела ее в дом, где заварила чай с мелиссой, о котором мечтала все утро.

— Я видела его… — Пэтти выдержала многозначительную паузу. — С новой женой… — Голос Пэтти срывался, глаза округлись — она явно сдерживалась, чтобы не зареветь. — Она такая красивая, Леа… Такая худенькая и молодая… Я ведь ее ровесница, а выгляжу так, как будто лет на десять старше. А все из-за моего веса, будь он проклят! — Пэтти все-таки не удержалась, и слезы градом хлынули из ее глаз.

— Ну-ну, Пэтти, не плачь! — Леа подошла к подруге и коснулась золотистых завитков, выбившихся из гладкой прически. — Плюнь на него! Человек, который ушел от жены только потому, что нашел идеальную вешалку, не стоит слез…

Пэтти проглотила наживку — всхлипы начали стихать. Она подняла на Леа голубые, дымчатые от слез глаза.

— Ты правда так считаешь?

— Конечно! — Леа покривила душой, но Бог простит ей эту невинную ложь. Хорошенькая жена Брасса, бывшего мужа Пэтти, не была «вешалкой», но чего только не скажешь для того, чтобы утешить лучшую подругу… На душе у Леа кошки скребли — с тех пор, как Брасс ушел, Пэтти пребывала в состоянии непрекращающейся депрессии. В голове у Леа мелькнула мысль: что, если бы она располнела так же, как Пэтти? Смирился бы с этим Ричи или нашел себе другую? Конечно, смирился бы… Что за глупые мысли лезут в голову? Ричи любит ее и никогда не променяет на другую женщину. И все же? Леа попыталась прогнать навязчивую мысль, но та, как муха, мельтешила перед глазами и не думала улетать. Кажется, Леа настолько прониклась переживаниями Пэтти, что начала чувствовать то же, что и подруга. Нет, так дело не пойдет. Надо убедить Пэтти, а заодно и себя, что все не так уж и плохо, как может казаться. Тем более что у нее, в отличие от Пэтти, все складывается наилучшим образом… — Слушай, Пэтти, прекрати плакать и послушай меня. Тебе нужно развеяться, проветриться… ну и все такое… Давай куда-нибудь сходим. Может быть, ты с кем-нибудь познакомишься, начнешь встречаться, и все твои мысли о Брассе покажутся такой ерундой…

— Брось, — подавила Пэтти последние всхлипы, — неужели ты думаешь, что мне станет легче, если я напьюсь в каком-нибудь клубе? Может, конечно, и станет, но ненадолго. Не волнуйся. — Она провела рукой по красным щекам и вытерла блестящие дорожки слез. — Я приду в себя. Это, наверное, уже звучит смешно, но я постараюсь взять себя в руки… Что, собственно, я и делаю весь этот год, да только не выходит… Почему я такая слабая? А, Леа? Есть сильные женщины, которые идут наперекор обстоятельствам, рвутся в бой… А я сижу, как побитая собака, и уже год зализываю свои раны…

На это Леа нечего было сказать. Она никогда не попадала в ситуации, в которых требовалось собрать все свои силы, всю внутреннюю энергию и броситься, как выразилась Пэтти, в бой. Она никогда не чувствовала ледяного ветра одиночества, не знала, что такое быть брошенной, покинутой, оставленной… Она не была несчастна, но и не была счастлива. Пожалуй, Леа могла бы считать себя счастливой, если бы не крошечный червячок, подтачивавший ее душу все те годы, которые она прожила в браке. Она не знала, не понимала, что мешает ей считать себя счастливой. Она лишь чувствовала, что есть какая-то капля, какая-то малость, мешающая ей запомнить мелодию своего любимого сна и напеть ее наяву.

Элеонора Блумин (знакомых и друзей она просила называть себя Леа — ей нравилось это имя) была довольно жизнелюбивой и яркой девушкой. Ей было двадцать. Серо-зеленые глаза, маленькая, но эффектная родинка под левой бровью, гладкие каштановые волосы, темным шелком стекающие по плечам, хрупкие плечи… Она производила впечатление чего-то воздушного, эфирного, недосягаемого. Яркие платья из желтого или красного шифона, схваченные широким поясом, великолепно смотрелись на ее худенькой фигурке. Свежий аромат духов и позвякивание серебряных браслетов на руках дополняли этот полусказочный образ повелительницы эльфов. Мужчины смотрели вслед этой девушке с летящей походкой, и им казалось, что мимо них пронеслось видение, фея, легкая, изящная, такая же, как и ее имя — Леа.

Ричи Майер, как и многие другие, с первой же встречи был покорен этим сказочным существом. Но не стал в этом признаваться. Ричи привык покорять, а не быть покоренным.

И он занял выжидательную позицию — у Леа было слишком много поклонников, а он не блистал особыми достоинствами, которые могли бы выделить его среди конкурентов. Он не был лучшим в сборной по бейсболу, не был отъявленным хулиганом, не был Эйнштейном местного значения или Бернсом американского разлива. В общем, единственное, к чему Ричи проявлял способности, было умение делать деньги, чем он едва ли мог привлечь независимую и умную Леа.

Однако в изобретательности и стратегическом таланте Ричи было мало равных: за каких-то полгода он умудрился настолько войти в доверие к Леа, что она считала его одним из своих лучших друзей. Он был внимательным слушателем, хорошим собеседником, умеющим поддержать разговор и не наскучить девушке утомительными подробностями, связанными с делами. Он был неплохим психологом (одним из тех «доморощенных» знатоков человеческих натур, которые могут просчитать, что ожидать от того или иного человека) и даже давал Леа советы, касавшиеся любовных дел. А потом, когда Леа наскучили слишком эмоциональные натуры ее молодых людей, он ненавязчиво предложил ей себя — такого спокойного, знающего, опытного. И Леа захотелось попробовать доселе неизведанный плод…

Выяснилось, что плод не так уж и плох. Тем более, он разительно отличался от тех, что она пробовала раньше. Это влекло Леа еще сильнее. Любовь к разнообразию иногда играет с людьми злую шутку — в погоне за оригинальностью они растрачивают не только драгоценный дар чувства, но и самих себя, забывая о том, кто они есть и зачем погнались за этой зыбкой иллюзией. Так случилось и с Леа. Традиционный набор мужских ужимок и прыжков уже был ей известен. Поэтому незнакомая ей стратегия Ричи сработала отлично — вскоре воздушная красавица Леа Блумин сходила по нему с ума. Он же по-прежнему держался независимо и немного отстраненно, выдерживая взятую на себя роль одинокого и свободолюбивого мужчины.

Ричи Майер терпеливо ждал того момента, когда Леа окончательно сдастся на милость победителя и признает свое полное поражение. Но Леа были чужды уловки и условности, она не вписывалась в ту схему, которую нарисовал для нее Ричи. Он талантливо играл свою роль, а она просто любила, уверенная в порядочности и чистоте намерений своего возлюбленного. Возможно, именно безыскусность ее поведения и заставила Ричи в конечном итоге сделать ей предложение. Он понимал, что Леа влюблена, однако той полной покорности, зависимости, в паутину которой ему хотелось завлечь девушку, Ричи так и не добился. После года таких странных взаимоотношений Ричи не выдержал. Как Ретт Батлер в «Унесенных ветром» он осознал, что Леа единственная девушка, которая достанется ему только в том случае, если он женится на ней. И Ричи Майер, тонкий стратег и тактик, пошел в один из самых дорогих ювелирных магазинов для того, чтобы заказать самое лучшее кольцо для своей невесты.

Предложение прозвучало просто и спокойно, но для Леа этот миг был наполнен таким волшебством, что она даже не заметила того, что ее жених, в сущности, не так уж и преклоняется перед таинством брака, считая это дело таким же обыденным, как оформление очередной сделки. Правда, свадьба была довольно шумной — но как же без этого? Ричи Майер, на тот момент уже преуспевающий делец, не мог упустить шанс завязать новые знакомства и покрасоваться своим очередным успехом — женитьбой на красавице Элеоноре.

После женитьбы Ричи перестал называть девушку «Леа», выбрав вариант попроще — «Нора». Имя Леа никогда ему не нравилось — в нем было что-то недоступное для Ричи, словно та часть Леа, которую ему не удалось завоевать, заключалась именно в этом имени. Но, несмотря на упорство Ричи, сокращение «Леа» не было забыто. Ее друзья: Пэтти, Пинки и Брэйн (шутливые прозвища двух молодых людей) и бармен Эдди по-прежнему называли ее Леа, совершенно равнодушно относясь к раздраженным взглядам, которые на них при этом бросал Ричи.

Но, как в известной поговорке, «капля камень точит». Несмотря на то, что имя «Леа» не было забыто, сама Леа очень изменилась за семь лет замужества. И Ричи не зря ждал этих перемен — из легкой, уверенной в себе и самостоятельной девушки Леа потихоньку превращалась в предмет его домашнего обихода.

Первую серьезную победу Ричи одержал, когда убедил Леа в том, что ей не нужно работать. Правда, слово «убедил» не очень подходит к тому, что сделал Ричи. На протяжении года он беспрестанно давил на Леа, назойливо доказывая ей, что ее труд абсолютно бесполезен, потому что дома она могла бы сделать гораздо больше. Денег, мол, Ричи приносит достаточно, поэтому не имеет смысла с утра до вечера пропадать на работе и получать «какие-то гроши». Леа работала флористом — создавала цветочные композиции, которые неплохо расходились, но не приносили сногсшибательных прибылей, хотя слова Ричи о «грошах» тоже не были правдой. И все же Леа уступила — уступила впервые и серьезно. Уступила потому, что устала спорить.

Эта первая уступка повлекла за собой и остальные, потому что Ричи не собирался останавливаться на достигнутом. После того, как Леа оставила работу, она была вынуждена заняться тем, что, по словам ее мужа, должно было заинтересовать ее куда больше, чем флористика, — садоводством. И сколько Леа ни пыталась объяснить Ричи, что между садоводством и флористикой есть большая разница, он так и не понял (или, что ближе к истине, не захотел понять), в чем же она заключается. По его мнению, было не столь уж важно, копаться в земле, сажая цветы, или возиться с цветами, составляя из них букеты. Так Леа пришлось уступить во второй раз.

После того, как она отказалась от любимой работы, сменив ее на тривиальный удел домохозяйки, уступать было не сложно. За этим последовала просьба мужа одеваться «поприличнее», то есть снять яркий шифон и облачиться в длинную юбку цвета кофе с молоком и скучную закрытую блузу в тон, украшенную маленькой брошкой (броши, надо отдать Ричи должное, он покупал сам и выбирал, не скупясь, самые дорогие). В таком наряде Леа напоминала уже не фею из английских сказок, а какую-нибудь степенную даму из английского же детектива. От звонких колокольчиков-браслетов, разумеется, тоже пришлось отказаться. Шелковый водопад волос теперь был стянут заколкой, а свежие легкие духи уступили место тягучим, сладким ароматам.

Теперь в домохозяйке Норе мало кто мог узнать прежнюю Леа. Разве что горстка друзей, оставшаяся у нее с «холостяцких» времен, видела в этой скучно одетой женщине красивую, грациозную девушку. Видела, потому что не могла забыть ту Леа, что когда-то покоряла сердца.

Зато Ричи Майер был весьма и весьма доволен переменами, произошедшими в жене. Теперь она была именно той, которую он в конечном итоге хотел получить: податливой, управляемой и зависимой. Нельзя сказать, чтобы он сознательно стремился подавить жену. Просто, как уже было сказано, Ричи привык покорять, а не быть покоренным. Та Леа, которая влекла и пугала его своей уверенностью, непосредственностью, могла бы довлеть над ним и вызывать в нем чувство несостоятельности. Теперешняя Нора, наоборот, подчеркивала его превосходство, делала его успешным, состоявшимся во всех отношениях человеком. Он уже не был рабом ее красоты, не был ревнивцем, оберегающим драгоценность. Теперь у Ричи была новая роль — праздного созерцателя того, что уже давным-давно принадлежит ему. И эта роль не оставляла места для страха или ущербности — она освобождала Ричи от многих проблем, которые могут возникнуть у мужа красивой женщины.

Казалось бы, теперь Ричи Майер мог вздохнуть спокойно. Но нет, оставались еще кое-какие проблемы, которые по-прежнему не давали ему спокойно дышать, — друзья Леа. Несколько человек, с которыми она иногда проводила время, почему-то не выходили у Ричи из головы. Каждый по отдельности — еще куда ни шло, но вот все вместе они раздражали Ричи, одна мысль о них доводила его до исступления. Он не говорил об этом Леа, но ясно давал понять, что бармен Эдди и странные молодые люди с не менее странными прозвищами — Пинки и Брэйн, а также толстушка Пэтти — не самая лучшая компания для жены преуспевающего бизнесмена. Но если можно было убедить Леа уйти с работы, заняться ненавистным садоводством, обезобразить себя унылым нарядом и прической, то заставить ее прекратить общение с друзьями было невозможно. Это была единственная уступка из «списка» Ричи, о которой Леа ничего не хотела слышать. Впрочем, Ричи пока и не настаивал. Может быть, потому, что знал: рано или поздно наступит момент, когда Нора, его Нора, сама сделает этот выбор, потому что будет всецело принадлежать ему.

При всех этих многочисленных уступках Леа не чувствовала себя несчастной. Она не усматривала в желаниях Ричи ничего сверхъестественного. Леа была уверена в том, что брак — это система взаимных уступок и договоренностей, в которой она, пусть и уступала больше, но делала это для любимого человека. Ее опыт, полученный лишь в юных трепетных свиданиях с поцелуями и обещаниями, не позволял ей осознать, что те уступки, которые она уже сделала, не только не поднимут ее в глазах мужа, а, наоборот, опустят до уровня вещи. Может быть, незаменимой, но именно вещи, которой наигрались, переделали по своему вкусу и теперь отодвинули в сторону. И хотя Леа не чувствовала себя несчастной, где-то внутри все равно копошился маленький червячок сомнения. Что она сделала не так? Что она упустила? И почему она не испытывает того душевного подъема, который поднимал ее на гребень волны семь лет назад? Но даже этот червячок не вылезал наружу, потому что время, которое Леа тратила в постоянных попытках угодить Ричи, не позволяло ей осмотреться и понять: несколько лет назад она потеряла саму себя. Остались только крохи, да и те, того и гляди, унесет порывом ветра…