* * *

Синаги протянул мне карточку.

— Это вам, держите.

— Ой, спасибо. А на зарядку все местные дети приходят? — принимая карточку от председателя, спросила я. Он, фыркнув, засмеялся.

— Конечно. Как только наступают летние каникулы, детишки приходят сюда. Мы каждый год зарядку проводим, нас и по телевизору показывали — мол, вот место, где дети и старики поддерживают друг друга. Я даже давал интервью! Меня хвалили — сказали, что хорошо держался перед камерой.

Я неопределенно улыбнулась в ответ. Зачем он вдруг распинается передо мной? И вообще, меня больше волнует тот мальчик. Я очень хотела подробнее расспросить старика, но это могло показаться ему подозрительным. Пока я раздумывала, как спросить его, он опередил меня:

— А вы, Мисима, кажется, нигде не работаете?

— Откуда вы знаете?

Может, он из тех, кто толчется в «Кондо-марте»? Может, тамошние завсегдатаи тоже входят в «Клуб старичков»? Так или иначе, здешняя старичковая сеть явно прочнее и мельче рыболовной, и раскинута гораздо шире. Натянуто улыбаясь, я представила себе старичков, совместными усилиями вытягивающих ее. А я, значит, запутавшаяся в этих сетях селедка иваси?

— Не знаю уж, какая у вас причина, но вы должны как можно скорее найти себе работу. Для воспитания детей плохо, если вокруг бесцельно болтаются безработные. Вам, как взрослому человеку, должно быть стыдно.

Синаги говорил весело и бодро. Однако смысл слов был совершенно такой же, что и у той бабки, и я почувствовала, как мое лицо напряглось. Тоже мне, хороший человек. Просто мерзкий старикашка.

— Мне кажется, что вынюхивать обстоятельства жизни других людей тоже нехорошо для воспитания детей. В общем, простите, что побеспокоила.

Не стоит с такими связываться. Я делано улыбнулась и ушла оттуда. А карточку швырнула в урну, которая стояла у входа на площадь.

Вечером того же дня неожиданно зазвонил звонок в прихожей. Я всполошилась — а вдруг это мальчик? — и выскочила, но там стоял Муранака с полиэтиленовым пакетом в руках. Наверное, у него был выходной — он пришел в футболке и в чиносах [Чиносы — легкие повседневные хлопковые мужские брюки.].

— А, это ты, Муранака? — разочарованно вздохнула я, и мужчина поник:

— Злая ты. Обязательно было делать такой вид, будто увидела что-то противное?

— Да ладно, вовсе ты мне не противен. Ты что хотел? Деньги за работу я вам уже перевела.

Я настороженно смотрела на Муранаку, который вел себя раскованнее, чем раньше, но он продемонстрировал мне туго набитый пакет из супермаркета.

— Вот, хотел тебе отдать, если ты не против.

Пакет был полон мороженым. Самым разным: там были арбузный сладкий лед, ванильное мороженое в вафельной оболочке, шоколадное и еще куча других. Я удивленно уставилась на Муранаку, и он ответил:

— Просто хотел проверить, как ты тут, и еще нашел кое-что в старом альбоме покойного дедушки.

И он сунул мне в руки несколько выцветших фотографий. На них была моя тоже уже покойная бабушка. Наверное, это фотографии с занятия по игре на сямисэне. Бабушка — с красиво уложенными волосами, в кимоно — улыбалась, а вокруг нее сидели на коленях, как положено, несколько мужчин. На другой фотографии был какой-то летний праздник. Среди весело танцующих вокруг старинной башни людей в юкатах [Юката — однослойные легкие летние или домашние кимоно.] была запечатлена улыбающаяся бабушка.

У меня после нее ничего не осталось. Когда она умерла, мать выкинула все ее вещи. Ценности — тканное вручную дорогое кимоно осима-цумуги, кольцо с аметистом — все еще должны были лежать у матери в шкафу, но все остальное — повседневные вещи, альбомы — она выбросила без остатка. Поэтому я решила считать своим наследством этот заброшенный дом, на который не нашлось покупателя. Я вспомнила, что уже кое-что рассказывала об этом Муранаке, когда он помогал мне переставлять мебель.

— И ты специально для меня их искал? А уж вот это…

На одной фотографии на коленях у бабушки сидела маленькая девочка. Эта девочка с прической каре, с поджатыми губами и неприветливым видом — явно я в детстве.

— Это ведь ты, да? — мой гость счастливо засмеялся, будто мальчишка, нашедший сокровище. — Когда я увидел эту фотографию, решил непременно отдать тебе.

— Вот это да! Спасибо, это очень приятно!

Мать выбросила даже портрет бабушки, который изготовили для поминок. Я допытывалась у нее о причинах этого поступка, но она отлупила меня — мол, нечего вмешиваться. Мать ненавидела себя — внебрачного ребенка, и ненавидела бабушку, которая ее родила, не выйдя замуж.

«Я выросла с убеждением, что надо родить законного ребенка и законно его растить, — всегда говорила мать, когда напивалась. — Но яблочко от яблоньки недалеко падает — я и тебя, незаконную, так же родила».

— Я очень любила бабушку, — сказала я Муранаке, невольно прижав фотографии к груди. — Угостить, правда, могу только чаем. Зайдешь?

Мужчина выглядел удивленным, но потом, почесав щеку, сказал:

— А давай поедим мороженое.

— Давай. Заходи.

После этого мы сидели вместе на веранде и грызли мороженое, которое он принес. Я держала в одной руке арбузный лед и рассматривала подаренные фотографии.

— Вот тут, с правого краю, с кислой миной сидит мой дед, — пояснил Муранака, зачерпывая деревянной ложечкой мороженое «Белый медведь» из баночки. На фото был простодушного вида мужчина, чем-то и вправду напоминавший Муранаку.

— Выглядит серьезно.

— Не знаю, можно ли назвать серьезным такого бабника, как он. Он и на занятия-то ходить начал, чтобы поухаживать за твоей бабушкой, но, говорят, учился усерднее остальных. В конце концов даже стал известным исполнителем на сямисэне!

— Ничего себе, вот это твой дедушка дает!

На одном снимке бабушка улыбалась, а на другом — с серьезным лицом играла на сямисэне. Воспоминания, со временем потерявшие четкость, вставали перед глазами. А я-то думала, что больше не увижу ее.

— Кстати, я ведь как-то приходил сюда, забирать деда. Может, и с тобой встречался, — весело добавил мой гость.

Я гладила пальцем бабушкино лицо на фотографии, и вдруг мне в голову пришла мысль.

— Слушай! Ты ведь всегда здесь жил, всех знаешь, да? Не знаешь мальчика — примерно семи-восьмиклассник, с длинными волосами? Худенький, лицо симпатичное, как у девочки. Похоже, не разговаривает.

Я была уверена, что и от него ничего не узнаю, но Муранака сразу же дал ответ.

— Наверное, это сын Котоми. Мы с ней учились вместе в школе, она приехала сюда с ребенком несколько месяцев назад. Я слышал, что у него какие-то проблемы, не разговаривает.

— Да, кажется, это он. Слушай, а ты с этой Котоми дружишь?

— Не-а, — пожал плечами Муранака. — Раньше — это одно, а сейчас с ней, по-моему, никто не дружит. Она вдруг бросила школу в старших классах, а потом и совсем исчезла, и лет десять про нее никто ничего не знал — где она, чем занимается. А когда вернулась — с ней почти взрослый ребенок, даже слухи про нее всякие стали ходить.

Я хмыкнула про себя. Видимо, забеременела еще в школе, уехала из города, родила. Мужчина, услышав мою версию, кивнул:

— Судя по возрасту ребенка, наверное, так и было. А почему ты вдруг спрашиваешь про него?

— Да так. У меня тут на днях, когда дождь был, зонтик ветром унесло, а он мне помог, — неопределенно улыбнулась я, стараясь не сболтнуть лишнего, и Муранака удивленно хмыкнул.

— Неужели он на это способен?

— В смысле?

— Слышал, у него проблемы с общением.

Я обалдела. Вот бы никогда не подумала.

— Говорят, что он на старом кассетнике все время слушает какие-то записи — то ли голоса птиц, то ли насекомых. Потом я еще слышал, что он не любит мыться и переодеваться — даже буйствует, когда его пытаются заставлять. В общем, неуправляемый. Вот, наверное, кошмар — растить такого, — серьезно заключил Муранака.

Сказал, что не дружит с Котоми, а столько всего знает. В этой деревне ничего не скроешь — от этой мысли меня пробрала дрожь. Однако, расспрашивая Муранаку, я поняла, что это отец Котоми жаловался направо и налево.

— Говорит, что жить с ним вместе еще ладно, но они же никогда раньше не встречались, мальчик ему как чужой, ни поговорить с ним невозможно, ни приголубить не получается у него. Моя бабуля тоже ему сочувствует — бедный председатель, говорит.

— Да уж… Что?! Председатель? — Меня зацепило слово, ведь где-то я недавно слышала название этой должности.

— Ну, председатель нашего «Клуба старичков».

Тот мерзкий старикашка? Ну надо же.

— Директор Синаги — я его до сих пор так называю. Он все силы отдавал образованию, и серьезные ученики и их родители его поддерживали. Я-то, балбес, из хулиганов, так что меня он часто ругал. Это сейчас я понял, что это все, наверное, потому, что он о нас беспокоился. В общем, раз уж директор не знает, что делать, там наверняка совсем все плохо.

То есть он просто привечал тех, кого было легко воспитывать, подумала я про себя. Учителей, с предубеждением относящихся к ученикам, которые ведут себя не так, как положено, где угодно полно. Дедуля-судья, которого я встретила утром, уверял, что председатель — хороший человек, но мне так не показалось, да и вряд ли он был таким уж выдающимся учителем.