Синаги протянул мне карточку.
— Это вам, держите.
— Ой, спасибо. А на зарядку все местные дети приходят? — принимая карточку от председателя, спросила я. Он, фыркнув, засмеялся.
— Конечно. Как только наступают летние каникулы, детишки приходят сюда. Мы каждый год зарядку проводим, нас и по телевизору показывали — мол, вот место, где дети и старики поддерживают друг друга. Я даже давал интервью! Меня хвалили — сказали, что хорошо держался перед камерой.
Я неопределенно улыбнулась в ответ. Зачем он вдруг распинается передо мной? И вообще, меня больше волнует тот мальчик. Я очень хотела подробнее расспросить старика, но это могло показаться ему подозрительным. Пока я раздумывала, как спросить его, он опередил меня:
— А вы, Мисима, кажется, нигде не работаете?
— Откуда вы знаете?
Может, он из тех, кто толчется в «Кондо-марте»? Может, тамошние завсегдатаи тоже входят в «Клуб старичков»? Так или иначе, здешняя старичковая сеть явно прочнее и мельче рыболовной, и раскинута гораздо шире. Натянуто улыбаясь, я представила себе старичков, совместными усилиями вытягивающих ее. А я, значит, запутавшаяся в этих сетях селедка иваси?
— Не знаю уж, какая у вас причина, но вы должны как можно скорее найти себе работу. Для воспитания детей плохо, если вокруг бесцельно болтаются безработные. Вам, как взрослому человеку, должно быть стыдно.
Синаги говорил весело и бодро. Однако смысл слов был совершенно такой же, что и у той бабки, и я почувствовала, как мое лицо напряглось. Тоже мне, хороший человек. Просто мерзкий старикашка.
— Мне кажется, что вынюхивать обстоятельства жизни других людей тоже нехорошо для воспитания детей. В общем, простите, что побеспокоила.
Не стоит с такими связываться. Я делано улыбнулась и ушла оттуда. А карточку швырнула в урну, которая стояла у входа на площадь.
Вечером того же дня неожиданно зазвонил звонок в прихожей. Я всполошилась — а вдруг это мальчик? — и выскочила, но там стоял Муранака с полиэтиленовым пакетом в руках. Наверное, у него был выходной — он пришел в футболке и в чиносах [Чиносы — легкие повседневные хлопковые мужские брюки.].
— А, это ты, Муранака? — разочарованно вздохнула я, и мужчина поник:
— Злая ты. Обязательно было делать такой вид, будто увидела что-то противное?
— Да ладно, вовсе ты мне не противен. Ты что хотел? Деньги за работу я вам уже перевела.
Я настороженно смотрела на Муранаку, который вел себя раскованнее, чем раньше, но он продемонстрировал мне туго набитый пакет из супермаркета.
— Вот, хотел тебе отдать, если ты не против.
Пакет был полон мороженым. Самым разным: там были арбузный сладкий лед, ванильное мороженое в вафельной оболочке, шоколадное и еще куча других. Я удивленно уставилась на Муранаку, и он ответил:
— Просто хотел проверить, как ты тут, и еще нашел кое-что в старом альбоме покойного дедушки.
И он сунул мне в руки несколько выцветших фотографий. На них была моя тоже уже покойная бабушка. Наверное, это фотографии с занятия по игре на сямисэне. Бабушка — с красиво уложенными волосами, в кимоно — улыбалась, а вокруг нее сидели на коленях, как положено, несколько мужчин. На другой фотографии был какой-то летний праздник. Среди весело танцующих вокруг старинной башни людей в юкатах [Юката — однослойные легкие летние или домашние кимоно.] была запечатлена улыбающаяся бабушка.
У меня после нее ничего не осталось. Когда она умерла, мать выкинула все ее вещи. Ценности — тканное вручную дорогое кимоно осима-цумуги, кольцо с аметистом — все еще должны были лежать у матери в шкафу, но все остальное — повседневные вещи, альбомы — она выбросила без остатка. Поэтому я решила считать своим наследством этот заброшенный дом, на который не нашлось покупателя. Я вспомнила, что уже кое-что рассказывала об этом Муранаке, когда он помогал мне переставлять мебель.
— И ты специально для меня их искал? А уж вот это…
На одной фотографии на коленях у бабушки сидела маленькая девочка. Эта девочка с прической каре, с поджатыми губами и неприветливым видом — явно я в детстве.
— Это ведь ты, да? — мой гость счастливо засмеялся, будто мальчишка, нашедший сокровище. — Когда я увидел эту фотографию, решил непременно отдать тебе.
— Вот это да! Спасибо, это очень приятно!
Мать выбросила даже портрет бабушки, который изготовили для поминок. Я допытывалась у нее о причинах этого поступка, но она отлупила меня — мол, нечего вмешиваться. Мать ненавидела себя — внебрачного ребенка, и ненавидела бабушку, которая ее родила, не выйдя замуж.
«Я выросла с убеждением, что надо родить законного ребенка и законно его растить, — всегда говорила мать, когда напивалась. — Но яблочко от яблоньки недалеко падает — я и тебя, незаконную, так же родила».
— Я очень любила бабушку, — сказала я Муранаке, невольно прижав фотографии к груди. — Угостить, правда, могу только чаем. Зайдешь?
Мужчина выглядел удивленным, но потом, почесав щеку, сказал:
— А давай поедим мороженое.
— Давай. Заходи.
После этого мы сидели вместе на веранде и грызли мороженое, которое он принес. Я держала в одной руке арбузный лед и рассматривала подаренные фотографии.
— Вот тут, с правого краю, с кислой миной сидит мой дед, — пояснил Муранака, зачерпывая деревянной ложечкой мороженое «Белый медведь» из баночки. На фото был простодушного вида мужчина, чем-то и вправду напоминавший Муранаку.
— Выглядит серьезно.
— Не знаю, можно ли назвать серьезным такого бабника, как он. Он и на занятия-то ходить начал, чтобы поухаживать за твоей бабушкой, но, говорят, учился усерднее остальных. В конце концов даже стал известным исполнителем на сямисэне!
— Ничего себе, вот это твой дедушка дает!
На одном снимке бабушка улыбалась, а на другом — с серьезным лицом играла на сямисэне. Воспоминания, со временем потерявшие четкость, вставали перед глазами. А я-то думала, что больше не увижу ее.
— Кстати, я ведь как-то приходил сюда, забирать деда. Может, и с тобой встречался, — весело добавил мой гость.
Я гладила пальцем бабушкино лицо на фотографии, и вдруг мне в голову пришла мысль.
— Слушай! Ты ведь всегда здесь жил, всех знаешь, да? Не знаешь мальчика — примерно семи-восьмиклассник, с длинными волосами? Худенький, лицо симпатичное, как у девочки. Похоже, не разговаривает.
Я была уверена, что и от него ничего не узнаю, но Муранака сразу же дал ответ.
— Наверное, это сын Котоми. Мы с ней учились вместе в школе, она приехала сюда с ребенком несколько месяцев назад. Я слышал, что у него какие-то проблемы, не разговаривает.
— Да, кажется, это он. Слушай, а ты с этой Котоми дружишь?
— Не-а, — пожал плечами Муранака. — Раньше — это одно, а сейчас с ней, по-моему, никто не дружит. Она вдруг бросила школу в старших классах, а потом и совсем исчезла, и лет десять про нее никто ничего не знал — где она, чем занимается. А когда вернулась — с ней почти взрослый ребенок, даже слухи про нее всякие стали ходить.
Я хмыкнула про себя. Видимо, забеременела еще в школе, уехала из города, родила. Мужчина, услышав мою версию, кивнул:
— Судя по возрасту ребенка, наверное, так и было. А почему ты вдруг спрашиваешь про него?
— Да так. У меня тут на днях, когда дождь был, зонтик ветром унесло, а он мне помог, — неопределенно улыбнулась я, стараясь не сболтнуть лишнего, и Муранака удивленно хмыкнул.
— Неужели он на это способен?
— В смысле?
— Слышал, у него проблемы с общением.
Я обалдела. Вот бы никогда не подумала.
— Говорят, что он на старом кассетнике все время слушает какие-то записи — то ли голоса птиц, то ли насекомых. Потом я еще слышал, что он не любит мыться и переодеваться — даже буйствует, когда его пытаются заставлять. В общем, неуправляемый. Вот, наверное, кошмар — растить такого, — серьезно заключил Муранака.
Сказал, что не дружит с Котоми, а столько всего знает. В этой деревне ничего не скроешь — от этой мысли меня пробрала дрожь. Однако, расспрашивая Муранаку, я поняла, что это отец Котоми жаловался направо и налево.
— Говорит, что жить с ним вместе еще ладно, но они же никогда раньше не встречались, мальчик ему как чужой, ни поговорить с ним невозможно, ни приголубить не получается у него. Моя бабуля тоже ему сочувствует — бедный председатель, говорит.
— Да уж… Что?! Председатель? — Меня зацепило слово, ведь где-то я недавно слышала название этой должности.
— Ну, председатель нашего «Клуба старичков».
Тот мерзкий старикашка? Ну надо же.
— Директор Синаги — я его до сих пор так называю. Он все силы отдавал образованию, и серьезные ученики и их родители его поддерживали. Я-то, балбес, из хулиганов, так что меня он часто ругал. Это сейчас я понял, что это все, наверное, потому, что он о нас беспокоился. В общем, раз уж директор не знает, что делать, там наверняка совсем все плохо.
То есть он просто привечал тех, кого было легко воспитывать, подумала я про себя. Учителей, с предубеждением относящихся к ученикам, которые ведут себя не так, как положено, где угодно полно. Дедуля-судья, которого я встретила утром, уверял, что председатель — хороший человек, но мне так не показалось, да и вряд ли он был таким уж выдающимся учителем.